Проживу и без него.

— Да так, пустяки, — небрежно сказала я. Деньги, принципиальный вопрос еще несколько секунд назад, перестали что-либо значить. У меня есть талант, необходимые навыки, желание упорно работать — люди и с меньшим добивались успеха. — Мне казалось, нужна помощь кое в чем, но я наверняка справлюсь сама. Можем возвращаться к гостям.

Другой родитель, возможно, проявил бы настойчивость и докопался до истины, не удовлетворился уклончивым ответом и засыпал вопросами, только не мой папа. Отец с облегчением встал и жестом предложил мне идти первой. Первым побуждением было остаться сидеть на диване под счастливый щебет парочки, обсуждавшей предстоящий день, но я быстрым шагом прошла мимо отца, который проследовал за мной на веранду.

Ник оказался там, где мы его оставили, с той разницей, что уже пил кофе и ел круассан. При нашем приближении он поднял глаза, в которых читался вопрос, и по изменившемуся взгляду я поняла: Ник догадался, что я не попросила взаймы. Я еще слова не сказала, а он уже все понял.

Резко отодвинув стул, Ник поднялся.

— Лу, не хочу показаться неучтивым, но нам пора ехать: у нас билеты в театр, — объяснил он наш поспешный уход моему отцу, новой мачехе и незнакомой паре за столом. Неправда — никаких билетов у нас не было, но я мысленно поблагодарила Ника за изобретательность и хороший предлог.

На автомобиле до Нью-Йорка ехать было пять часов. Мы коротали время, споря, какую волну слушать, и играя в двадцать вопросов. Ни он, ни я ни разу не затронули тему разговора с отцом: Ник еще раз проявил себя дипломатом, тонко чувствующим разницу между подталкиванием в правильном направлении и сталкиванием с обрыва в пропасть.

Глава 3

Едва я вошла в квартиру, как позвонила Ханна, сообщила, что едет в Нью-Йорк, и повесила трубку. Через час Ханна позвонила снова — сказать, что уже взяла билет на автобус и посадка через две минуты. С той же пунктуальностью она держала меня в курсе остальных своих перемещений, и когда в два пятнадцать ночи раздался звонок в дверь, я не удивилась: двадцать семь минут назад Ханна звонила с сообщением, что доехала до управления нью-йоркских аэропортов.

— Я уже спускаюсь в метро, — сказала она, и звук приближающегося поезда заглушил ее голос. Она не попрощалась, видимо, побежав ловить «А», идущий в центр.

В ожидании сумятицы и беспорядка, которые Ханна всегда вносила в мою жизнь, я строила догадки, что случилось. Сложив невнятные намеки и оброненные фразы, я пришла к выводу: кто-то, с кем она училась в старших классах, добился известности раньше, чем Ханна. Она боялась этого всю жизнь, в напряженной готовности ожидая подлянки почти тридцать лет, но неприятное событие все-таки застало ее врасплох. Несмотря на восточные философские учения, успокоительное утреннее пение и морковные коктейли с порошком имбиря, появление Адама Уэллера в передаче «Энтертейнмент тунайт», во французской голубой рубашке и при буйных кудрях, вызвало у Ханны настоящую панику.

На мгновение все остановилось, и сама жизнь застыла неподвижно. Вертелись лишь колесики в мозгу Ханны, перемалывая в мелкую пыль все планы и схемы, в такт музыкальной заставке программы. Джангл трудно отнести к гениальным произведениям, сопровождающим эпохальные моменты, поэтому Ханна с отвращением выключила телевизор, собрала сумку и пустилась в пятичасовое странствие на север. Она не выбирала направление — направление выбрало ее: на севере жил Адам Уэллер.

Поездка оказалась настолько неожиданной, что Ханне пришлось звонить сестре из автобуса «Питер Пэн» и просить, перекрывая звуки фильма «Миссис Даутфайр» из десятка телевизоров, подвешенных к багажным полкам на металлических кронштейнах, снять с плиты кастрюлю с водой, под которой она не выключила конфорку.

Ханна приехала совершенно измотанная. Она проехала две сотни миль в автобусе с газовым двигателем, но рухнула на скрипучий диванчик с таким видом, словно провела в пути не один месяц и пересекла Великие равнины с обозом крытых повозок. В этом была вся Ханна — любая мысль, чувство и действие многократно увеличены, будто тень на стене.

