Лаура Вульф - Дневник безумной мамаши

Выбросьте диафрагму! Достаньте термометр! Эми Томас хочет ребенка, и ее ничто не остановит.

Я хочу ребенка. Но сначала придется обсудить это со Стивеном. Сами посудите: что такое яйцеклетка без сперматозоида? Все равно что омлет, который ждет, чтобы его поджарили.

Я. Надо кого-то завести — ребенка или кота. Домашних животных в съемной квартире держать нельзя, значит, придется заиметь ребенка!

Стивен. Можем переехать.

Вот гадина!

После продолжительных раздумий, бессонных ночей и самокопания мы со Стивеном наконец пришли к согласию: у нас будет ребенок!

И еще мы решили никому об этом не говорить, пока я не забеременею.

Хорошо, что Стивен проявил-таки спонтанность и, вместо того чтобы нервничать, занялся делом — помогает мне забеременеть.

Нам нужен новый матрас.

Сколько лет я пыталась не залететь, но кто же знал, что забеременеть так сложно? Поверьте мне на слово, если бы знала, в выпускных классах веселилась бы как могла!

У меня задержка.

Миссис Линдер. Судя по резюме, у вас неплохой журналистский опыт.

(Двенадцать лет в журналистике — «неплохой опыт»? И все?)

Я. Да, последние четыре года я была младшим редактором журнала «Раундап».

Миссис Линдер. «Раундап»? Хм-м… Не знаю такого.

(Потому-то «Раундап» и накрылся семь месяцев назад.)

Я. Это не слишком популярный журнал, знаете.

Миссис Линдер. Чего не скажешь о «Нью-Йорк рефьюз таймс». У нас обширный круг читателей.

Смотрите: вот я, Эми Томас-Стюарт, ас журналистики, выпускница колледжа, победительница конкурса на лучшее сочинение средней школы Элм-Стрит, претендую на вакансию в санитарном листке. Муниципальной газетенке об отходах. Можно ли пасть ниже?

Можно.

Когда «Раундап» разорился и сократили пособие по безработице, мне пришлось расширить критерии поиска до всего, что так или иначе связано с литературной поденщиной: сочинение предсказаний для китайского гадального печенья, правка текстов, редактирование маргинальных печатных изданий типа «Нью-Йорк рефьюз таймс».

Если верить секретарше, этой вшивой вакансии домогались сто пятьдесят человек. Похоже, журнальному бизнесу конец, раз те из нас, кто рассчитывал зарабатывать им на жизнь, в буквальном смысле попали в отходы. Долгие годы я мечтала работать в «Нью-Йорк таймс» — не смейтесь, в разделе «Досуг и искусство», — а теперь вот прохожу собеседование в «Нью-Йорк рефьюз таймс». Как будто Бог допустил опечатку. Я просто вынуждена терпеть женщину, которая одним замечанием понижает мою самооценку и в то же самое время кормит грудью своего трехлетнего сына.

Тут нет никакой ошибки. Именно трехлетнего!

Я, конечно, могла бы сделать вид, будто ничего не замечаю, только вот ребенок все время прерывает нас и канючит: «Еще!» Не знаю, как вы, а я считаю: если он умеет говорить и даже просит добавки, вполне может сам заглянуть в холодильник. Хуже всего, что маленькое чудовище жутко чмокает. И почему я должна смотреть — это все равно что подглядывать за родителями, когда они занимаются сексом!

Интересно, а как полагается себя вести, когда при тебе кто-то кормит грудью? По этикету? Притворяться, будто ничего не происходит? Или может, всем видом одобрять подобное поведение? С милой улыбкой смотреть прямо в глаза кормящей матери и прикидываться, будто такое происходит со мной на каждом собеседовании?

Мне очень хочется произвести хорошее впечатление, поэтому я решаю на всякий случай не опускать взгляда ниже уровня груди.

Самое ужасное, я стыжусь собственного смущения! Она сверкает передо мной буферами, а я сгораю от стыда! А еще феминистка. Борец за права женщин. Я ведь должна одобрять работающих матерей. Восхищаться материнством. Да-да, именно так! В кормлении грудью нет ничего грязного, ничего стыдного. Это естественно. Как покрываться мурашками от холода и врать, когда интересуются твоим весом.

Черт, кто-кто, а я вообще не имею понятия, как воспитывать детей. Не говоря уж о том, как отучать их от груди, но…

Этот мерзавец так присосался, что сейчас ей легкое вырвет!

