Остроградов выругался себе под нос.

— Вадим, он не жертва, он глядя мне в глаза выбрал именно такую жизнь. Пусть теперь делает что хочет.

За семь дней до…

У меня почти никого не осталось. Друзья были общие с Алексом, а потому от встреч с ними пришлось отказаться. Даже Лариса стала теперь общая. И что могла я предложить им вместо атмосферы вечного праздника? Свою скучную рутину? У Вита, напротив, друзей было мало. Потому что не оставалось на них времени. Он буквально горел на работе. А теперь и вовсе уехал. Вот так я и осталась одна. Мне все чаще вспоминался мамин образ жизни. Не потому ли она так цеплялась за Дину, что больше не было никого? Какой ужас.

Словно понимая мое состояние, мама все чаще наведывалась ко мне. Я даже однажды в отчаянии открыла рот, намереваясь предложить ей (не смейтесь) жить вместе, но вспомнила Вита, к которому скоро перееду, да и ее эстон-мартина, и снова его закрыла.

Я стояла на балконе с чашкой кофе в руках и смотрела, как она уходит. Вот она вышла из подъезда, спустилась по ступенькам и направилась к баклажановому автомобилю. Я всеми силами пыталась смириться, но не понимала, как такое возможно. Принимая эту часть ее жизни, я как бы обрекала себя на то же самое.

Но… но она жила, ее глаза горели в предвкушении, а я… серой тучей скользила рядом, мешая ей улыбаться и радоваться вслух. Я не знала как перебороть себя и жить дальше… Я застряла.

За три дня до…

Мы решили испечь торт. Сами. А для этого нужно было съездить в магазин. Мама очень не хотела, чтобы я садилась за руль.

— Со своим эстон-мартином ты ездишь! — возмутилась я, пристегивая ремень безопасности.

— Значит вот как ты его зовешь, — буркнула она. Ее руки дрожали. Она не могла пристегнуться. Я знала, что после моей детской аварии она безумно боялась машин, но это все границы переходило. Магазин-то рядом. Просто список покупок длинный, и в руках продукты не унесешь. Я отобрала у нее ремень и сама его защелкнула.

— Меня это устраивает.

— Ты ведь понимаешь, что рано или поздно придется познакомиться? Иначе просто не бывает.

— Бывает. В этом городе живет много миллионов людей. Я справлюсь. Серьезно, мам, я не готова к знакомству с этим человеком. Ты должна понять, я любила папу, и не хочу составлять список положительных качеств обоих в попытках понять чем эстон-мартин лучше.

— Он не лучше, — пожала плечами мама.

— И все же мне хватает своих личных перипетий. К твоим я не готова.

— А если бы это тебе помогло?

— Например, чем? Мама, я ужасно скучаю по Алексу. И даже не по нему как человеку, а по… его жизни. Я жила его жизнью. Любила его друзей. Я даже научилась избегать его отвратительного отца! Это смешно, но тем не менее. Чем здесь может помочь знакомство с эстон-мартином?

— Может, Карина. И я именно о том, что ты перечислила. Ты не такая, как я. Ты привыкла наряжаться и выходить в свет, ты привыкла быть в центре внимания. Я не могу дать тебе Алекса, но все остальное… привычное окружение… могу. А точнее он может. И он сделает это для меня.

— Господи, это звучит…

— Да, отвратительно. Но не слепая, и это мой способ поиска компромисса. Мы больше об этом не заговорим, просто если передумаешь по поводу знакомства — скажи.

— Хорошо.

Я даже думать об этом отказывалась. Почувствовала себя не более чем блестящей пустышкой.

После этого разговора мы обе занялись привычным и любимым делом: притворством. Сделали вид, что ничего не произошло. Пытались веселиться и смеяться. И все выглядело так естественно, что два Оскара в студию. Она лгала всю жизнь, и не знаю как, но, наверное, бессознательно я все ее манеры и приемы запоминала. Думаю, люди лжецами не рождаются, а становятся. Я никогда не понимала, почему мне так легко оказалось подменить Элю. Но в тот день осознала. Иногда, когда мама думала, что я не вижу, она сбрасывала маску, ее улыбка падала, ее глаза становились пустыми и усталыми. Она всю жизнь это делала. Она всю жизнь играла на публику, да как играла… Но я же с детства видела эти косвенные признаки фальши, никогда не обращала на них внимания, но они были. И я просто подражала ей.

