Юлия Крён - Дитя огня

– Какая битва?

Ответа не последовало. Крестьяне пригнулись. Из леса, разогнав людей и животных, выскочила лошадь. Всадник, богато одетый, но безоружный, видимо, был посланником и не обратил на них внимания. Не успел он отъехать, как крестьяне погнали своих волов дальше.

В нерешительности Матильда смотрела им вслед. Может быть, ей следует бежать вместе с этими людьми? Или же нужно набраться смелости и подойти к одной из палаток – вдруг там окажется кто-то знакомый: Бернард Датчанин или Осмонд де Сентвиль? Но могла ли беременная женщина рассчитывать на сочувствие и помощь воинов, которые, готовясь к бою, обращали все свои мысли и чувства к убийству?

Матильда не двигалась, пока крестьяне не исчезли из ее поля зрения, а потом вернулась на опушку. Пока что она будет наблюдать и ждать.

Авуаза догадывалась, что Матильда упряма, но о безрассудстве, неблагодарности и корыстолюбии дочери она не подозревала. Даже если в жилах девушки течет кровь Рогнвальда и ее самой, в первом порыве гнева Авуаза с удовольствием пролила бы эту кровь. Единственным достойным наказанием за побег была смерть.

Но потом женщина все же осознала, что этим она накажет в первую очередь себя. А значит, придется ограничиться тем, что она будет избивать Матильду, таскать ее за волосы, морить голодом и снова держать ее в темнице. В какой-то момент ее воля сломается, как любая воля, которая не согнулась вовремя.

Авуаза выругалась на языке севера. Ее услышал только брат Даниэль.

– Почему ты так на меня смотришь? – фыркнула она.

– Матильда не единственная, кто с тобой не согласен. Деккур считает, что преследовать ее не имеет смысла. Он не покинет вал.

– Я не поручила бы догонять беглянку слепому человеку.

– Но и Аскульф не хочет возвращать Матильду.

Авуаза нахмурилась, только сейчас осознав, что не видела Аскульфа уже несколько часов.

Даниэль с презрением произнес:

– Он спрашивает себя, зачем ему эта строптивая молодая женщина. Разве он не племянник Рогнвальда? Разве, чтобы захватить власть, ему нужна еще и дочь этого человека?

– Глупец! – закричала Авуаза.

Наверное, Аскульфа оскорбило то, что Матильда не захотела выйти за него замуж.

– Он и вправду глупец, если не подумал об этом намного раньше, а вместо этого был всецело предан тебе и искал эту девушку.

– Ничего подобного! Он глупец, потому что Матильда не только дочь Рогнвальда, но и внучка Алена Великого. Она объединяет два народа.

– Но Матильда сбежала, – с издевкой напомнил Даниэль.

– Я ее догоню! – решительно крикнула Авуаза и неожиданно схватила его за руку. – И ты пойдешь со мной.

Язвительный спутник был лучше, чем никакого.

Брат Даниэль послушно последовал за ней, но в его словах снова прозвучала насмешка.

– Побег Матильды не единственная плохая новость, которую ты получила сегодня, не так ли? Это правда, что убит язычник Седрик – товарищ Турмода, а следовательно, один из твоих союзников?

На миг Авуазе показалось, будто ее грудь разорвется от бессилия и ярости. Эти неукротимые чувства будут сдавливать ее ребра, пока те не треснут, пока кости уже не смогут ее держать, и все, что от нее останется, – это жалкий комок плоти и крови, который будет беспомощно лежать на земле, разочарованный, отчаявшийся, одинокий. Внутри женщины все кричало: «Я так больше не могу».

Тем не менее Авуаза совершенно спокойно ответила:

– Но Турмод еще жив. Мы должны объединить наши войска и подождать, пока датчане прогонят франков из страны.

– Даже если все так и произойдет, это ни к чему не приведет, если мы не найдем твою дочь или если она и дальше будет отказываться от королевства, которое ты хочешь ей навязать.

Они дошли до конюшни. Женщина отпустила руку Даниэля.

– Матильда была моей последней надеждой, – с горечью сказала Авуаза. – Но на самом деле она, видимо, просто глупая растерянная девушка. Что ж, если она снова заупрямится, я сама стану королевой Бретани.

Брат Даниэль пристально посмотрел ей в глаза, и Авуаза догадалась, что он видит в них уже не боль, а безрассудство, в котором она обвиняла Матильду.

