— Цезаря он назвал жестоким, беспринципным, алчным тираном, а Клеопатру — еще раз прошу простить меня — сладострастной и похотливой шлюхой. Он заявил, что вас обоих необходимо уничтожить, дабы избавить Египет от римлян, иначе они пожрут страну подобно саранче.

— О, я вижу, Феодот хороший учитель. Словарный запас у царя богатый, — усмехнулся Цезарь, и гонец вздохнул с облегчением.

— Какая мерзость! — воскликнула я. — Ведь еще совсем недавно он стоял здесь, в этой самой комнате, рыдал, цеплялся за твою руку и клялся в верности и любви! Отвратительно!

— Теперь тебе понятно, почему многие не верят в твою преданность мне? — спросил Цезарь. — Боюсь, за прошедшие века Птолемеи заслужили репутацию коварных интриганов, и твой брат — истинный наследник своих предков. — Он наклонился и так тихо, что услышать его могла одна я, шепнул мне на ухо: — Но те, кто сомневается, не знают тебя так, как я. Да и откуда им знать?

Он замкнул меня в кольцо своих рук, прижался к моему бедру, и я — хоть мне и неловко об этом вспоминать — возбудилась от одного его прикосновения. Во мне всколыхнулись воспоминания о наших сладострастных ночах, и это сделало еще острей предвкушение новой ночи.

Солнце уже село. О, неужели Птолемей оказался прав, назвав меня погрязшей в распутстве похотливой шлюхой?


Цезарь добился своего: он обрек Птолемея на гибель, заставив перейти на сторону противника, которому суждено проиграть. Если бы брат остался с нами, по окончании войны он снова разделил бы со мной трон и присвоил плоды победы, достигнутой усилиями и гением Цезаря. Не желая покидать дворец, мой недалекий братец в кои-то веки проявил прозорливость. Он предвидел свой злосчастный конец.

Теперь война действительно близилась к завершению. Митридат Пергамский, союзник Цезаря, подошел к Пелузию — крепости, являвшейся восточными воротами Египта. Он взял Пелузий штурмом и уже по египетской территории двинулся на соединение с Цезарем. Правда, ему предстояло пересечь по диагонали чуть ли не всю Дельту, добраться до Мемфиса, где рукава Нила сливались в единое русло, переправиться через реку и уже тогда повести наступление на Александрию. Птолемей и Арсиноя прекрасно это понимали, а потому выступили с армией к Мемфису, рассчитывая помешать переправе Митридата.

Цезарь был в курсе этого благодаря непрестанному потоку гонцов. Никогда не забуду, как он стоял на верхней террасе дворца, устремив взгляд на воды гавани и обдумывая свои планы. Его глаза были устремлены к горизонту, словно он надеялся увидеть корабль, но то была всего лишь свойственная ему манера размышлять. У многих, стоит им задуматься, глаза туманятся и становятся мечтательными, а взор Цезаря всегда был сфокусирован, как у орла.

— Решено, — промолвил он. — Сегодня на закате я выступаю.

— Как? — спросила я, заранее зная, что план Цезаря поразит меня неожиданностью. — Враги оставили значительную часть своих сил здесь именно для того, чтобы не дать тебе выступить навстречу союзникам. Ты заперт во дворце.

— Да, с суши. Но разве у меня нет кораблей? — Он тихо улыбнулся. — Сегодня на закате я на виду у противника покину гавань, отплыву на восток и произведу высадку в устье одного из рукавов Нила. С наступлением темноты мы снова погрузимся на суда, повернем строго на запад и высадимся по другую сторону от Александрии — на пустынном побережье. Оттуда наша армия двинется на юг, обогнет силы Птолемея и соединится с войсками Митридата.

Он кивнул. Это было так просто — для него.


Все произошло именно так: подробности я узнавала от гонцов и солдат, докладывавших о развитии событий. Птолемей на залатанных и наскоро сколоченных судах сплавил свои войска по Нилу и укрепился на побережье, на выступавшей над болотами возвышенности.

