Колт снова сжал руки.

— Ему всё равно, Феб, после всех этих лет что-то толкнуло его на этот путь, и он уже не способен вернуться. Но тебе надо быть сильнее этого, ты должна помочь Салли и ФБР и выстоять до конца. — Он убрал одну руку с моей спины, положил ладонь на тыльную сторону моей шеи и сжал её. Я подняла лицо к нему, и мне удалось сфокусировать взгляд на нём, но всё равно смаргивая слезы. — А конец будет, я обещаю, Фебрари, и покончено будет не со мной, а с тем, что он делает.

Я кивнула. Не потому, что поверила — я была слишком напугана, чтобы поверить. Я кивнула, потому что было ясно, что верит он.

— Мне жаль Пака, — прошептала я. Знаю, что прозвучало глупо и так, будто я не взяла себя в руки, но Колт ещё раз сжал руку на моей шее.

— Я знаю. Мне тоже.

Колт знал, что это не глупо, он знал, что я просто выражала соболезнования, как сделал бы любой, как я не сделала в то время, когда Пак погиб, потому что избегала его.

— Когда всё закончится, тебе надо завести новую собаку, — посоветовала я.

Его рот шевельнулся. Я не поняла отчего, но точно не от гнева. Это было что-то другое, привлекательное, почти завораживающее.

— Я подумаю.

Я перевела взгляд с его губ на глаза.

— Хорошо.

— Мисс Оуэнс, мы можем продолжать? — спросил агент Уоррен у меня за спиной, и Колт посмотрел на него, прежде чем снова перевести взгляд на меня.

— Ты в порядке? — спросил он.

Нет, я не в порядке. Всё хорошее во мне было спрятано в воспоминаниях о счастливом времени или о тех случаях, когда Морри заставлял меня смеяться, или когда я видела, какими замечательными растут его дети, или когда откусывала один из маффинов Мимс, или когда я видела, как она смотрит на Ала, даже после всех этих лет и четырёх детей, словно хочет сорвать с него одежду, или когда я видела, каким нежным становится выражение лица Джесси, когда Джимбо делает какую-нибудь глупость, как будто для неё это что угодно, только не глупость.

Сама же я уже некоторое время жила тем хорошим, что было у людей, которые меня окружали.

Но впервые за долгое время мне надоело жить в тумане большую часть времени и надоело чувствовать себя дерьмово в оставшееся время, и я хотела, чтобы мне тоже было хорошо.

— Я в порядке, — соврала я.

Колт убрал руки. Я так сосредоточилась на том, чтобы устоять на ногах, что не отодвинулась сразу. Сначала я убедилась в своей устойчивости, потом, закинув голову, посмотрела Колту в глаза, вздохнула и пошла обратно в конференц-зал.

Кто-то принес мне свежий кофе, и все снова заняли свои места.

Агент Новаковски аккуратно положил пакет с маргаритками на стол.

— Теперь, мисс Оуэнс, в свете новой улики, возможно, нам следует ещё раз обсудить ваши отношения с лейтенантом Колтоном.

Его тон был мягким, но настойчивым. Он изучающе смотрел на меня, как вчера Колт, и я подумала, что, учитывая его работу, он многое увидел.

Поэтому, поскольку это было важно, не глядя на Салли и молясь Богу, чтобы он держал рот на замке (хотя и знала, что ни за что на свете он этого не сделает), я сказала:

— Алек Колтон присутствовал в моей жизни с тех пор, когда мне было три года, и до тех пор, когда мне исполнилось двадцать. Не как брат, а как кто-то больший. Это знали все: моя семья, наши друзья — все в городе. Наш разрыв стал неожиданным и до сих пор удивляет некоторых, вот насколько большим было наше чувство. Я порвала с ним, и неважно почему, я просто это сделала. Он меня не бросал. Но этому типу, кем бы он ни был, наплевать. После нашего разрыва я съехала с катушек, и этот парень, кто бы он ни был, знает это, как знает про всё остальное. И он будет винить Але... Колта. — Я глотнула кофе, глубоко вдохнула и продолжила: — Дело не в том, что мы встречались в школе. Даже когда мы начали встречаться, наше чувство было сильнее, чем обычная школьная влюбленность. Сильнее, намного сильнее, чем бывает в жизни у большинства людей. Это тоже все знали. Они также знают, что, однажды съехав с катушек, я так и не нашла пути назад. Даже вернувшись домой. Подозреваю, что он хочет заставить Колта заплатить за это, заплатить даже за то, что я уехала, хотя это тоже не вина Колта. Так что вот она, вся история. Нет таких слов, чтобы объяснить, насколько велико то, что было между нами с Колтом, или насколько больно становится, когда что-то такое большое отнимают у тебя, или как сильно ощущается пустота, которую заполняло это чувство, или как невозможно найти что-то, что заполнило бы её снова. Но поскольку всем известно, что я истощила себя до дна, подозреваю, что и этот парень тоже знает. — Я откинулась на спинку стула и закончила: — Вот и всё.

