— Что? Боже! Прошло столько лет. Почему вдруг возник этот вопрос?

— Думаю, там были очень редкие экземпляры. С годами их цена увеличилась. Одна появилась внезапно среди филателистов, и кто-то решил, что где-то хранятся остальные. Мы идеальные кандидатуры для подозрений в том, что знаем, где они.

— Ты сам дошел до этих выводов или тебе объяснили?

— И то и другое. Руфочка, ты меня прости, — вдруг «сдулся» Митя, — помоги мне. Мамины истерики и папин печальный взгляд — вот и вся поддержка.

— Митя, певец, актер не может срывать выступлений. И пить не может. Ты не продержишься и недели.

— Сорваться может каждый. Я же потерял все контакты за два года…

— Я уже кое-кому позвонила. Но это последний раз. Иди, мойся.

— Бабуль, а письма от Дани есть?

— Я уж думала, что ты никогда не спросишь. Он и тебе пишет.

— Я сейчас, быстро. Лера, ты меня подожди, я тебя провожу. Маша, очень есть хочется.

Я смотрела во все глаза. У мальчика Кая вынули осколок, и он вернулся к себе… Я так и знала.

Пока я, мечтательно застыв, сидела в столовой, Руфа принесла чистое полотенце и, передавая его внуку, величественно сказала:

— Дмитрий, я на тебя очень рассчитываю.

— Ну конечно, Руфина Константиновна, — склонился в шутовском поклоне внук.

— Ты не понял. Ты должен стать знаменитым. Ты — Шабельский. Ты моя последняя надежда, — не приняла она шутку. — Ты должен прославиться и вытащить Даню из беды. Запомни — он ни в чем не виноват. Оставь свои дурацкие сомнения. Он, между прочим, не воровал марки у Ларика.

Желваки у Мити ходили ходуном, он с остервенением скручивал полотенце, глаза налились — нет, не ненавистью — слезами.

— Руфа, ты думаешь только о своем драгоценном Дане. А я? Я что, средство для достижения твоих и его целей? Я сам не личность? Я не кукла в твоих руках. И кто тебе сказал эту глупость насчет кражи марок?

Было видно, что он не столько возмущен черствостью бабушки, сколь напуган. Мне стало безмерно жаль моего принца, хотелось накричать на злую старуху.


Жалость — страшное чувство. Оно абсолютно застит глаза. Настоящего, реального ты не видишь. Не увидела я его и тогда. Я не могла простить Руфине несправедливое распределение ролей между внуками. И решила, что стану защищать Митю в любой ситуации. Ему нестерпимо трудно с истеричной матерью, слабым отцом и жестокой бабушкой.

Приняв тогда это жизненно важное решение, я осуществляла его все эти годы. Сейчас мне, честно говоря, жаль только себя. Я даже не способна злиться на тех, кто меня обманул, предал. Сама виновата. Намеков было предостаточно. Моя же размякшая, нетренированная душа и разжиженные первой любовью мозги были плохими советчиками.

В одном фильме я услышала фразу: «Нельзя выкинуть страницы из жизни, но можно выкинуть всю жизнь». Именно это и происходит сейчас со мной.

— Она наверняка здесь, — услышала я.

— Тогда пошли.

— Куда? И что я скажу?

— То, что должен.

— Нет. Не сейчас. Я пойду к себе. Зачем мы здесь? Смотри, темно.

Шаги стали удаляться.

По шороху шагов я поняла, что говорившие уходят.


— Я пойду, Руфочка, — тихонечко пискнула я и, словно боясь кого-то спугнуть или разбудить, прошелестела к выходу.

— Ты мне скоро понадобишься, — услышала я голос Мити. — Не теряйся.

— Подожди, — остановила меня хозяйка, — мы же не договорили, и, кроме того, мы собирались обедать.

— Но я же вижу, что вам нужно поговорить.

— Что? Ты думаешь, мы не можем ссориться при тебе? — удивилась Руфа.

— Нет, я лучше пойду, я уже два дня дома не была. Мама… — начала канючить я.

— Ну, как хочешь, — резко вздернув голову и обиженно выпятив губу, произнесла бывшая опереточная примадонна. — Опять бежишь! Ну-ну.

Я торопливо прошмыгнула мимо кухни и поймала понимающий взгляд Маши.

