— В темноте! — воскликнул Сененмут. — С крокодилами!

— Нет там крокодилов, — заверила я его. — Они по-прежнему за изгородью, хотя я слышала, как они плещутся.

— Где же тогда? — спросил Мерерука.

— В тайном месте, — ответила я царственным тоном. Настал мой черед задавать вопросы. — А что вы тут обсуждаете в темноте, мои славные сановники?

— Да так, то одно, то другое, — неопределенно ответил Ипуи.

— Иными словами, смесь сплетен и дел, — усмехнулась я.

— А что за дела без сплетен? — улыбнулся в ответ Мерерука.

Мне нравился этот широколицый уроженец Верхнего Египта. Трудно было представить, чтобы он захотел уехать отсюда. Кажется, его семья проживала здесь со времен Рамзеса Второго.

— Да, конечно, — согласилась я. — Дела — это отражение личности человека, а то, что дает почву для сплетен, есть сама личность. Сведения о пристрастии человека к вину или размолвке с родным братом иногда важнее, чем состояние его счетных книг.

— К слову, о вине…

Мерерука кивнул слуге, чтобы тот принес чашу для меня, и рослый молодой человек подал сосуд из сине-зеленого стекла, в котором отражался мерцающий свет.

Я приняла этот прохладный бокал, радуясь непринужденной и доверительной дружеской атмосфере. Как порой приятно услышать простые слова вместо ритуальных придворных формул.

Здесь, на берегу мелкого пруда, где мелькали тени рыбок, благоухали лотосы, нежно шелестели пальмы, а дружный лягушачий хор возвещал нам о близости реки, в этот миг воцарилось удивительное настроение, и разрушать его мне не хотелось. Однако дела не терпели отлагательства.

— Завтра мы должны начинать, — сказала я. — Все готово?

— Да, — ответил Ипуи. — Кирпичи для строительства новых домов и хранилищ изготовлены и высушены, домашний скот отогнали, а для ускорения вывоза припасов и имущества проложили дорогу. Боюсь только, если мы хотим быть полностью уверены в том, что вода не дойдет до новых построек, их придется возводить уже в пустыне, на песке.

— Что касается зернохранилища… — Мерерука замялся. — Когда зерно закончится…

— Разумеется, перевозить зерно надо под охраной, чтобы не допустить расхищения, — быстро вставил Ипуи. — Однако даже при самой экономной выдаче запасов хватит месяца на три, не больше.

— То, что потребуется сверх имеющегося, обеспечит корона, — заверила я.

При этом я понимала: как только станет известно, что царская казна ищет продавцов зерна, цены взлетят до небес. Придется пустить на закупки пятидесятипроцентную пошлину, собираемую с ввозимого оливкового масла. Если не хватит, добавим сюда сбор с продажи фиников и вина. Казну это основательно опустошит, но я не могу повернуться к людям спиной со словами: «Умирайте с голода. Вы уклоняетесь от уплаты хлебных податей — вот и выкручивайтесь теперь, как знаете».

Некоторые фараоны, да и Птолемеи, именно так бы и поступили. Но я не могу.

А как отнесется к моему решению Цезарь? Впрочем, в Риме, в отличие от Египта, государство заботится о бедных и раздача бесплатного хлеба тысячам людей — дело обычное.

Но какое имеет значение, что подумает Цезарь? Я должна сделать то, что должна.


Поднявшись в комнату, отведенную Мерерукой под царскую спальню, я приготовилась отойти ко сну. Благодаря хитроумному воздуховоду в крыше, направлявшему в помещение северный ветер, там царила прохлада. Низкое ложе, плетенное из тростниковых стеблей, имело приподнятое изголовье, однако подушки в здешних деревнях оказались не в ходу — может быть, потому что в этом климате они служили бы приманкой для паразитов. Тростниковое изголовье было твердым, но чистым и прохладным.

Промокшее одеяние я повесила на крючок в расчете, что к утру оно высохнет, а сама переоделась в ночную тунику из тончайшего шелка — лучшего, какой только можно найти в Египте, и столь нежного, что тело будто обволакивала туманная дымка. Материю мне преподнесла ослепшая мастерица — лучшая ее работа того времени, когда она еще не потеряла свои глаза. Зрение к ней так и не вернулось, но я нашла занятие, где пригодились ее умение слушать, рассудительность и смекалка: теперь она принимала жалобы и разбирала споры между слугами. Получалось у нее прекрасно, но, глядя на сотканную ею вещь, я не могла не жалеть о том, какую мастерицу мы потеряли.