Ничего особенно грубого в этом соображении не было, только вот… я произнесла его вслух.

И не успела я даже «ой!» сказать, как миссис Линдер с треском застегнула свой лифчик для кормящих и процедила: «Мы вам позвоним».

Ага, как же!

Безработица катастрофически сказывается на личной жизни. И не верьте слащавым сказочкам, таким как «Дары волхвов» О. Генри, где муж продает часы, чтобы купить жене гребни, а та, оказывается, состригла и продала волосы, чтобы купить ему цепочку для часов… Романтика!

В реальном мире обмен ненужными подарками трансформируется в ужин на двоих и букет роз. В прошлом году мы со Стивеном так и сделали. (Вообще говоря, это был ланч и три веточки цветущего имбиря. Но цветы имбиря — мои любимые, а ресторан мы выбрали очень шикарный. Дэвид Боуи и Иман едят суши только там.) В этом году нам не хватало на квартплату, поэтому пришлось заказать на дом ужин из китайского ресторанчика. Скажете, убого? Вовсе нет. Атмосфера упадка, яичные рулетики и лапша с кунжутом любую женщину заставят забыть об обидах и развеселиться. И к тому же действуют возбуждающе.

Почему-то многие считают, что супружество со старшим партнером компании, выпускающей программное обеспечение, позволяет забыть про горы счетов и однослойную туалетную бумагу.

Как бы не так!

Компания Стивена, как и многие другие начинающие компьютерные фирмы, уже в который раз находится на грани разорения. Перед нашей свадьбой Стив разрабатывал многообещающую программу, но проект провалился, когда один из конкурентов выпустил почти такой же продукт, только вдвое дешевле.

Но если забыть о деньгах, то и спустя полтора года после замужества я уверена, что приняла самое лучшее решение в жизни. Конечно, первый год был не сахарный. Сложный. О’кей, признаюсь, очень тяжелый. Выяснилось, что ссоры на пустом месте не такие уж безобидные. Нельзя бросить все и пойти в бар знакомиться с одинокими мужчинами. (Для справки: я так ни разу и не побывала в баре для одиноких. Сомневаюсь, что такие бары вообще существуют. Мне кажется, это эвфемизм: говоришь, что пошла в бар, а сама весь вечер сплетничаешь с девчонками о мужиках.) Теперь, когда ты бросаешь все, это называется развод, для которого нужен адвокат, куча бумажек, а главное, чемодан денег.

Что самое важное в браке? Как и в любых партнерских отношениях, нужно приноровиться к ритму чужой жизни. Даже если вы уже какое-то время вместе. Мы со Стивеном женаты второй год, и нам уютно и спокойно вдвоем. Мы обрели гармонию, научились идти на уступки, принимать друг друга такими, как есть, со всеми странностями. Идти на уступки…

Или про уступки я уже говорила?

Не мешает повторить, потому что в браке приходится уступать раз в пять чаще, чем добиваться своего. И в три раза чаще, чем заниматься сексом. Вот Стивен научился помалкивать, когда я сменяю как минимум восемь нарядов перед выходом из дома. А я усвоила, что его привычка оставлять грязную посуду в раковине и неумение обходиться с посудомоечной машиной обусловлены самим строением организма.

И еще я узнала, что он никогда, как бы я ни умоляла, не будет спускать за собой воду в унитазе. Хотя нельзя не отметить: он всегда опускает сиденье. Поэтому можно смело утверждать, что из всех женихов я выбрала сокровище.

Сегодня мы с Мэнди ужинали в нашем любимом итальянском ресторанчике «Фрутто ди соль». Это уютное местечко в Вест-Виллидж, что-то среднее между бабушкиной кухней и неаполитанской столовкой. Мы постоянно зависали здесь еще с окончания колледжа, а теперь, когда нам за тридцать, считаем ресторанчик своим. Во всяком случае, маленький столик в глубине, у камина, точно наш. Правда, когда настоящий хозяин Рокко Маркони обходительно целует мне руку и украдкой заглядывает в вырез кофточки, я начинаю в этом сомневаться.

Меня все еще трясло после собеседования в «Нью-Йорк рефьюз таймс», и я рассказала Мэнди о своем столкновении с доильной установкой. Подруга моментально прониклась моей болью: «Боже, детский питомник какой-то! Как ей только не стыдно! Куда подевалась скромность? Самоуважение? Упругая грудь?»