Дома я получила порцию молчаливого неодобрения, недовольства родительницы и так же, как и полчаса назад, сочла за благо спрятаться. Я очень устала, и на объяснения у меня сил не было. Все, сосредоточусь на обдумывании вариантов своей будущей работы. Выбор невелик. Но все-таки кое-что есть. Журнал, кафедра, театр. Я стала по полочкам раскладывать свои предпочтения. Не дойдя до преимуществ первого варианта, я услышала телефонный звонок.

— Лерик, я с приглашением, если ты еще помнишь, — смущенно хихикнул Сашечка.

— А, да, конечно, помню, — пробормотала я.

— Тогда завтра. На Пушкинской площади в семнадцать тридцать.

— Почему так рано?

— Хочу с тобой поболтать. Ты против?

— Нет, конечно.

Я все же надеялась, что эта встреча не поссорит нас снова. Более неудобного момента трудно найти, но отказываться было невежливо.

— Я рад, что слышу тебя, — потеплел голос друга.

— Я тоже. Давай постараемся завтра не испортить это ощущение.


Тот вечер прошел вкусно. Давно не было такого раскрепощения и легкости. Мы вспоминали наши юные проделки, страшно радуясь курьезности поступков и непритязательности молодых вкусов. Память — странная вещь. Я часто не помню событий, но замечательно ощущаю запахи, чувства, музыку и даже точно помню ауру того, что происходило. Сейчас я не помню ни предмета нашего разговора, не смогу повторить ни одного слова, произнесенного тогда, но приподнятость чувств и мыслей ощущаю полной грудью. Мне даже на какой-то момент показалось, что все можно вернуть, потому что внутри меня все это живо. И только скрипучее окно, постанывающее в глубине сада от сильного ветра, вернуло меня на мокрую скамейку. А, собственно, почему я не пошла в дом? Я прекрасно знаю, где находится ключ. Может, я боюсь теней прошлого, или из дома труднее выбраться? Нет, честно призналась я. Так просто драматичнее. И себя жальче, и впечатление ярче. Еще я могу не сразу услышать того, кто пришел, и не буду готова отразить удар. Все эти глупости лезли в мою голову от страха и одиночества. Лучше вернуться туда, где было понятно, покойно и радостно.


— Как тебе спектакль? — смущаясь, поинтересовался Саня после представления.

— Не знаю… Но декорации чудесные. Это ведь твои?

— Не совсем. Я в основном занимался костюмами и немного сценографией. Сама понимаешь, кто мне сразу даст в Москве целиком спектакль оформлять.

— Но все-таки это уже кое-что. В главном театре страны — костюмы. Об этом обязательно напишут.

— Вот тебе и карты в руки. Ты и накатай хвалебную статью о молодом художнике.

— Это что, социальный заказ?

— Нет, индивидуальный. Не только о Митьке писать, — обиделся Санька.

— Прекрати, мы же договорились. Кроме того, кто тебе сказал, что я что-то писала о Мите? К сожалению, пока нечего. Вот сейчас, когда он начнет выступать в театре…

— Ты написала диплом, на нем, пожалуй, можно было бы начертать посвящение, — язвил мой друг.

— И что? — еле сдерживалась я. — Мы же договорились не портить вечер.

— А это запретная тема?

— Тебе не надоело? Я действительно хотела бы написать об этом спектакле. Но не надо на меня давить.

— Ну хорошо. Скажи мне лучше, ты часто бываешь у Руфы?

— Не очень… А что?

— Я хотел бы тоже с ней повидаться как-нибудь. Скоро будут делать спектакль о начале века. А кто лучше нее знает всякие симпатичные детальки! И кроме того, насколько я помню, у старушки сохранилась масса прибамбасов от ее прошлой карьеры.

— По-моему, она рада всем, особенно дачным.

— Поинтересуйся, пожалуйста, когда мы можем к ней зайти.

Неторопливо дойдя до моего дома, мы долго молча стояли в арке двора. Вдруг Санька забеспокоился. Оглянувшись, я увидела две подозрительные личности.

— Тебе надо идти, неизвестно, кто так поздно бродит по переулкам, — сказал он.

— А как же ты пойдешь обратно? — испугалась я за друга.

— Ничего мне не будет. Они пристают в основном к девушкам. Так что беги скорей.