«Я схожу с ума, – подумала женщина. – Если я засмеюсь, то не смогу остановиться. Если заплачу, то пролью столько слез, что высохну изнутри».

– Почему ты хочешь ее догнать, если она тебе больше не нужна? – спросил Даниэль.

– Никто не может предать дело Рогнвальда и остаться безнаказанным!

Авуаза снова схватила его за руку и потащила к лошадям.

– Если бы я не провел с тобой много лет, я бы надеялся на то, что Матильда сможет от тебя спастись, – произнес Даниэль. – Но рядом с тобой люди теряют способность надеяться как на спасение других, так и на свое собственное.

Он сказал эти слова не насмешливым, как обычно, а глухим голосом. Лицо монаха не исказилось ухмылкой – на нем отражалась лишь усталость.

Прежде чем сесть на лошадь, Авуаза еще раз обвела взглядом скалистое побережье. Камни были испещрены трещинами, словно старческое лицо морщинами. Она и сама уже постарела. А Матильда, которая была еще молода, отреклась от нее.

В начале июля 945 года Бернард Датчанин решил, что их час настал. После того как Арвид сообщил датскому королю о том, где должны встретиться войска, а именно на реке Див, норманны направились к этому месту.

Пока среди воинов нарастало волнение, Бернард снова пошел на хитрость и велел Рудольфу Торте передать королю Людовику послание. В нем он заявил о своей беспомощности перед Харальдом, чьи корабли появились словно ниоткуда и угрожают стране, а норманнское войско якобы выступило лишь для того, чтобы отстоять власть Людовика в Нормандии. Бернард советовал королю провести переговоры с Харальдом Синезубым, у которого, несомненно, есть сильные воины, но все же он, Бернард, считает, что в Нормандию его привел не интерес к этой земле, а скорее жажда наживы. С помощью золота Харальда легко можно заставить повернуть обратно.

Король Людовик выступил в поход в тот же час, когда датские корабли Харальда Синезубого стали подниматься вверх по реке Див. Узнав об этом, Людовик, слишком легковерный, чтобы заметить обман, отменил закон, обязавший норманнов сдать все свое оружие. Теперь, готовые к войне, они встретились с франкскими воинами, притворились их союзниками и разбили лагерь на правом берегу реки, в то время как датские корабли под покровом ночи бесшумно причалили к левому. На рассвете следующего дня – палатки были еще окутаны туманом и казались призрачными видениями – всем стало ясно: решающий день настал.

Арвид не спал много ночей и в ночь на тринадцатое июля тоже не сомкнул глаз. Передав датскому королю послание, он вернулся к Бернарду, поскольку не знал, где еще может подождать развития событий. Теперь, когда Арвид снова снял рясу, стало невозможно определить, кем именно он является: советником, воином или священнослужителем.

Бернард Датчанин тоже не спал, а вот остальные похрапывали, пользуясь последней возможностью набраться сил. Арвид понятия не имел, как можно преодолеть волнение и успокоиться. Даже Бернард, видимо, не мог этого сделать. Его лицо посерело.

– Благодарю тебя за услугу, – пробормотал он. – Если бы ты не передал послание Харальду, мы могли бы потерпеть поражение.

Арвид только кивнул.

На рассвете они вышли из палатки и посмотрели на реку. В воде плавали ветки, и на них сидело несколько кричащих чаек. Еще недавно птицы кружили над датскими драккарами и потому оказались дальше от побережья, чем было велено природой. В утренней тиши на Арвида нахлынули воспоминания о недавних днях, которые прошли, как во сне. Когда после долгого пути мужчина наконец добрался до Харальда Синезубого, к нему отнеслись очень внимательно. Арвид ожидал попасть в другой мир, однако, несмотря на то что воины Харальда говорили на непонятном языке, носили меховые одежды, странные головные уборы и заметные украшения, во всем остальном они вели себя так же, как и мужчины, которых он знал. Те из них, кого жизнь еще не щелкнула по носу, были безрассудно смелыми и легкомысленными, а те, кто слишком часто видел, как человек, утром гордо размахивавший мечом, днем падал замертво, а вечером над его телом собирались стервятники, были более недоверчивыми и осторожными. Харальд обладал и рассудительностью, защищавшей его от принятия скоропалительных решений, и гордостью королевского сына, который выиграл достаточно сражений, чтобы не бояться борьбы с равным противником.