Пока я пыталась проследить цепочку ассоциаций, приведшую Мэнди от скромности к упругой груди, подружка, слишком поглощенная своими проблемами, уже понеслась дальше. Заговорила о предстоящей поездке на спа-курорт в Ранч-Каньон, куда собирается со своим мужем Джоном. Мэнди хочет, чтобы мы со Стивеном тоже поехали. Никогда! Но я деликатно умолчала о том, что скорее съем собственную ногу, чем отправлюсь в отпуск с ее супругом. Сослалась на то, что безработным спа-курорты противопоказаны. Мэнди наморщила нос: «Эми, что ты говоришь?! Нельзя заявлять „я безработная“. От этих слов веет безнадежностью».

В мире Мэнди, словно вышедшем из романов Чивера[1] — только выпивки чуть меньше, мне дозволялось бы бездельничать, только будь я миллионершей. Сидеть без работы и без денег считается там столь же постыдным, как носить прозрачную кофточку без лифчика. Преступление против морали. О том, что у меня есть цель жизни и я хочу работать, речи не идет. В который раз я поразилась способности Мэнди жить за гранью реальности.

Этот ее талант проявился еще раз в конце ужина, когда она завела речь о своей матери.

Похоже, Мэнди, приравнивающая рождение ребенка к неудачной укладке, вынуждена предпринимать крайние меры, чтобы пресечь беспрестанные жалобы матери на отсутствие внуков. И хотя тактика Мэнди экстремальна, я прекрасно понимаю ее раздражение. Ведь любая пара гетеросексуальных молодоженов неизбежно сталкивается с подобным нытьем.

Мэнди. Я подумала, не сказать ли ей, что я бесплодна? Но это мало похоже на правду. Поэтому я наврала, что Джон стерилен.

(Если бы.)

Я. И она не отстала? Жестоко с ее стороны.

Мэнди. Не то слово. Представь, ей хватило наглости выслать нам десять тысяч долларов на консультации специалиста по искусственному оплодотворению!

(Наглости? Даже моя свадьба обошлась дешевле!)

Я. И куда ты денешь эту сумму?

Мэнди. А откуда, ты думаешь, у нас деньги на Ранч-Каньон?

Счет, пожалуйста! И пусть она оплатит.

Мои мытарства в статусе безработной достигли критической отметки. Спустя восемь месяцев со дня кончины «Раундап» мое сотрудничество с самым непопулярным нью-йоркским журналом не оценили ни в одной редакции. Как ужасно проработать двенадцать лет и понять, что ты ни на что не способна!

Отгоняя мысли о грядущем выселении из квартиры, я напоминаю себе, как мне повезло. Я здорова. У меня есть друзья. Любящий муж. Можно ли желать большего? Я буду жить хотя бы потому, что у меня есть любовь. Ведь любовь движет миром. Любовь — все, что нам нужно.

Кого я обманываю?

На любовь даже колготок не купишь!

И меня убивает эта пропасть свободного времени. Сначала мне нравилось. Вроде как долгий отпуск. Только отдыхаешь одна, потому что все на работе. Делают карьеру. Занимаются чем-то стоящим. А я целыми днями мучаюсь, расстраиваюсь и мотаю нервы из-за сестрицы Николь.

Меньше чем за два года Николь, которая ненамного младше меня, умудрилась выскочить замуж за своего дружка по колледжу Чета, вкусить семейной жизни в захолустье, уйти от мужа, встретить парня моложе нее и начать одеваться как бомжиха — одежду она откапывает в глубине моего чулана. Короче, Николь наверстывает упущенное в юности. К сожалению, я вынуждена наблюдать это в своей гостиной.

Мы со Стивеном живем в крошечной конуре на Манхэттене, в Верхнем Вест-Сайде. Сколько бы агенты ни называли ее «симпатичными апартаментами с двумя спальнями», площадь ее не выросла ни на сантиметр сверх шестидесяти двух квадратных метров. Одна небольшая спальня и довольно просторный чулан. Слишком тесно, но Николь все равно является каждые выходные и ночует на диване после рейда по клубам со своим дружком Пабло. (Вы угадали: это старый холостяцкий диван Стивена. Тот самый клетчатый монстр, которого я мечтала выкинуть на помойку, едва мы обручились. Не вышло. Он словно противные волосы на лице: что бы ты ни делала, все равно отрастают.)