Некоторое время назад я считала, что повторяю судьбу тренера, теперь я понимала, что нет. Женя была куда как более бесхитростна, чем моя мама. Иногда я на нее просто поражаюсь. Мне кажется, за всю ее жизнь не нашлось ни одного человека, с которым она была бы полностью откровенна.

Приехав из магазина, мы начали готовиться. Сварили овощи для салата, заранее испекли коржи для торта Наполеон… Все было чудесно.

Кроме того, что вечером она пошла к себе домой, но ее тело нашла полиция на другом конце города. Ее застрелили. В упор. И никто так и не смог выяснить, что там вообще произошло. И я никогда так и не узнала, зачем она туда пошла и с кем встретилась.

Мама лежала на холодном металлическом столе, я даже долгое время не осознавала, что это она. Полиция со мной не собиралась церемониться, однако я не могла произнести: да, здесь лежит Ирина Орлова. Мне нужно было с ней поговорить, узнать ответы на свои вопросы. Какого хрена ты там вообще забыла?! Ну что тебе дома не сиделось?! Суть произошедшего до меня не доходила. Мы не испекли торт, не отметили мой день рождения, с пресловутым эстон-мартином не познакомились… Мы едва успели помириться! Она была мне нужна! Я не выведала всех ее секретов…

Около входа двери морга нас поджидали, как выяснилось, Дима и Алекс… Увидев их, я чуть не упала от удивления и облегчения. Откуда они узнали?

— Вы не имели права тащить ее туда без адвоката, — сразу возмутился Алекс. Я встала рядом с Димой. Молчала и курила. И, если в такой ситуации вообще можно так сказать, я наслаждалась. Наслаждалась его видом и звучанием голоса. Все было неправильно, в корне неверно… И я должна была чувствовать больше боли, но осознание трагедии не пришло, а облегчение было вообще ни с чем несравнимо. Я могла бы вечно стоять там, стянув края черного воротника-стойки, и смотреть как Алекс орет на людей в форме. И, конечно, курить.

— Как ты? — оборвал мой стазис Дима.

Как я? Я не знала ответа на этот вопрос. Мне было… холодно и пусто. Я не могла осознать, что произошло. Ведь мы даже торт не допекли! Мы не порезали салаты. Она умерла на пороге моего дня рождения. За два дня до. При странных обстоятельствах. От рук человека, которого хорошо знала. Которого подпустила близко. На расстояние выстрела в упор. Это не могло быть правдой.

Но я знала точно, что ноги в тонких колготках щипало от холода. Это было определить легче всего, а потому:

— Мне холодно.

— Карина, я хочу осмотреть твою мать. Я хочу понять, что случилось. Но мне нужно твое согласие.

— Я хочу знать, что случилось, — кивнула я.

— Тогда я… просто оставлю тебя тут, ты не возражаешь?

Алекс повернулся к нам и кивнул ему, сигнализируя идти, подсказывая, что присмотрит.

— Идем, — сказал он, внезапно оставляя в покое стражей порядка.

Мы оказались внутри мицубиши. Там было тепло, но Алекс плюсом ко всему включил печку. Минут пять мы просидели в молчании.

— Я не могу в это поверить, — сказала я. — Это словно шутка. Это не со мной. Мы не допекли торт, — сказала я то, что крутилось в голове чаще остального.

— Какой торт? — спросил Алекс то ли потому что решил, что я сошла с ума, то ли потому что не знал что еще сказать.

— Наполеон. — И я тоже не знала. — Кто тебе сказал?

— Мне позвонили из морга, когда доставили ее тело… ну в смысле твою маму.

— Она пошла домой. К себе. Из моей квартиры. Она мне так сказала.

— Тебе нельзя быть одной. Позвони этому… Виту. — Алекс поморщился, словно произнести имя Вита было для него поступком тяжелым.

— Он в Москве.

— И что?

Я чуть заметно кивнула. Он был прав. Я не могла сейчас остаться одна. Мне больше некому было звонить.

— Алло, Вит, привет, — как-то непозволительно ровно произнесла я. — Знаешь, тут такое дело… мою маму убили… так что приезжай, пожалуйста. Сейчас.

— Боже, — выдохнул он. — Мне так жаль… Я не могу в это поверить. — И несколько минут молчания. — Послушай, я не могу уехать, от этого соглашения все зависит…

— И я завишу. Я тоже завишу, — напомнила я.

— Я понимаю, но не могу…

— Вит, о чем ты говоришь? Почему ты не можешь приехать?

— Я хотел бы, клянусь, но это работа, ты же понимаешь…

— Нет, я не понимаю. Работа от тебя никуда не денется, а я могу… я могу сказать тебе, что пошла домой, а вернуться с дырой в груди в пластиковом пакете…

— Что за ужасы ты рассказываешь?!

