Лара Эвери - Дневник моей памяти

как себя чувствуешь?

На самом деле отлично, бодрячком!

готова к очередной вылазке?

Куда?

угадай

На карьер?

ага

Ура!

а точно? выдержишь?

Да, все лекарства я уже приняла. А если я вдруг все забуду, ты знаешь, что делать.

угу, а еще умею оказывать первую помощь

Что?? Правда? Умеешь делать искусственное дыхание и все такое?

ага

Когда ты успел научиться?

ходил на курсы

Когда?

в тот вечер, когда я нашел тебя возле дороги и отвез домой, твои родители сказали, что тебе можно гулять только с теми, у кого есть сертификат. вот я и пошел на курсы. у меня даже билет есть, членский!

Просто нет слов! Спасибо, Куп!

:)

:)

Пошли.

готова?

Да.

Всего пара слов: я сижу рядом с Купом у него в машине, мы едем на карьер, и даже не знаю, как это описать, но я смотрю на Купа, и ветер треплет его волосы, и мои, и мы едем без музыки, только стрекот сверчков, да шорох листьев, да скрежет шин, и Куп просит отложить телефон – я сейчас, только допишу, чтобы ты всегда это помнила, Сэм-из-будущего.

Куп спит рядом со мной на расстеленном на земле одеяле.

Мы лежали бок о бок, рассказывали друг другу смешные истории, а когда их запас иссяк, нам обоим стало нехорошо, неуютно, не так, как обычно. Сверчки смолкли. Плюхались в воду лягушки. Куп спросил: можно тебе кое-что сказать?

И я ответила: да, говори.

Он сказал, что не требует от меня ответа, просто больше не в силах скрывать, особенно после недавних событий.

Он перекатился поближе, от него пахло клубникой. Лягушки разошлись еще пуще. Я хихикнула от неловкости, и он спросил: ты что смеешься?

Потому что мне неловко.

Почему?

А тебе разве нет?

Да, но я-то знаю, отчего мне неловко. Как, по-твоему, отчего?

Не знаю, ответила я, но догадываюсь – возможно, и у меня та же причина.

Ну тогда, сказал Куп и приподнялся на локте, и посмотрел на меня, и мы уже не говорили глядя в пустоту. Он несколько раз порывался что-то сказать, но не решался.

У меня к тебе чувства, произнес он наконец.

Вот как?

Больше, чем просто дружба.

До чего же странно: не представляешь, что такое любовь, пока не полюбишь сам, и тогда – ах, вот она какая! Она, оказывается, была с самого начала! Будто только что разглядел картинку в книге с оптическими иллюзиями. Она была всегда. Когда я брала его за руку. Когда он сидел напротив в студии керамики, не спуская с меня глаз. Когда мы играли в великанов.

Говорить об этом не обязательно, продолжал Куп. Я просто хотел, чтобы ты узнала.

Ничего. Хорошо, что сказал.

Куп снова сглотнул, прикоснулся к моей щеке, но тут же убрал руку. Лучше бы не убирал.

И у меня к тебе, похоже, тоже, – призналась я.

И давно у тебя началось? – спросил Куп.

Только что, в моей комнате, – объяснила я. – А у тебя?

С двенадцати лет, – ответил Куп.

И до сих пор? – спросила я и придвинулась ближе.

До сих пор, – сказал Куп. – А ты в своих уверена? – спросил он.

Уверена, – подтвердила я.

Я люблю тебя, Сэмми, – сказал он. – Давно уже люблю.

Я тебя тоже люблю.

И когда мы говорили, наши губы почти соприкасались, и до поцелуя нам оставалось совсем чуть-чуть, а когда мы и вправду поцеловались, то мне казалось, будто я пью теплый мед и вокруг тоже разливается мед.

Куп положил руку мне на живот, чуть ниже ребер, и рука его скользнула вверх, и я ощущала каждый миллиметр, и в очередной раз удивилась, как может мозг работать так четко и при этом медленно.