И тут, совершенно неожиданно, перед египтянами появился Цезарь. Его попытались остановить, выслав конницу, но легионеры переправились через реку по самодельным мостам и загнали мятежников обратно в их укрепления. Цезарь произвел разведку и удостоверился, что участок вала над самым крутым обрывом почти не охраняется, поскольку осажденные считают это место защищенным самой природой. На следующий день он направил главный удар именно туда. Как только римляне ворвались в крепость, египтяне бросились бежать к реке, но путь им преградили вырытые собственными руками траншеи и насыпные валы, призванные остановить наступление Митридата. Тогда египетское войско устремилось к воде, к маленьким лодкам, надеясь уйти на веслах в тростники. При этом многие пострадали в давке. Немало «счастливцев», кому все-таки удалось отплыть, пошли ко дну, поскольку суденышки оказались перегруженными. Как потом выяснилось, в одной из затонувших лодок находился и Птолемей.

Мятежники сдались. Арсиною привели к Цезарю — босую, в мокром платье, перепачканном тиной, со связанными за спиной руками. Она плюнула в него и выругалась, после чего ее увели.

— Найти Птолемея! — распорядился Цезарь. — Где его видели в последний раз?

Один из солдат указал место. Там была темная маслянистая вода с густой порослью тростника, среди качавшихся стеблей которого укрывались птицы.

— Ныряйте! Найдите тело и доставьте ко мне! — приказал Цезарь.

Он прекрасно знал, что утонувший в священной реке считался посвященным Осирису. Не говоря уж о том, что пропавший без вести царь делает возможным появление самозванцев.

Поиски тела оказались делом нелегким. Людям приходилось погружаться в вонючую воду среди тины и тростниковых стеблей, искать утопленника на илистом дне, где кишели змеи и крокодилы. Раз за разом солдаты, облепленные илом и тиной, выныривали с пустыми руками, но в конце концов один из них извлек на поверхность хрупкое тело Птолемея. Его глаза были широко раскрыты, изо рта струилась грязная вода, сквозь клубок опутавших тело водорослей просвечивал золотой панцирь.

— Вот из-за чего он утонул, — промолвил Цезарь, глядя на мертвеца. — Золото отправило его на дно. — Он протянул руку и коснулся царских парадных лат. — Покажите его войскам и народу. Пусть все увидят собственными глазами, что юный царь погиб. Он не восстанет из Нила, чтобы снова повести их в бой.


Покинув поле боя, Цезарь вскочил на коня и, сопровождаемый кавалерией, поспешил в Александрию. К городу он приблизился лишь с наступлением темноты, но из дворца я увидела поток народа, что двигался к воротам навстречу победителю. Мерцали тысячи свечей, толпы людей в траурных одеяниях медленно шли по улицам. Они признали поражение. Впервые в истории Александрия сдавалась на милость победителя. Мой город и Египет сдались Риму — случилось то, что я всегда считала худшим несчастьем и клялась предотвратить любой ценой. А теперь, в родовом дворце Птолемеев, я с нетерпением ждала чужеземного военачальника, чьего ребенка носила под сердцем. Если бы год назад кто-то предрек мне такое будущее, я умерла бы со стыда. Зачем нужны оракулы, если они лишь затуманивают грядущее?

Но чужеземным военачальником был Юлий Цезарь. В этих двух словах, в этом имени заключалась причина, по которой я радостно ждала возможности обнять его. Да, он был римлянином, поддерживавшим традиции и образ мыслей своего народа, однако его личность ими не ограничивалась. Мне верилось, что Цезарь принадлежит не только Риму, что он становится чем-то несравнимо большим, каким-то совершенно новым явлением.

Жители Александрии встретили его на коленях. Они низко склонились и распростерлись перед вратами Солнца, выставив на улицы статуи Анубиса, Бает, Сехмет и Тота в знак признания власти победителя. Облачившись в синие похоронные одежды, небритые, с босыми ногами, посыпав пылью головы, старейшины города хором завывали:

— Смилуйся, сын Амона! Мы покоряемся, мы склоняемся перед тобой, могущественный властитель! Славься, Цезарь, потомок Ареса и Афродиты, воплощение божества, победитель мира!

Их хвалы звучали как погребальная песнь.

Ворота распахнулись, и сопровождаемый стенаниями Цезарь проследовал мимо рядов согбенных александрийцев. Золотые изваяния богов безмолвно сопровождали его вдоль освещенной факелами улицы до дворца.

Он вступил в просторный колонный зал, окна которого впускали лишь ароматы дворцового сада. Я, с трепетом ожидавшая его там, протянула руки и заключила возлюбленного в объятия.

— Египет принадлежит тебе, — провозгласила я.

— Египет — это ты, — ответил он. — Самое драгоценное завоевание в моей жизни.

