«Только полностью обнажившись, можно победить смерть, – пронеслось у него в голове. – Человек должен стряхнуть с себя всякую обузу, все, что скрывает, согревает и защищает его тело, и отбросить все свои чувства: робость, стыд и прежде всего высокомерие, зачастую присущее монахам. Передвигаясь по миру на цыпочках, они избегают темных сторон жизни, утопающих в грязи и зловонии».

Просунув пальцы еще дальше, Арвид услышал стон Матильды, который сменился рвотным позывом, и не успел он убрать руку, как девушку стошнило. Когда вышла слизь, Арвид похлопал Матильду по спине, чем вызвал у нее еще более сильный приступ рвоты. В воздухе появился неприятный запах. Тело девушки безжизненно повисло у Арвида на руках, но она не умерла: он слышал ее дыхание.

Арвид подумал, что будет недостаточно положить ее на пол, поэтому вынес девушку на улицу и тряс ее за плечи до тех пор, пока она с жадностью не вдохнула холодный, свежий, живительный воздух. На щеках Матильды медленно расцветал румянец, а сквозь полуопущенные ресницы были видны уже не только белки, но и карие райки ее глаз.

– Матильда… Матильда, ты меня слышишь?

Видимо, она его не слышала, чего нельзя было сказать о других. До Арвида донесся чей-то хохот, а подняв голову, он увидел, что смеялись воины, сидящие у костра. Они беззастенчиво разглядывали монаха, прижимающего к себе юную хрупкую девушку.

– Так значит, вот как норманнские священники восхваляют Бога! – съязвил один из мужчин.

В душе Арвида нарастала беспомощная ярость, вызванная поединком со смертью. Он готов был оставить Матильду и наброситься на воинов, вцепиться им в горло, душить их, бить ногами, кусать и царапать, выплескивая злость и чувствуя облегчение от того, что борется с осязаемыми врагами, а не с невидимым ядом.

Но вскоре мужчины со смехом отвернулись и Арвид направил все свои силы на спасение Матильды. Он успокоился, лишь когда сердце в ее груди снова забилось громко и ровно. В ее тело вернулась жизнь, и она открыла глаза.


Матильда дрожала от холода. Ее дыхание напоминало дуновение ледяного ветра. Она совсем ничего не чувствовала и даже не удивилась, увидев Арвида. Когда послушник привел ее обратно в дом, холод отступил, а с ним ушло и смутное ощущение удовольствия от прикосновений юноши. Матильда быстро высвободилась из его рук и опустилась на стул, потому что еще не могла стоять самостоятельно. В горле у нее пересохло, во рту чувствовался горький привкус, а первые слова она произнесла чуть хрипловатым голосом:

– Что случилось?

– Кто-то… кто-то хотел тебя отравить.

– Это я знаю и без тебя! – воскликнула Матильда, хотя воспоминания возвращались к ней так же медленно, как и силы.

Руки ее не слушались, а кончики пальцев будто онемели. Сможет ли она когда-нибудь почувствовать что-либо, кроме этой тупой боли и неприятного жжения?

Арвид выглядел немного растерянным, но в его глазах читалась забота.

– Я спас тебе жизнь, – тихо сказал он. – Я вызвал у тебя приступ рвоты.

Онемевшими пальцами Матильда провела по платью, мокрому и покрытому пятнами.

– Зачем? – застонала она.

Арвид видел, как ее стошнило, как она выплевывала слизь, как испачкала платье, и девушка так устыдилась этого, что его поступок показался ей проявлением жестокости, а не милосердия.

– Матильда… – Арвид все же решился наклониться к ней.

– Что ты вообще здесь делаешь? – процедила она.

– Уже несколько лет я нахожусь рядом с графом Вильгельмом.

– Я знаю. Почему ты все эти годы скрывался от меня… а теперь спас мне жизнь?

Леденящая ярость пронизывала ее сильнее, чем холод, а направить ее на Арвида было легче, чем на безликого убийцу, причинившего ей зло. Может, злоумышленник все еще где-то рядом? Совершит ли он после этой неудачи очередное покушение на ее жизнь – уже третье по счету? Теперь Матильда могла с уверенностью сказать, что точильный камень на рынке в Байе свалился на нее не случайно. И не случайно таинственный голос заманил ее в комнату, где ее ожидала кружка с ядом. Девушка задрожала, но, когда Арвид, утешая, положил ей ладони на плечи, быстро взяла себя в руки.

– Я думал, что будет лучше, если мы перестанем видеться. Лучше для нас обоих, – пробормотал он. – Мы ведь оба хотим провести жизнь в монастыре.

Матильда на него не смотрела.

– Почему же ты тогда не в Жюмьеже?

– Потому что аббат решил иначе.