Мы легли так, что я оказалась сверху, и мои волосы упали ему на лицо, он их откинул, а я поцеловала его в шею, и он уложил меня на спину, и тоже поцеловал в шею, а потом стал целовать полоску кожи между рубашкой и джинсами, а потом расстегнул мне джинсы, и дальше – больше, больше, больше.

Когда Куп меня ласкал, я будто взбиралась по крутым ступеням, и запыхалась, и Куп спросил, все ли в порядке, продолжать ли, и я ответила: да, еще! Внезапно я очутилась на самой верхней ступени. Я догадалась по чувству там, внизу, по силе сравнимому с болью, но по сути оно прямая противоположность боли – как будто пальцы Купа включили у меня внутри фотовспышку, яркую, горячую, стремительную – вроде и ждешь ее, и все равно вздрагиваешь от неожиданности.

А потом меня переполнила благодарность Купу за этот подъем, за то, что я прошла этот путь именно с ним, и то, что случилось, было настоящее, верное и только наше. Только наше с Купом.

Эту историю я готова пересказывать хоть тысячу раз.

Я устала, но только физически.

А так – нисколечко.

Я уснула рядом с Купом, и это была самая большая на свете глупость – нет, не то, что случилось до того, это была лучшая ночь за всю мою жалкую жизнь, но лучше бы мы сразу сели в «Блейзер» и укатили, но так приятно было засыпать, прижавшись к Купу, такому теплому, сильному

И утром меня не было дома, и когда мама зашла ко мне, то увидела пустую постель – она сказала, что чуть в обморок не упала

Она позвонила Купу, но он, ясное дело, не ответил, потому что мы спали

И она решила, что я куда-то уехала со Стюартом – вчера вечером он должен был вернуться

Мама позвонила Стюарту, и он оказался дома, но один

Она позвонила в полицию

Там маме сказали, что розыск можно объявлять не раньше, чем через сорок восемь часов, а сама она искать меня не могла, потому что папа уже уехал на работу и не с кем было оставить младших

И мама перезвонила Стюарту, и он стал искать меня всюду – у Мэдди, в школе, по всему городу

Между тем мы с Купом проснулись.

Вернее, Куп проснулся, а я не помнила, где я.

Я знала, что мы на карьере, и Купа тоже узнала, только забыла, что произошло и как мы вообще сюда попали, но на душе было очень хорошо отчего-то, и я его обняла, а он пытался мне помочь все вспомнить.

А тут как раз и Стюарт позвонил, и я ответила, ведь когда звонят, положено брать трубку.

Не стоило отвечать.

ТЫ ГДЕ?

Я сказала, где я, ведь когда спрашивают, надо отвечать.

Я тогда сглупила, я была не я, не Сэмми, Сэмми обычно очень умная.

Помню, как он сказал: НИКУДА НЕ УХОДИ.

Когда Стюарт добрался до карьера, мы с Купом сидели рядом на одеяле, и ко мне возвращалась память – быстрее всего вспомнилось, что я его люблю, – а Куп гладил меня по спине, и все было хорошо до тех пор, пока.

Мы увидели Стюарта и вскочили.

Он смотрел на нас, на одеяло, на наши взъерошенные волосы, на обувь и носки, валявшиеся тут же, а у Купа, кажется, были расстегнуты джинсы.

Стюарт замахнулся.

И с силой ударил Купа.

Ударил кулаком в лицо, разбив ему в кровь нос и губы, и слезы брызнули у Купа из глаз.

Слезы брызнули у меня из глаз.

КАКОГО ЧЕРТА, крикнул Стюарт.

Пожалуйста, не кричи, взмолилась я.

Можешь сорвать злость на мне, сказал Куп, ну же, давай.

Не надо! Не надо, вмешалась я и встала между ними.

Давайте лучше поговорим, сказала я, когда поняла, что случилось.

Стюарт тяжело дышал.

Почему? спросил он.

Я не ответила.

О чем ты думала?

Почему?

Почему ты так поступила?

Потому что мы любим друг друга, ответил Купер.

Я спрашиваю Сэмми, сказал Стюарт.