Некоторое время я рассматривала Ханну, изображавшую изнеможение и крайнее переутомление — черные волосы до плеч рассыпались по подлокотнику дивана, большие карие глаза закрыты, гладкая оливковая кожа обтягивает скулы, — затем предложила гостье чего-нибудь выпить.

— Воды, если можно, — проронила Ханна. Теперь, когда она оказалась у меня, силы на глазах оставляли ее.

— Расскажи мне об Адаме Уэллере, — попросила я, протягивая стакан воды, которую Ханна с жадностью выпила. Ее переутомление, если таковое имелось, было результатом эмоциональной, а не физической усталости — семичасовое плетение интриг против ничего не подозревающего мужчины отнимает страшно много сил.

— Адам Уэллер, — повторила Ханна со вздохом, снова уронив голову на подлокотник диванчика, купленного в «ИКЕА». Похоже, она уютно устроилась — так, словно не собиралась никуда уходить. Но когда-нибудь ей придется уйти! Закон о фермах и участках[6] не разрешает селиться на чужом диване и вообще неприложим к городским квартирам двадцать первого века! — Адам Уэллер — мой ровесник. На общих уроках мы часто оказывались в одном классе. Он всегда был тихоней, ничем не увлекался. Носил свитера в ромбик и носки с тем же рисунком. Я не обращала на него внимания. Да что ж творится на белом свете? Я даже не внесла его в список особого внимания…

В список особого внимания Ханны вошли самые компанейские представители выпускного класса, подававшие большие надежды: капитанша болельщиц, полузащитник нашей футбольной команды, инженю, постоянно получавшая главные роли в школьных постановках, президент класса. Среди двух десятков имен — ни одного интроверта, молчаливого скромного гения, которому суждено однажды покорить мир. Принципиальный недостаток списка Ханны состоял в сбрасывании со счетов Адамов Уэллеров с их тихой поступью и скрытой угрозой внезапного натиска.

С другой стороны, своевременное включение Адама Уэллера в список не предотвратило бы сегодняшней катастрофы. Некоторые события неизбежны. Превращение жизни в гонку гарантирует лишь одно: первым к финишу придет кто-нибудь другой.

— Чем он занимается? — спросила я, надеясь услышать, что Уэллер разрушил последний брак Джей Ло или присвоил миллионы Брэда Питта, — что угодно, только не актер. Ханна оправится гораздо быстрее, если ее победили на чужом поле.

— Режиссер, — сказала она упавшим от перенесенного потрясения голосом. — Многообещающий, перспективный режиссер. Только что подписал контракт на три картины с крупнейшей киностудией. Представь себе, у него уже есть настоящий чертов «Оскар»! Можешь поверить? Это я должна была стать первой жительницей Пулсвилля, завоевавшей «Оскара». На въезде в город власти должны были поставить указатель с моим именем!

«Оскар», конечно, впечатлял, но я усомнилась, что Адам Уэллер отхватил себе такую премию. У Ханны была привычка привирать — она приукрашивала правду, чтобы придать большую остроту собственным страданиям. Скорее всего Уэллеру присудили премию Пулсвилльской киноакадемии, а вручал приз человек по имени Оскар.

— Он что, действительно получил премию Американской киноакадемии, золотую статуэтку, которыми награждают в павильоне Дороти Чандлер на глазах у миллионов телезрителей всего мира?

С досадливой гримаской Ханна признала, что «Оскар» Уэллера не совсем тот самый «Оскар».

— Ему дали поощрительный приз Академии для одаренных студентов, — пояснила она. — Присуждается по тем же критериям — за выдающийся талант.

— Ах вот оно что, — протянула я, словно услышав неоспоримый довод Впрочем, так оно и было. — «Оскар Джуниор».

— Золотой и сияющий, — пожаловалась Ханна. — Вручал лично Спилберг.

— Стало быть, пока нечего писать на памятном знаке на обочине Сорок четвертого шоссе?

Ханна села на диване и по-птичьи наклонила голову, желая, видимо, взглянуть на проблему под другим утлом. Ослепленная блеском позолоченной статуэтки, ярчайшим образом отражавшейся в нечеловечески белых зубах г-на Спилберга, подруга как-то не подумала об этом раньше. Замечание показалось ей не лишенным смысла: какой город станет бахвалиться поощрительным призом?

— Зато у него контракт на три картины, — напомнила она. — Три ступени к вершине — на три больше, чем у меня. А ведь я переехала в Нью-Йорк исключительно для кинокарьеры! Я слишком далеко заехала в округ Колумбия. Мосты сожжены. Обратной дороги нет. Я уже не могу повернуть назад.

