— Давайте надеяться, что он будет жить еще очень долго, — сказала я, — и выпьем за здоровье короля!

— За здоровье Его Величества! — вскричал Ли, и мы подняли наши бокалы.

Карл постепенно начинал клевать носом, несмотря на отчаянные усилия продержаться. Мать возражала против того, чтобы ему позволяли пить столько вина, сколько он захочет, но отец сказал, что он должен научиться знать меру. Вот Карл и учился.

Кристабель, как и я, выпила совсем немножко, и причиной мягкого румянца ее щек и блеска в глазах явилось вовсе не вино. Я видела, что она с лихорадочным возбуждением наслаждается этим вечером, и мне стало очень ее жаль, ибо подобные вечера были не так уж необычны для нашей семьи. Мы всегда устраивали небольшой праздник, когда мои родители возвращались из дворца или когда я или Карл приезжали откуда-нибудь, где долго гостили. Какой же тоскливой была ее жизнь в мрачном доме священника! Кристабель была гораздо опытней меня в вопросах политики, но, казалось, беспокоилась, как бы мужчины не засомневались в этом.

— Это настоящий религиозный конфликт, — сказала она, — плюс, конечно, политика. Но здесь вопрос не столько в том, имеет ли Монмут право на трон или нет, сколько в том, позволим ли мы католику воцариться в нашей стране?

— Да, — сказал, улыбнувшись ей, Эдвин. — Яков — самый настоящий католик!

— Я слышал, — сказал Ли, нагнувшись вперед и понизив голос до шепота, — будто Его Величество заигрывает с этой верой, но, помните, это не должно выйти за пределы этих стен!

Я взглянула на Карла: тот тихонько сопел над своей тарелкой, но Ли был очень безрассуден.

— Это только предположение, — быстро сказал Эдвин. — Король никогда не предаст своих подданных!

— Что он собирается делать? — спросила я. — Признает Монмута или все-таки позволит своему брату-католику занять трон?

— Надеюсь, что он выберет Монмута, — сказал Ли, — ибо случится восстание, если трон окажется в руках короля-католика. Народ не потерпит этого, костров Смитфилда еще не забыли!

— Но там были религиозные гонения с обеих сторон! — сказала Кристабель.

— Но кое-кто будет помнить Смитфилд, влияние Испании и угрозу инквизиции всегда, вот почему «старина Роули» просто обязан прожить еще лет двадцать! — Ли поднял бокал. — Еще раз — за здравие Его Величества!

После чего мы перешли на Титуса Оутса, человека, который переполошил всю страну, раскрыв, как он его называл, Папистский заговор. Эдвин рассказал нам, что в свое время Оутс принял сан и получил небольшое содержание, пожертвованное ему герцогом Норфолком, потом у него возникли проблемы г законом, и Оутс вынужден был отойти от дел, после чего стал капелланом на флоте.

— Я уверен, он человек изворотливый, — продолжил Ли, — и раскрытие Папистского заговора сыграло ему на руку!

— Страна была готова к этому, — сказала Кристабель, — потому что народ всегда опасался того, что протестантизм может оказаться под угрозой. А герцог Йорк как наследник престола — и к тому же всякий знает, к чему лежит его сердце, — может послужить причиной народного гнева!

— Точно, — с восхищением улыбнувшись ей, подтвердил Эдвин, думаю, оценив ее ум и взгляды. — Заговор заключался в том, что между католиками якобы существует замысел с целью перебить всех протестантов, как это случилось во Франции в канун дня Святого Варфоломея, — убить короля и посадить его брата Якова на трон, и Оутс весьма в этом преуспел — гнев народный проснулся! Опасная ситуация!

— И клянусь, ни крупицы правды! — добавил Ли.

— Да, это все ерунда! — согласился Эдвин.

— Но ерунда опасная! — сказал Ли. — А теперь посмотрим, чего добился Оутс: пенсион в девять сотен фунтов в год и роскошные апартаменты в Уайтхолле, где он может проводить свое расследование!

— Но как ему это позволили? — воскликнула я.

— По желанию народа! — ответил Ли. — Вот так мудро он восстановил массы против католиков! Я слышал очень неприятные истории и пришел в ужас, когда узнал, что все это правда. Наш друг, сэр Джоселин Фринтон, глава семьи католиков, был арестован в собственном доме, обвинен и казнен!

— Ужасно! — вскричал Эдвин. — Здесь поневоле задумаешься, а все ли в порядке у тебя дома?

— А он участвовал в заговоре? — спросила Кристабель.

— Ах, мисс Конналт! — ответил Ли. — А был ли заговор вообще?