– И потому что легче выполнять чужие решения, а не принимать их самому, не так ли?

Девушка не знала, что заставило ее произнести эти слова и придать своему голосу такую язвительность. Все монахи и монахини считали своей обязанностью упражняться в смирении. Матильда сама была воспитана в этом духе и с радостью стала бы снова подчиняться распоряжениям аббатисы, а не Герлок или Спроты. Но сейчас из-за холода, царящего в ее душе, любая фраза Арвида вызывала в ней только злость или насмешку.

Казалось, послушник осознал это, потому что отступил на шаг и опустил голову.

– Тебе нужно поговорить с графом, – рассудил он. – Ты должна рассказать ему о покушении.

Вспомнив шепот убийцы, девушка облизала пересохшие губы. Голос сообщил ей, что речь идет о будущем целой страны, а в том, что она, Матильда, обязательно должна попрощаться с жизнью, ее вины нет. Эти слова эхом отдавались у нее в голове, и чем больше девушка о них думала, тем более загадочными они ей казались.

– Он не сможет мне помочь, – сухо заявила Матильда, чтобы заглушить в себе этот голос и избавиться от Арвида, который, наверное, был прав: ей в самом деле следовало поговорить с Вильгельмом.

Но если она откажется от этого предложения, между ней и Арвидом снова развезнется пропасть, которую он преодолел, когда вызвал у нее рвоту.

– Мне неизвестно, кто и почему покушается на мою жизнь. Мне неизвестно, кто я такая. Чтобы обвинять кого-то, нужно знать, где его можно найти. А чтобы найти, нужно знать, где искать. Я же не знаю ничего, совсем ничего!

Девушка вцепилась в спинку стула, оперлась на нее и наконец встала. Все поплыло у нее перед глазами, но Матильда смогла удержаться на ногах.

– Ты куда?

– Ты приехал сюда с графом Вильгельмом, а я с Герлок. Мое место рядом с ней. Нет причин, по которым наши с тобой пути должны пересечься еще раз.

Матильде показалось, что в глазах Арвида она увидела не только заботу, но и нечто совершенно иное – облегчение. Возможно, это было вызвано тем, что она уже окрепла и могла стоять самостоятельно. Или же тем, что она освободила его от обязанности заботиться о ней и впредь.

Выяснять истинную причину Матильде не хотелось, и она поспешно покинула комнату, в которой чуть не рассталась с жизнью.


Герлок по-прежнему почти не смеялась, но говорила, не умолкая ни на секунду.

– Размер приданого уже определен, и сегодня вечером состоится помолвка, – взволнованно рассказывала она Матильде, когда та вновь к ней присоединилась, – а свадьбу мы отпразднуем через несколько недель в Руане. Тогда я наконец смогу надеть свое красное платье.

Матильда внимательно посмотрела на Герлок. Она и так выглядела бледной, а красное платье лишь подчеркнет болезненный цвет ее кожи. Но невеста, видимо, об этом не подумала, как не заметила и того, что Матильда была белой как мел, на ее одежде виднелись пятна, а есть она могла только сухой хлеб. На самом деле Матильда радовалась тому, что ей не пришлось рассказывать Герлок ни про незнакомца, пытавшегося ее отравить, ни про Арвида.

– На помолвку я заплету себе шесть кос, – воскликнула Герлок, – и в каждой косе будет красная лента! И еще сегодня мы ждем нотариуса, который составит libelli dotis, опись приданого. А Гильом Патлатый подарит мне туфли в знак того, что теперь мы с ним пойдем по жизненному пути вдвоем.

Будут ли эти туфли красными, как и платье, она не сказала.

– Кроме того, он подарит мне золотое кольцо, – восторженно продолжила Герлок, – annulus fidei, кольцо верности, символ того, что наши сердца бьются в такт.

Могли ли вообще два сердца биться в такт? И как стучали их с Арвидом сердца, когда он боролся за ее жизнь?

Закончив рассказ, Герлок стала повторять его сначала. На этот раз Матильда уже не слушала ее. Послушница откинулась в кресле и закрыла глаза. Она чувствовала усталость… и сильную тоску. Тоску по родине, которую потеряла. По родине, из которой ее увезли. По родине, от которой ее отделила непреодолимая преграда – стены монастыря Святого Амвросия.

Все эти годы Матильда считала монастырь своим убежищем, но воспоминание, проснувшееся в ней сегодня утром, доказывало: для маленького ребенка, которого привезли туда, а потом били и мучили до тех пор, пока не отучили говорить на бретонском и датском языках, он стал в первую очередь тюрьмой.

Рыдала ли она, когда ей пришлось оставить родину? Или, может быть, онемела от страха?