Все молчали. Я украдкой бросила взгляд на Салли, тот смотрел на свои колени.

— Лейтенанту Колтону повезло, — мягко сказал агент Новаковски, и я перевела взгляд на него. Он продолжал меня изучать, но теперь его глаза были такими же мягкими, как и голос.

— Вы ошибаетесь, сэр, — ответила я. — Алеку Колтону никогда не везло. Он пришёл в этот мир одним из самых невезучих сукиных сынов, которые вам встречались, и ему приходилось пахать ради всего, что у него когда-либо было.

Я даже не понимала, с какой гордостью и яростью произнесла это, но краем глаза заметила, что Салли вздернул голову. Но тут заговорил агент Новаковски, и я сосредоточилась на нём.

— Фебрари, это вы ошибаетесь, если думаете, что это правда.

Я услышала громкий, вибрирующий звук, словно маленькая капля упала на дно сухой ямы. Я едва не заозиралась в поисках источника звука, пока не поняла, что единственная, кто его слышал, потому что он раздался у меня внутри.


* * *

Колт вошёл в «Джек и Джеки». Было рано, но он уже освободился. Федералы и Салли ещё работали, но после сцены в участке его и так незначительное «право совещательного голоса» стало минимальным.

Была ещё одна причина, по которой он сбежал из участка: Салли уже, наверное, с десяток раз за день сказал, что им нужно поговорить «о том, что Феб сказала в том зале».

Кажется, всем хотелось обсуждать их с Фебрари: Сьюзи, Джеку, Морри, Салли.

Что касается Салли, то, справедливости ради, Колт считал, что это было право Фебрари, если она решила поделиться. Ему, вне всяких сомнений, чертовски сильно хотелось узнать подробности, но она сама должна решить рассказать ему.

Он знал, что, придя в «Джек и Джеки», скорее всего, попадет из огня да в полымя. Но Феб сказала, что расплакалась в баре, когда узнала про Пака, а это значит, что убийца был там и видел, как она плакала. Поэтому Колт собирался сидеть в «Джек и Джеки» и внимательно изучать толпу

Был вечер пятницы, и в баре, как всегда по пятницам, было полно народа. Дэрил и Джек работали за стойкой, Феб и Руфи — единственная наемная работница, помимо Фритзи, которая приходила каждое утро убираться и мыть полы, — обе сновали между столиками, подавая напитки.

Морри нигде не было видно.

Феб подняла глаза, заметила его и кивнула. Он видел, как она обращалась подобным образом к сотням других клиентов, приветствуя и без слов спрашивая «Что вам принести?» или «Желаете повторить?»

Колт почувствовал себя в точности так, как этим утром, когда она впервые на его памяти отказалась повернуться к нему. Когда она в первый раз назвала его Колтом, о чём он постоянно ей твердил, но обнаружил, что ему чертовски не понравилось, когда она наконец-то послушалась.

Ему захотелось швырнуть что-нибудь.

Но вместо этого он кивнул в ответ, пряча свою реакцию и одновременно мысленно пиная себя за то, что вчера в женском туалете повёл себя как чудовищный мудак, в итоге сорвавшись по поводу того, что она звала его Алек, и забрав последнее хорошее, что оставалось у них общего.

По крайней мере он так думал.

Отказав ему в повороте головы, Феб устроила небольшую вспышку гнева из-за его отстранения от дела. Колт понятия не имел, то ли она посчитала, что федералы его оскорбили, то ли хотела, чтобы он занимался этим делом, то ли и то, и другое вместе. Он до сих пор слышал у себя в голове «Он хороший полицейский», и ему нравилось, как это звучало, даже слишком нравилось, но не было смысла этого отрицать.

Как не было смысла отрицать, что её реакция на его возможные страдания, не говоря уже о смерти его собаки, оказалась значительно грандиознее, чем слёзы по её козлу-бывшему мужу. Они даже думали, что придется вколоть ей успокоительное, чёрт, да он и сам так думал. Феб была совершенно не в себе.