Другие люди поступают иначе: досрочно расторгают договор о найме квартиры или находят временного квартиранта, складывают пожитки в коробку из-под упээсника[7] и заклеивают скотчем, находят новую работу или уведомляют начальство об увольнении и даже сообщают родителям о кардинальном изменении стиля жизни. В отличие от них Ханна просто побросала в сумку подводку для глаз, пару футболок и переехала. Кому-то такая импульсивность покажется странной, но Нью-Йорк — это город, куда люди приезжают с багажом, умещающимся в спортивной сумке, чтобы начать жизнь заново.

— Ну хорошо, — сказала я, подавляя зевок. В три утра я обычно вижу десятый сон. Хотя мои рабочие обязанности можно было выполнять даже в полукоматозном состоянии, я предпочитала быть бодрой и внимательной. Благодаря моей должности я отлично знала: стоит не выспаться, и время тащится черепахой. — Давай стелить. Поговорим завтра. У меня был очень длинный уик-энд.

Ханна резко выпрямилась и с ужасом уставилась на меня.

— Слушай, в эти выходные женился твой папа? — спросила она, видимо, ожидая возражений. Отрицать очевидное было трудно, и Ханна покаянно постучала себя по лбу со словами: — Дура, ну только о себе и думаешь!

Эта ее флагелляция — традиционный способ наказания, хотя его трудно назвать эффективным.

Сколько бы раз Ханна ни напоминала себе, что она не центр Вселенной, в глубине души она искренне не в состоянии в это поверить.

— Черт побери, Лу… Клянусь, я собиралась спросить, как прошло венчание, даже хотела позвонить тебе вечером, записала в список дел, чтобы не забыть, но появление Уэллера в телевизоре скомкало все планы. Я в один миг утратила способность мыслить здраво и думать четко. Семь часов меня вел слепой инстинкт. Господи, Лу, ты же помнишь, меня холодный пот прошибал при мысли о таком несчастье! Ведь еще в первый день нашего знакомства я сказала, что мое имя прогремит на весь мир раньше и громче всех из нашего класса!

Я помнила тот момент. Мы, новички старшей школы, собранные в аудитории, поочередно рассказывали остальным немного о себе — таким образом советники-резиденты прививают близость среди однокашников. В отличие от меня, зажатой и неловкой, Ханна непринужденно встала и объявила, что собирается стать самой знаменитой из всех, кто когда-либо заканчивал Пулсвилльскую старшую школу, попутно проведя различие между известностью и славой: добиться известности — плевое дело, которое по силам любой обладательнице аппетитной задницы.

Оставив Ханну пересматривать принципы — подруга впервые признала скандал как возможный путь к славе, если, конечно, оскандалиться со знанием дела, — я удалилась в ванную и через несколько секунд вернулась, держа в руках полотенца банное и для лица, махровую рукавицу, простыни и зубную щетку. Вот доказательство (для меня самой), что я правильно живу: полотенца новые и наготове все необходимое для припозднившегося гостя. Мать придавала большое значение подобным мелочам. Пока она была жива, я не обращала внимания на ее доводы и азартно спорила, можно ли продолжать носить любимые свитера с пятнами и затяжками, но когда мамы не стало, я с удивлением обнаружила в себе задатки хорошей хозяйки. Жизнь — это перетягивание каната: без человека, тянущего за другой конец, невольно теряешь задор и начинаешь подчиняться общепринятым правилам — ведь никого на свете не волнует, что в больницу на «скорой» ты можешь попасть в дырявом нижнем белье. Вот что такое сиротство.

Я сложила стопку белья на стол у дивана. Ханна уже вспоминала школьные времена; она перенеслась назад во времени, чтобы точно установить момент своей ошибки. Двенадцатое декабря.

— Теперь все ясно, — говорила она. — Помню, на английской литературе учитель, мистер Бил, вошел в класс и, не говоря ни слова, начертил на доске незамкнутую окружность — осталось дорисовать примерно четверть дюйма. Затем без объяснений приступил к уроку — «Сердце тьмы», если не ошибаюсь. Минут через десять Адам не выдержал, поднялся с места и провел черту, замкнув окружность. Нужно было тогда же внести его в список особого внимания — ведь в тот момент в нем заговорил будущий режиссер! — Ханна снова уронила голову на подлокотник дивана. — Вот уж воистину — имеющий глаза да увидит…