Глава 14

Цезарь пожелал увидеть свои новые владения, я же захотела показать ему весь Египет, от Александрии до Асуана, более шестисот миль вверх по Нилу. Плыть предстояло на главной парадной ладье Птолемеев, и я не без основания рассчитывала произвести на него впечатление. Пусть завоеватель лесов и долин Галлии узрит прославленные древние сокровища Востока.

Огромная ладья размером с боевой корабль, символизирующая великолепие и могущество власти, плыла по груди Нила. Длина ее от носового украшения в форме лотоса до изогнутой кормы составляла сто восемьдесят локтей, в движение она приводилась многими рядами весел и представляла собой плавучий дворец с пиршественными залами, колоннадами, святилищами и садом. Кедр и кипарис на стенах покрывала ослепительная позолота с ярчайшими вкраплениями сердолика и ляпис-лазури. Как я и ожидала, Цезарь взошел на борт и замер на месте. Некоторое время он молча озирался по сторонам в жадном восхищении.

Неожиданно у меня зародились опасения: а если он все-таки решит аннексировать Египет? Цезарь завладел страной силой оружия и пока не выказывал подобного намерения, но все его победы в других землях приводили к тому, что завоеванные территории становились римскими провинциями. Неужели единственным препятствием на пути к утрате египетской независимости стала я? Не получится ли так, что наша поездка разожжет его аппетиты вместо того, чтобы умиротворить его?

— Да, — произнес он, обратив свой взгляд ко мне, — при виде такого Рим начинает казаться скучным и жалким, его здания — невзрачными, и даже Форум не впечатляет. Нам многому нужно у вас поучиться, — заключил Цезарь с тем же алчным блеском в глазах.


Мы подняли шелковые паруса, и судно неспешно двинулось в путь. С парадной палубы открывался прекрасный вид на Александрию, сверкавшую в лучах весеннего солнца белизной, подобно проплывавшим над головой облакам. К счастью, большая часть лучших городских строений уцелела, и мы видели Мусейон, храм Сераписа, библиотеку. Однако нанесенный городу ущерб был огромен. Я понимала, что на его восполнение уйдут годы.

Люди, махавшие нам руками с берега, были одеты как греки и приветствовали нас по-гречески.

— Сейчас мы покинем Александрию и направимся в настоящий Египет, — сказала я, когда город остался позади и начал постепенно скрываться из виду. — Чем дальше мы отплываем, тем реже ты будешь слышать эллинскую речь. Но не бойся, я говорю по-египетски.

— Чего мне бояться? — Он указал жестом на сопровождавшие царскую ладью четыре сотни малых судов с солдатами на борту. — Нечего бояться, пока со мной мои легионеры.

— А без солдат, выходит, ты беззащитен? — поддела я его.

— Как любой полководец, — согласился он, — особенно римский. Я уже давно понял, что, не будь у меня преданных солдат, сенат по возвращении из Галлии за все мои победы наградил бы меня смертью.

— Ты правильно сделал, что взял их с собой. Здесь, конечно, не Рим, но Египту не помешает увидеть и нас обоих как представителей законной власти, и твоих воинов, ибо эта власть располагает силой, способной в корне пресечь любую попытку мятежа.

Наша ладья с величавой неспешностью плыла по реке, а я вспоминала, как, движимая детским любопытством, уже проделала тот же путь к пирамидам вместе с Мардианом и Олимпием. Теперь я испытывала особенную гордость — ведь я обладаю этими чудесами и покажу их своему возлюбленному.


Царская спальня на корабле оказалась столь же роскошной и просторной, как и в александрийском дворце. Огромная кровать, покрытая леопардовыми шкурами, со всех сторон была прикрыта тончайшей шелковой сеткой, защищавшей от насекомых, вокруг расставлены кушетки, инкрустированные слоновой костью, позолоченные пуфы из черного дерева, чаши с лепестками роз и алебастровые масляные лампы. Мы с Цезарем вернулись сюда вскоре после того, как заходящее солнце окрасило широкое русло реки. Когда над прибрежными тростниками начал подниматься ночной туман, мы задернули квадратное окно каюты шелковой занавеской.

— Ну вот, сейчас мой мир сузился, зато я пребываю в кристалле роскоши и наслаждения, — промолвил Цезарь, сбросив сандалии и растянувшись на ложе.

— Разве это не целая вселенная? — воскликнула я, подойдя к нему и садясь на один из пуфиков. — Разве для влюбленных их спальня не представляет собой центр мира?