Я прилегла на приподнятое изголовье, ногами в сторону темного угла комнаты, и мне показалось, будто я лежу на жертвенном алтаре в ожидании того, что меня примет или отвергнет бог… Но какой? Злобное чудовище вроде финикийского Молоха или игривое любовное божество, подобное Купидону? Я слегка поежилась.

Завтра жители деревни начнут переезжать подальше от берега, на не подверженную затоплению почву, и моя задача будет выполнена. Отсюда я направлюсь в другую деревню, потом в следующую… и так вдоль всего Нила. А потом вернусь в Александрию, к новостям из большого мира.

Здесь так легко совсем забыть о его существовании, подумалось мне. Старинные местные семьи пережили множество властителей. Они видели, как приходили и уходили династии фараонов, как воцарялись и теряли престол нубийцы, персы, македонцы. Скорее всего, им нет никакого дела до того, кто носит корону Верхнего и Нижнего Египта. А остальной мир — Ассирия, Вавилон, Греция — для них и вовсе не больше чем бабушкины сказки.

Стоило мне подумать об этом, как на меня нахлынула волна зависти к ним, укоренившимся на века в своем маленьком, уютном и безмятежном мирке, вдали от чужих тревог и забот. Должно быть, в далеком детстве и я чувствовала такую же безмятежность на руках матери, но продлилось это недолго и в памяти не запечатлелось.

Как ни странно, но в тот миг у меня возникло нестерпимое желание снова увидеть мать, поговорить с ней, коснуться ее. Почему именно тогда? Этого я не понимаю, могу лишь дивиться тому, что подобное желание настигло меня ночью, в одинокой постели, в отдаленной деревушке в сердце Египта спустя девятнадцать лет после того, как мать в последний раз держала меня на руках.


В смутном золотистом свете раннего утра мы увидели, что макушки длинного ряда установленных вдоль реки вешек торчат над водой — за ночь Нил расширился на три-четыре локтя. Пора начинать операцию по вывозу имущества, все уже готово. Прошлое потускнело, растворившись в утренней дымке, а неисполненные желания были поглощены потребностями настоящего.


Я провела на реке два месяца. Я поднялась почти до Асуана, отчасти повторив достопамятное путешествие с Цезарем. С палубы моей ладьи я увидела храм, где находилась статуя Амона с его чертами лица, а у Первого порога приметила тот храм Исиды, где мы (сейчас это казалось сном) сочетались браком.

Прости меня, Исида, но тогда я не пошла в храм. Я решила, что если когда-либо появлюсь там снова, то только вместе с Цезарем. Много раз я мысленно представляла себе его возвращение в Египет.

Да, в ту пору я предавалась мечтам, подчас бесплодным и неосуществимым. Тогда мне казалось, что мои желания исполнимы; нужно лишь пожелать очень сильно — и все будет так, как ты хочешь.

Если, конечно, того же пожелают боги.


И вот она снова, Александрия. Как сияет она белизной! Какой кажется огромной и многолюдной! Как блистает на фоне аквамариновых волн Средиземного моря! Как разительно отличаются ее цвета от бурого и зеленого оттенков, что характерны для поселений на берегах Нила. Моя Александрия!

Мой дворец — вернее, дворцовый комплекс со множеством особняков, храмов, павильонов, садов и площадей — после близкого знакомства с глинобитными домишками, тесными двориками и крохотными прудами показался обителью богов. Возвратившись сюда, я словно вступила в некое волшебное царство, где дома имеют столь длинные коридоры, что там впору устраивать скачки, а высота потолков вместила бы и жирафа. Правда, глазами постороннего я смотрела на свои покои недолго, и вскоре они обрели прежний вид. Ну конечно: вот моя старая шкатулка для благовоний из украшенного резьбой черного дерева с крышкой, инкрустированной слоновой костью, а вот и другие вещи, ставшие частью меня самой…

Я покачала головой, чтобы привести мысли в порядок. По возвращении родной дом показался мне чужим, пусть и ненадолго. Интересно, сколько времени нужно провести вдали от него, чтобы он уже никогда не стал прежним? Десять лет? Двадцать?


Пришло письмо от Цезаря из Рима. Оно добиралось до меня два месяца. Послание было коротким и бесстрастным, как его «Комментарии», но я и не рассчитывала на любовные признания, над которыми могла бы вздыхать и хранить их у сердца.