Я, заведенная Сашкиной тревогой, действительно припустилась. И, только домчавшись до квартиры, поняла, что его испуг вызван совсем не заботой о моей безопасности. Что же это? Может, он просто струсил? Но тогда бы он поднялся ко мне. Не найдя ответа, я просто выкинула свои вопросы из головы. В конце концов, мне не очень-то и хотелось продолжать общение. Но слово, данное приятелю, решила сдержать. Вернее оба. Я позвонила Руфе и после коротких «как вы себя чувствуете» и «не надо ли чего» напросилась в гости вместе с Санькой. Руфочка была рада и сказала, что соберет «общество». Не очень поняв, кого она так именует, я распрощалась и пошла писать статью, надеясь, что моя однокурсница, работающая в газете, сумеет ее тиснуть, если я опережу более именитых и пронырливых соперников.

Статья получилась легкая и остроумная, несмотря на то что меня не покидала мысль о Мите — он наверняка будет у Руфы. Не зная, что делать с приятной дрожью внутри, которая путала мысли и делала поступки суетливыми и бессмысленными, я села править написанное.


Шесть лет, прошедшие с первой встречи с Митей на станции, и учеба в институте похожи на один длинный томительный и не очень запоминающийся день. Романтические блуждания по лабиринтам неосуществленной любви — вот и все, что я могла вспомнить. Годы юности я провела в полудреме, вызывая иронию и насмешки знакомых. Наверное, я боялась выныривать из привычного состояния, но в то же время мне страстно хотелось необычной, даже экстремальной жизни. И я ее получила. Бойтесь своих желаний, ибо они исполняются. И тогда уже ты не можешь руководить судьбой, они, эти стремления, несут тебя вперед. Меня они привели в эту ветхую беседку в заброшенном саду. Странные и страшные события последних лет так и остались тайной, которую я все время хотела разгадать. Плохо, когда ты не понимаешь, почему это произошло. Я сижу здесь в тревоге и ознобе мокрого осеннего вечера. Зачем, почему сама не иду навстречу правде? Опять прячусь. Самокопание — любимое занятие.

Мне уже не мерещились звуки, никто не тревожил моего промозглого одиночества. Может, вернуться назад?


— Сегодня хороший день, — радостно объявила старая актриса, как только мы с Сашей переступили порог ее квартиры. Приехала Ольга, привезла от Дани длинное письмо. Ему разрешили свободное передвижение. Митя начал репетировать в театре. И вы пришли в гости. У меня Эва сидит на кухне, ссорится с Машей из-за рецепта пирога. Возможно, к концу чайной церемонии мы его получим. Но даже если и нет, то у меня припасено еще кое-что.

Все это хозяйка выпалила на одном дыхании, и нас, наконец, впустили в комнаты.

Ольга сидела за столом одна, с прямой спиной и в напряженном ожидании. На лице блуждала несвойственная ей жалкая полуулыбка. С чего начать разговор, не знал никто.

— Ну, будем считать, что все вопросы, которые возникают в таких случаях, уже заданы, ответы получены, переходим к следующей сцене. Сейчас придет Митя. — Руфа подмигнула мне.

Ольга поджала губы и напряглась еще больше. У меня мелькнула мысль, что в бедах Дани она каким-то образом винит Митю, а возможно и всех окружающих. Я не успела возмутиться, как прозвенел дверной звонок и в комнату стремительно влетел Митя. Создалось ощущение, что он прямо со сцены оперного театра, не выходя из образа, ворвался в нашу жизнь.

— Привет всем! В холле еще один гость топчется.

Мы все развернулись в сторону прихожей. Там с букетом цветов стоял изысканно-презентабельный Андрей Сергеевич. «Странная компания, — подумала я. — И что-то все это значит», — тревожно замутило меня. Вся радость гостевания испарилась.

Из кухни вся в муке и слезах впорхнула Эва, причитая по поводу упрямства Маши. За ней следовала бывшая молочница с блюдом пирогов.

Сначала разговор шел о каких-то малозначимых событиях, раздавались восторженные вздохи по поводу вкуснейшей выпечки. Неожиданно Руфа, закурив очередную сигаретку, спросила у Андрея Сергеевича, что удалось выяснить по поводу молодых людей, следящих за мной и перевернувших все вверх дном на даче. Повисла неловкая тишина.

— По некоторым агентурным данным, — почему-то усмехнувшись, начал свой рассказ Андрей Сергеевич, — наших «друзей» взволновало появление очень известной марки на рынке филателистов. Но… дальше все становится сказочно-ирреальным. Не сам уникальный раритет привлек внимание искателей приключений. Выяснилось, что на одной из марок коллекции находится некий код, открывающий тайну, вы не поверите, клада. Это и стало предметом настойчивых поисков.