— Но наверняка ваш друг что-то сделал?

— О да! — с горечью произнес Ли. — Подумал не так, как Титус Оутс!

— Для меня всегда было загадкой, — вставил Эдвин, — почему люди, следующие христианской вере, приходят в такое негодование при виде тех, кто следует той же самой вере, но немного по-другому?

Мы помолчали, а потом Ли сказал:

— Ладно, хватит о мрачных вещах! Расскажите лучше, как вы тут живете?

Рассказывать было особенно нечего, и на следующий день, как заявил Ли, все мы должны отправиться к морю, а потом — в «Кабанью голову», где делают лучший в мире сидр. Кристабель напомнила мне, что утром у нас уроки.

— Уроки! — усмехнулся Ли. — Уверяю вас, мы приложим все усилия, чтобы завтрашний день стал для вашей ученицы самым познавательным в жизни!

Все громко расхохотались. Тем вечером у нас было очень хорошее настроение.


На следующий день мы и в самом деле поехали в «Кабанью голову». Там мы выпили сидра, который оказался слегка крепковат, и поэтому мы начали громко смеяться по любому поводу. Мы проскакали галопом вдоль берега, причем Эдвин рядом с Кристабель, поскольку он сразу заметил, что она держится в седле не так уверенно, как все остальные: сказывалось отсутствие навыка, ездила верхом она лишь тогда, когда лошадям леди Летти надо было «поразмяться».

На следующий день Ли предложил проехаться в другом направлении, и снова все возражения Кристабель были подавлены, но я заметила, что она была лишь рада.

Дни шли, она расцветала все больше, а причиной тому было, что и Эдвин, и Ли, казалось, забыли, что она, как она сама себя называла, «какая-то гувернантка». Она начала вести себя как гостья и близкий друг семьи. Эдвин и Ли уделяли ей все внимание. Они, как всегда, с нежностью обращались со мной, но именно Кристабель они стремились все время порадовать. Ее глаза под густыми ресницами заблестели, на щеках появился румянец, а рот перестал поджиматься и дрожать и стал более полным и мягким. Перемены, произошедшие в ней, были видны мне невооруженным глазом.

Я беспокоилась, спрашивая себя: «Она влюбилась? В Эдвина? В Ли?» Я была полна тревоги. Ли влюблялся и забывал с легкостью, знает ли об этом Кристабель? Эдвин же был более серьезен в своих увлечениях, но он являлся лордом Эверсли — важное имя, богатые владения и семейные традиции. Я слышала, как мои родители обсуждают вопросы его женитьбы, и знала, что его вынудят избрать себе «подходящую пару», то есть девушку такого же знатного происхождения. В поле зрения уже были две претендентки выйти замуж за Эдвина. Одной из них была Джейн Мерридью, дочь графа Милчитера, а другой — Каролина Эгхэм, дочь сэра Чарльза Эгхэма. Между семьями проходили кое-какие переговоры, и я догадывалась, что день его свадьбы недалек. Моя мать считала, что Эдвин — всегда такой уступчивый — сделает так, как ему велят.

Кристабель была девушкой умной и красивой, не менее, чем Джейн Мерридью или Каролина Эгхэм, но она родом из бедной семьи, и я понимала, что на роль будущей леди Эверсли шансов у нее никаких нет.

Эта смутная тревога лишь самую малость омрачала радость и веселье тех дней, но затем случилось нечто такое, что я мигом позабыла обо всем.

Прошло уже около недели со дня возвращения Ли и Эдвина. На улице стемнело, но в небесах сияла полная луна, освещая округу тусклым неверным светом. По небу под порывами сильного ветра летели темные облака.

День выдался приятным. Мы уехали на прогулку в глубь леса, где некоторые деревья еще несли на себе остатки листвы. Вскоре все они оголятся, и их нагие ветви будут выписывать на фоне неба сложные узоры. Мы проехали мимо коричневых полей, где слабая полоска зелени указывала на то, что озимая пшеница начала пробиваться на волю. Приближалась зима, скоро Рождество. Цветы уже исчезли, но нам еще попадались веточки можжевельника. Ли встретил их с весельем и процитировал старую поговорку, что, когда появляется можжевельник, пришло время целовать девушек, а можжевельник растет круглый год. Мы увидели лишь несколько цветов, которые останутся на земле до самого последнего дня осени. Доносились грустные трели какой-то птички, черный дрозд взял несколько нот и тут же умолк, будто расстроенный тем, что получилось. И пока мы ехали через лес, я все время слышала дятла, будто он один насмехался над природой.