«Ее восхитительному величеству царице Египта Клеопатре привет, — говорилось там. — Я рад получить известие о рождении твоего сына».

«Твоего сына» — сразу же отметила я. Не «нашего».

«Да сопутствуют ему здоровье, процветание и благодетельное правление».

Ага, «правление». Значит ли это, что Рим не намерен покушаться на независимость Египта и сохранит прежний порядок наследования трона?

«Да будет его имя великим в анналах вашей истории».

Его имя. Известно ли Цезарю его имя? Скорее всего, мое сообщение о том, как назвали ребенка, в момент написания письма еще не дошло до Рима.

«Здесь, в Риме, я столкнулся со множеством серьезных и неотложных дел, на которые, однако, могу выделить лишь несколько дней, ибо мне предстоит отплыть в Карфаген, дабы завершить разгром собравшихся в Северной Африке мятежных сторонников Помпея. Я должен с ними покончить».

Как это похоже на него — не раскрывать деталей своих планов. И он прав: ведь одним богам ведомо, сколько глаз прочитали это письмо, прежде чем оно попало ко мне.

«Когда все будет сделано, я пошлю за тобой и надеюсь, что ты сможешь отвлечься ненадолго от твоих обязанностей по управлению Египтом и посетить Рим. Твой Гай Юлий Цезарь».


Мои обязанности! Если бы он только знал, сколько у меня этих обязанностей, требующих постоянного присутствия. И что значит «ненадолго»? Он не считает, что ради него я должна пренебречь правлением, и тем самым признает во мне не просто женщину, а царицу? Или дает понять, что в Риме он слишком занят делами и не сможет уделять мне столько времени и внимания, как в Египте? Но письмо подписано «моим» Цезарем. Да, шпионам есть над чем поломать головы!


Я находилась в одном из больших государственных портовых складов — монументальном сооружении величиной чуть ли не с храм. В его чреве на соломенных ложах покоились ряды пузатых округлых амфор с оливковым маслом, своей вальяжностью напоминавшие состоятельных и именитых горожан. Каждый сосуд из Италии, Греции или Вифинии способствовал пополнению сундуков моего казначейства, ибо ввозимое оливковое масло облагалось пятидесятипроцентной пошлиной, а в самом Египте урожаи олив были явно недостаточны для удовлетворения его потребностей. Насущных потребностей — маслом заправляли и лампады, и большую часть блюд. Были и другие масла — касторовое и кунжутное, кротоновое, льняное, масло из сафлора и горьких яблок; но все они имели ограниченное применение, и ни одно не могло сравниться с оливковым.

Денег, собранных с этих амфор, хватит на оказание помощи десяти затопленным деревням, но мне требовалась сумма в сотни раз большая. И ее придется найти, деваться некуда.

— Думаю, ваше благословенное величество видит, какой порядок царит в этом хранилище, — промолвил сопровождавший меня чиновник. — Благодаря высокой крыше и воздуховодам, обеспечивающим циркуляцию свежего воздуха, здесь всегда прохладно и товар не портится. У меня не было случая, чтобы масло хоть в одной амфоре прогоркло. Если, конечно, сосуд должным образом запечатан. Я никогда не одобрял затычки из овечьего жира и глины!

— Мне нужны книги учета пошлин, собранных с товаров, — заявила я. — Сейчас меня больше всего интересуют порядок и аккуратность.

— За этим следит сам владелец груза, весьма ответственный человек, — ответил чиновник. — Не думаю, что вы найдете здесь хоть одну мышь — у нас живет множество кошек.

Он указал на ту часть хранилища, где громоздились мешки с зерном. Среди них я и правда увидела котов и кошек, рассевшихся или разлегшихся, словно изваяния богини Бает.

Да, мыши. Во вчерашнем донесении сообщалось, что в Верхнем Египте, как и предупреждали ученые, началось нашествие мышей. Без помощи потерпевшим провинциям не обойтись, а помощь, в каком бы виде она ни предоставлялась, требует денег. Источник их ясен — пошлины и налоги. Но эти деньги сначала надо собрать, а потом с умом потратить.

Я никогда не чуралась математики и умела обращаться с цифрами, но мысль о превращении в счетовода навевала на меня тоску. По всему выходило, что мне позарез нужен толковый казначей. Мардиан, при всех его способностях, не может объять необъятного — ему не под силу быть первым министром и казначеем одновременно.