– Мы все еще можем потерпеть поражение, – пробормотал Арвид.

– У меня хорошее настроение, – возразил ему Бернард, но его бледное лицо и глухой голос свидетельствовали об обратном.

– Хорошее настроение?! – воскликнул Арвид. – Сегодня погибнут люди!

В гостях у Харальда он понял, что язычники – такие же люди, как и все остальные, но все еще не мог скрыть от Бернарда своего недовольства тем, что за помощью тот обратился именно к этому безбожнику.

Бернард пропустил его слова мимо ушей.

– Сегодня настанет час истины. Король Людовик наконец осознает, что норманны не подчинились ему и что все эти недели и даже месяцы я был вынужден притворяться и лгать.

– Во всяком случае, – вырвалось у Арвида, – ты всегда обманывал только других, но себя – никогда. Несмотря ни на что, ты знаешь, кто ты и чего хочешь.

Бернард удивленно посмотрел на него:

– А ты разве нет?

Арвид пожал плечами:

– Я долго не знал, на чьей я стороне. Пока Вильгельм был жив, я часто злился на него, потому что не мог вернуться в монастырь. Если бы у меня был выбор, я родился бы либо франком, либо норманном, но не тем, кто унаследовал черты обоих народов.

– Кем были твои родители?

Арвид прикусил губу, сожалея о том, что после бессонной ночи позволил себе сделать это откровенное признание. При дворе Вильгельма он не говорил о своем происхождении ни с кем, кроме Матильды.

– Это не важно, – быстро ответил Арвид.

Бернард не стал его расспрашивать. Они молча смотрели, как рассеивается туман, как разрывается серая небесная пелена, а за ней проступает еще бледное, но уже теплое солнце. Храп затих. Мужчины готовились к войне. Они были еще сонными, но громкие шаги и внезапно раздавшийся гул голосов вызвали всеобщее волнение.

Бернард вздрогнул. Несколько человек выкрикивали его имя, а потом подбежали к нему. Очевидно, все они были посланниками: одних отправил Харальд Синезубый, других – норманнские военачальники.

Арвид слышал не все, что они шепотом рассказывали Бернарду, но самое главное понял: норманнские воины, которые до сих пор участвовали в обмане, понимают, что датское войско находится рядом, и больше не хотят изображать дружбу с франками. Наоборот, они стремятся как можно скорее объединиться с датчанами, и несколько воинов под руководством некого Агральда уже переправилось через реку, чтобы с ним встретиться.

– Но разве еще не слишком рано? – ужаснулся Арвид.

Неожиданно лицо Бернарда расплылось в улыбке.

– Совсем нет, – ответил он. – Настало время последней лжи. Если хочешь на это посмотреть, пойдем со мной.

Чуть позже они вошли в палатку короля Людовика, находившуюся недалеко от их собственной. Снаружи она ничем не отличалась от палаток простых воинов, но внутри оказалась более уютной: земля была устлана подушками и шкурами животных.

«Кто эти люди, – невольно спросил себя Арвид, – которые во время войны берут на себя эту обязанность – не убивать, а раскладывать шкуры и подушки, чтобы перед убийством можно было хорошенько отдохнуть?»

Людовик как раз собирался одеваться. В Лане Арвид имел возможность поговорить только с королевой Гербергой, короля он сегодня видел впервые.

Фигура Людовика не внушала особого уважения, но по пронзительному взгляду голубых глаз, горделиво вздернутому подбородку и уверенным жестам было понятно, что этот человек привык командовать. Из-за рыжеватых волос и бледной кожи он выглядел невзрачным, а не представительным, но в его суетливых энергичных движениях чувствовалось дыхание юности. Очевидным было и тщеславие Людовика, которое сделает из него если не героя, то правителя, умеющего добиваться своего.

«Он мой родственник, – подумал Арвид, глядя на короля и пытаясь сохранять равнодушное выражение лица. – Мой дядя, приказавший меня убить». Если бы не Людовик, его жизнь никогда не вышла бы из привычной колеи. Он остался бы в Жюмьежском монастыре, никогда не узнал бы правду о своем происхождении, никогда не полюбил бы Матильду. Хотя Арвид не желал от этого отказываться, его ненависть возрастала, и он быстро опустил глаза, чтобы себя не выдать.