Но она позволила ему успокоить её. Не отцу, не матери, не успокоилась самостоятельно. Это сделал Колт.

Феб могла сорваться. Она унаследовала темперамент своей матери, переменчивый, но тихий. Но хуже того, что она была эмоциональной, тоже как и мать. И Феб, и Джеки могли впасть в праведный гнев или неконтролируемые слёзы при малейшей провокации. Как Джек с Джеки, раньше Колт был единственным, кто мог успокоить Фебрари.

И сегодня он снова это сделал.

И последнее, она больше не избегала его взгляда или прикосновения. Этим утром, после разыгравшейся драмы и после того, как он помог ей взять себя в руки, она стояла в его объятьях и начала разговор о том, что ему нужно завести новую собаку. Когда Уоррен разрушил момент, у Колта чесались руки свернуть тому шею. Но когда Колт всё-таки отпустил Феб, она не шагнула назад, увеличивая дистанцию. Она осталась рядом и посмотрела ему в глаза, прежде чем уйти.

Он понятия не имел, что все это значит и значит ли вообще, или это просто её способ справиться с действительно дерьмовой ситуацией. Он сделает первый шаг и станет ждать.

Чего он делать не станет, так это не позволит Салли, Джеку или Морри всё испортить. Если из этой неприятной истории может получиться что-то хорошее, ослабление напряжения между ними, он примет это и не позволит никому помешать.

Ни за что.

Колт сел на стул в конце барной стойки и стал осматривать помещение.

— Свободен? — спросил Джек, и Колт кивнул.

Он услышал, как зашипела пробка, и перед ним с глухим звуком приземлилась бутылка пива. Колт забыл, как соскучился по вопросу Джека «Свободен?», следующему за ним шипению и стуку бутылки о стойку.

Повод, по которому семья собралась, был ужасным, но Колт был рад, что они вместе.

— Где Морри? — спросил Колт, глядя, как Феб разговаривает с парнишками, которые сидели за одним из столиков и выглядели слишком юными, чтобы посещать бар.

— Надо было прийти три часа назад. Ты пропустил третью мировую войну, — весело ответил Джек, и Колт повернулся к нему.

— Третью мировую войну? — спросил Колт улыбающегося Джека, не в силах понять, что удивило его больше: снисходительная улыбка Джека или то, что эта снисходительная улыбка была направлена на его дочь.

За прошедшие двадцать лет Джек ничего не говорил, но Колт знал: Феб ощущала его осуждение. Колт знал, потому что она не могла этого не заметить, это видели все. Джек любил дочь, всегда любил и всегда будет любить. Когда-то они были очень близки, как и должны быть близки папы с дочками. Феб была папиной девочкой, не так, как Сьзи была папиной дочкой. То, что было между Джеком и Феб, было особенным и прекрасным.

Но Джек воспринял её расставание с Колтом и последовавшее за этим поведение, замужество и дезертирство как личное оскорбление по отношению к семье, которую он создал. Он принял её и её решения, потому что таков был Джек, но они ему не нравились, и он этого не скрывал. Колт видел, как он улыбался дочери, смеялся вместе с ней, но этой снисходительной улыбки он не видел двадцать лет.

Колт перевёл взгляд на Фебрари, которая теперь зажала поднос под мышкой и внимательно изучала водительские права одного из мальчишек. Она что-то сказала и кивнула головой в его сторону. Даже в приглушённом освещении бара было заметно, как парни побледнели и нервно посмотрели на него, некоторым пришлось развернуться на стульях, чтобы это сделать. Феб сказала что-то ещё, и они быстро похватали свои куртки, так отчаянно заскрипев ножками стульев по полу, что даже заглушили музыку. Во время их поспешного ухода Феб постукивала конфискованными правами по ладони, а потом посмотрела на отца и закатила глаза.

Колт перестал дышать.

Джек расхохотался.

Когда-то Феб постоянно закатывала глаза. В мире было полно идиотов, совершающих идиотские поступки, которые заставляли её закатывать глаза. В основном это были её собственные идиотские поступки.

Колту нравилось, что она могла посмеяться над собой и теми неприятностями, в которые попадала по собственной милости, потому что так стремилась наслаждаться жизнью на полную катушку, что могла перестараться. Она никогда не краснела, когда совершала что-нибудь глупое, или безумное, или неловкое, она просто закатывала глаза, откидывала голову и смеялась.