Этого Матильда не помнила, но знала одно: кто-то другой точно плакал… Какая-то женщина…

– Прощай, дитя мое, прощай…

Может быть, эта женщина была ее матерью и приказала увезти дочь, чтобы защитить от могущественного врага.

– Сразу же после свадьбы мы с Гильомом Патлатым уедем в Пуатье! – прервал ее воспоминания возглас Герлок.

Матильда открыла глаза. Она больше не испытывала тоску, только усталость.

– И ты совсем не жалеешь, что уедешь в чужие края… и больше никогда не вернешься на родину? – спросила послушница.

Герлок пожала плечами и отвернулась:

– В северных странах девушки после свадьбы остаются в доме отца, а здесь, выходя замуж, они прощаются со своей семьей. И это хорошо. Я буду очень рада, когда смогу наконец уехать из Нормандии. И я буду очень рада, когда перейду на сторону франков. Тогда люди будут видеть во мне не дочь Роллона, а жену Гильома Патлатого.

«А заметят ли они, что ты побледнела и стала смеяться меньше, чем обычно? – спросила себя Матильда, но промолчала, как молчала почти всегда. – Нет, – ответила она на свой вопрос, – никто не обратит на это внимания, потому что там тебя никогда не видели румяной и смеющейся… А кто знал меня, когда я была маленькой? Кто меня любил?..»

Герлок задумалась, а потом вдруг спросила:

– Ты не хочешь поехать со мной в Пуатье?

Это предложение очень удивило послушницу, ведь Герлок то и дело повторяла, что желает оставить в прошлом все и всех. Матильду она, видимо, не относила ко всем, и на секунду это ее обрадовало, на секунду это предложение даже показалось ей заманчивым. Отправившись с Герлок в Пуатье, она, возможно, смогла бы навсегда забыть об убийце. И не только о нем, но и об Арвиде. Если Герлок стремилась убежать от людей, которые знали о ее происхождении, то что мешало Матильде поступить так же, только бежать не от людей, а от неизвестности?

Ей представилась возможность избавиться от тайны своего происхождения, как от старых одежд, и с любопытством посмотреть, кто же она на самом деле.

Однако, почувствовав на себе вопросительный взгляд Герлок, Матильда вдруг поняла, что не хочет оставаться без одежды. Она хотела понять, сможет ли еще носить рясу, грубая ткань которой не была ей неприятна, и осталось ли у нее желание стать монахиней. Возможно, его отравили, как и ее тело.

Матильда покачала головой и быстро произнесла:

– Нет, это не мой путь.

Она отказалась от побега.


Аскульф провожал Матильду глазами, когда через два дня после помолвки она вместе с Герлок уезжала из Лион-ла-Форе. За праздничным обедом, во время которого снова подавали самые изысканные блюда, собралось много гостей, и воину не составило труда затеряться в толпе. Норманны принимали Аскульфа и его людей за франков, а франки считали их норманнами, но тем не менее еще раз подобраться к Матильде достаточно близко ему не удалось.

Повозка отдалялась, а потом и вовсе превратилась в маленькую точку. Здесь и сейчас он уже не сможет схватить Матильду. Но скоро, очень скоро она посетит еще одно многолюдное торжество, где на него опять никто не обратит внимания: гости будут пить, кричать и веселиться, не видя, что происходит у них под самым носом. И даже если они что-то и заметят, исчезновение юной девушки вряд ли кого-то обеспокоит. Никто из них так и не узнает, какая власть находится в ее руках.

Слишком большая власть для женщины, как полагал Аскульф. Он и сам хотел бы получить такую власть…

Повозка окончательно исчезла из поля его зрения. Да, здесь и сейчас он не сможет добраться до Матильды, но скоро… очень скоро в Руане состоится свадьба.


Чтобы украсить Руан в честь этого памятного события, потребовалось несколько недель.

– Вся Европа будет завидовать такому пышному торжеству! – заявила Герлок. – Гильом не пожалеет ни сил, ни средств!

Матильда думала, что Герлок преувеличивает. Эта девушка просто не могла довольствоваться золотой серединой, и в ее рассказах мир часто выглядел более ярким, светлым и приятным, чем был на самом деле. Но вскоре Матильда поняла, что даже аскетичный Вильгельм и рассудительный Бернард хотели затмить этой свадьбой все предыдущие празднества. Причиной тому была не внезапно проснувшаяся любовь к роскоши и расточительству, а скорее стремление доказать, что выходцы из холодных северных земель обладают такими же утонченными манерами, как и их франкские соседи. Для этого следовало предложить гостям не медовый напиток, а изысканное вино из долины Рейна, пить его не из обычных рогов, а из блестящих дорогих кубков, и не слушать дикие вопли мужчин, а наслаждаться играми, песнями и плясками.