— Я рассказываю не ужасы, а то, что случилось с моей мамой!

Повисло молчание.

— Ты мне нужен, сейчас. — Я ненавидела плаксивые нотки в своем голосе, я ненавидела то, что вынуждена была его просить. — Но ты не приедешь, верно? — тихо спросила я.

И в этот момент Алекс выхватил у меня телефон.

— Поверь, приятель, тебе лучше вообще не возвращаться, — рявкнул он в трубку и сбросил звонок.

Я была зла на Вита насколько, что ни слова Алексу не сказала по поводу его самоволки.

— Поехали, — сказал Алекс. — Сейчас со всем разберемся.

Мой день рождения

Природа по ней не плакала, а рыдала. Косой дождь заливал мне голенища сапог. Голос священника тонул в грохоте дождя, люди буквально утопали в грязи. Маму хоронили рядом с папой. В этом была какая-то особо извращенная ирония, она его не любила при жизни, но даже после никуда не смогла деться. Однажды я найду силы над этим посмеяться. Я не знаю почему так получилось. Я не знала, кто на этом настоял или кто согласился. Но сказать: «Она хотела быть похоронена рядом с другим мужчиной», конечно, было бы не очень вежливо. Провожающие ее люди выглядели как мокрые кошки, драные, страшные и грязные. Народу почти не было, не то что на похоронах отца. Если не это показатель степени одиночества, то уж и не знаю что тогда.

Среди всех приглашенных только один человек выглядел достойно, и хотя волосы Алекса были не менее мокрыми, а еще утром начищенные туфли казались не менее грязными, чем у остальных, он выглядел достойно. Он помог мне устроить похороны и, конечно пришел. С мамой они общего языка так и не нашли, но то, что он был здесь, казалось самой правильной вещью на свете. По-своему, но он уважал мою маму, я знала это хотя бы потому что он хранил ее секрет в тайне от меня, при этом рискуя нарваться на серьезные неприятности. И, кстати, нарвался.

Также присутствовал здесь еще один удивительный персонаж. Мистер эстон-мартин. Но к нам он не приблизился, стоял в сторонке, в отдалении. У него не было зонта, плечи опущены, я несколько раз смотрела в его сторону, и однажды он поднял голову и взглянул прямо на меня. И я ее почувствовала — слабую ниточку горя, связавшую двух незнакомых людей. Я не один раз думала, что это сделал он. Ведь он был самой странной личностью в ее жизни. Или самой странной из всех, кого я знала.

Я теснее прижалась к руке Алекса, и он повернулся ко мне.

— Спасибо, — прошептала я, мои губы дрожали от холода.

Когда мы сели в его мицубиши, он вместо того, чтобы завести двигатель, вдруг повернулся ко мне.

— Ты помнишь Лиура? — Я нахмурилась. О чем он? — Даже такой козел как Лиур, сел в тюрьму, чтобы его жена-гадюка осталась на свободе. Ты просто права не имеешь выйти замуж за человека, который своей работой дорожит больше, чем тобой! Не имеешь права выйти за человека, который дорожит тобой меньше, чем я!

— Как бы ты мной не дорожил, я все равно не в приоритете. Интересно, такой человек вообще в этом мире существует? — в свою очередь ударила по больному я. — Так что его искать?

Алекс раздраженно вздохнул и включил печку на полную катушку.

Речи. Бессмысленные речи, о том сколько значила моя мама для всех. Для Дины, для соседки с этажа сверху, которая топила нас регулярно, а потом жаловалась на отсутствие финансов на ремонт. Тогда я приносила соседке деньги и заставляла отдать маме, чтобы она не узнала о моем участии. И теперь она ну ооочень сожалеет о потере «замечательной подруги».

Думаю, только мы с эстон-мартином могли бы рассказать, сколько она значила на самом деле. Но его я, понятное дело, не пригласила, а сама красноречием никогда не блистала, и мои слова вышли даже более сухими, чем у Дины. Я повернулась к Алексу. Вот кто мог бы сказать, заткнув всех за пояс. И внезапно мне очень этого захотелось. Я дернула его за рукав.

— Скажи что-нибудь.

— Думаешь они хотят услышать меня? — иронично изогнул он бровь.

— Они слушают только себя. А я хочу, чтобы ты сказал! У меня день рождения, ты должен исполнить мое желание! — И пнула в знак решимости его стул. — Так что говори немедленно.