Не знаю, ответила я.

Да не с кем-нибудь, а с тем, кого ты назвала придурком? – Стюарт указал на Купа.

Что? Куп глянул на меня, размазывая кровь по лицу.

Да, с придурком, которого выперли из бейсбольной команды – твои же слова. Это ведь он?

Куп сощурился и спросил меня, рассказывала ли я Стюарту про тот случай.

Да, но просто так вышло, ответила я.

Я же тебя просил молчать, а ты рассказала ЕМУ.

Никогда не забуду, как Куп сидел поникший и смотрел на меня.

Так, будто я ему шею свернула.

Будто он открыл мне сердце, а я его разбила вдребезги.

И без слов было понятно, что мы оба вспоминали тот день, когда Куп мне сказал, что его выгнали из команды, и я как могла старалась не выдать своих чувств, но он все понял и сказал: прошу, не осуждай меня.

А я осуждала, и от него не укрылось.

Значит, это случилось не в тот день, когда он звал меня на свидание, и не тогда, когда он не пришел посидеть с малышами.

Дружба наша кончилась, когда он допустил промах, а я глянула на него с презрением.

А сейчас он смотрел на меня так, будто решил отплатить той же монетой.

Что за чертовщина? сказал Стюарт в пустоту.

Да пошел ты, сказал Куп.

Я взяла Купера за руку, но ладонь его выскользнула из моей, как юркая рыбка, и он пошел прочь.

Не знал, что ты такая, сказал мне Стюарт.

Сел на землю и продолжал: я теперь понял, ты эгоистка.

Может, это не твоя вина.

И все-таки ты эгоистка.

И эгоизм тебе не дает житья.

Ты скрывала от меня свою болезнь, потому что тебе так было проще, ты порвала со мной, потому что так было проще, и переспала с этим уродом, потому что так было проще.

Тяжело узнавать тебя с этой стороны, такую, как ты сейчас.

Я всегда была собой, сказала я, прости меня, но это правда.

Выходит, я тебя на самом деле не знал, сказал Стюарт, и знать теперь не хочу.

Стюарт подождал, пока меня не забрала мама.

Куп ушел не простившись.

И вот уже четыре дня Куп не отвечает на мои эсэмэски.

Написал только: «может, тебе стоит сейчас побыть с семьей и со своим парнем, обдумать все хорошенько».

Стюарт попросил оставить его в покое.

А я не хочу, чтобы меня оставляли в покое.

Просто хочу, чтобы Куп мне хоть что-нибудь сказал.

Хоть слово.

Пусть даже просто «прощай».

Пару дней я жила как в тумане. Слонялась из угла в угол, разговаривала сама с собой. Я не чувствую разницы между болезнью и обычной тоской. Точно так же не хочется вылезать по утрам из постели. Все так же подернуто тяжелой белой пеленой. И так же вскакиваю среди ночи с мыслью: что со мной? что не так?

Мама с папой советуют пока забыть о Купе и о Стюарте, выбросить из головы обоих и настроиться на лучшее. Говорят, Куп вернется, никуда не денется. А еще говорят, что ни Купу, ни Стюарту, ни кому-то еще до конца не понять, что со мной сейчас происходит. Но я-то сама все понимаю! Я сознавала, что делаю, хотела все это пережить, испытать. Наверное, я с самого начала понимала, что тороплю события, прежде чем ход жизни для меня замедлится.

При этом я не представляла, что замедление на самом деле так приятно. И в то же время так мучительно. А может, и представляла, но меня это не остановило.

Мама и папа сейчас дома, не работают.

Накануне вечером, после ужина, когда младшие уже легли спать, я записала разговор с родителями. Они рассказывали мне, как они познакомились.

МАРК МАККОЙ, 45 ЛЕТ, И ДЖИА ТАРЛОТТ МАККОЙ, 42 ГОДА РАСШИФРОВКА АУДИОЗАПИСИ:

Мама: Мы оба закончили школу и устроились работать на горнолыжную базу. Папа жил в Вест-Ливане, а я в Гановере.