"Да, — подумала я, — сегодня воздух весь пропитан предостережением! Зима не за горами, и, возможно, жестокая, потому что в лесу огромное количество ягод — это, как люди говорят, природа заботится о своих питомцах».

Когда мы подъехали к таверне, Эдвин помог Кристабель спешиться, и я заметила, что он задержал ее руку немного дольше, чем требовалось. Эдвин выглядел радостным, но сохранял серьезное выражение лица, Кристабель же вся просто сияла. О да, беда, похоже, приближалась!

Когда мы возвращались домой, я специально потерялась. Это была одна из наших игр: Эдвин и Ли всегда принимались искать меня, пока не настигали, но в этот раз их нигде не было, и я поскакала домой одна. Когда я подъехала к конюшне, никого еще не было. Идти в дом мне не захотелось, я решила поразмышлять над тем, что происходит, и сделать выводы. Так в этот час сумерек я очутилась в саду.

Я думала, что скоро приедут родители: их посещение королевского дворца надолго не затягивалось. Мать не любила подолгу отсутствовать дома, и скоро наступит Рождество, а к нему надо готовиться. Обычно все двенадцать дней Рождества наш дом был полон гостей. Интересно, кто приедет к нам в этом году? Если дома будут Эдвин и Ли, а они будут, они вернулись, значит, мы будем развлекаться с Мерридью и Эгхэмами.

Рождество — это время, наступления которого всегда ждешь с нетерпением. Мы сходим в лес и наберем веток, украсим главный зал; приедут музыканты и артисты, будет горячий пунш и огромные куски жареного мяса; будут и подарки — прекрасные сюрпризы и небольшие разочарования; а потом — танцы, игры и прятки по всему дому. С нами будут Кристабель, Эдвин и Ли.

Ах, если б мать была дома, но, с другой стороны, я была рада, что ее еще не было. Я боялась, что, будь она здесь, все бы обернулось иначе. Скорей всего, Кристабель бы отослали назад, в унылый дом викария. Она обрисовала мне его до таких мелочей, что я дрожала от ужаса, а по спине бежали мурашки. Будто бы это я ела безвкусную похлебку и чувствовала настоящую боль в коленях, которые так часто касались пола в молитве. Я действительно принимала большое участие в Кристабель и сейчас боялась, что ей снова могут причинить боль.

Так, в раздумьях, я углубилась в сад, и ноги привели меня к той же клумбе. Мрачное место, но только тем, что связано с ним, а так оно очень красиво. Несколько поздних роз все еще цвели, отчаянно цепляясь за жизнь, которая вскоре все равно будет отнята у них морозами и холодными зимними ветрами. За розами был высажен кустарник, и мне часто казалось, что именно он является причиной всех легенд о призраках, появляющихся здесь. В неровном свете луны он выглядел жутко, и нетрудно было вообразить себе бродящие там привидения, скрытые из виду кустами.

Я стояла среди красных роз, смотрела на дом и думала об отце Эдвина, что был убит на этой поляне. Конечно, всех деталей я не знала, но в свое время, когда мне будет позволено прочесть дневники, я все узнаю. Это случится через два года, когда мне исполнится шестнадцать.

Вдруг я услышала какой-то звук, раздавшийся из зарослей, — шелест листьев, треск ветки. Это вполне мог быть и кролик, забредший сюда случайно, но почему-то я была уверена, что это не так. Я почувствовала, как забилось мое сердце: в зарослях кустарника кто-то был.

Первая моя мысль была о том, что, вероятно, и вправду это место посещается духами, и, столь опрометчиво решив прогуляться здесь после наступления темноты, я смогла убедиться в этом сама.

Сначала я было хотела повернуться и кинуться назад, к дому, но любопытство взяло верх над страхом, и я осталась. Замерев, я глядела на кустарник, мой слух ловил каждый шорох. Тишина… И тьма деревьев скрывает… что? Облака к этому времени почти полностью закрыли мерцающий диск луны. Внезапно во мне проснулся страх — сверхъестественные силы начинают действовать! Тьма сгустится еще, и страшные руки протянутся ко мне, чтобы затащить в заросли!

Вот оно опять, это осторожное движение! Я почувствовала, что кто-то наблюдает за мной.

— Кто там? — позвала я.

Никакого ответа.

— Я знаю, что вы там! — крикнула я. — Выходите, иначе я спущу собак!

Я подумала о наших собаках — Касторе и Поллуксе, двух рыжих сеттерах, которые любили всех без исключения, а гавкали и притворялись свирепыми, только когда играли с костью. Тогда чей-то голос произнес: