Сам факт зимней переправы оказался для противника неожиданностью, так что высадке Цезаря никто не препятствовал. Однако армия нуждалась в припасах, а все места, где можно было их раздобыть, контролировал неприятель. Это побуждало Цезаря как можно скорее начать сражение, несмотря на численное превосходство врага.

И вновь я невольно ахнула, что заставило Мардиана резко вскинуть голову.

Почему он так на меня смотрит? Ждет, когда я прочту самое страшное? Неужели?..

— Он мертв? — вырвалось у меня. — Я не могу читать, когда ты так на меня таращишься. Отвечай!

— Нет, госпожа, он не погиб, — заверил меня Мардиан. — Даже не ранен.

— Тогда, пожалуйста, перестань так на меня смотреть.

Я вернулась к донесению.

Осмотрительный Катон предостерегал союзников, ибо время работало на тех, в чьем распоряжении находились обозы и закрома, и против Цезаря — его солдаты уже кормили коней вымоченными в пресной воде водорослями. Цезарь попытался отбить припасы силой, но его отряд попал в ловушку. Благодаря отменной дисциплине и правильной тактике легионеры сумели избежать полного уничтожения и под покровом темноты вернуться в лагерь, но это была первая со времен Диррахия схватка Цезаря и Помпея, где Цезарь потерпел неудачу.

Теперь Цезарь укрепился в лагере на приморском плоскогорье Руспина, ожидая прибытия остальных сил.

— Итак, — заключила я, — он ждет. Исход борьбы еще не определен.

— Да, — подтвердил Мардиан, — главное еще впереди.

Я снова обратилась к письму. В следующих строках говорилось, что в противовес Юбе Цезарь заручился поддержкой двух царей Мавритании, Бокуса и Богуда. Поговаривали, что он высмеивал Сципиона, называл его прислужником нумидийца и утверждал, будто римский полководец не смеет надевать в присутствии Юбы алый плащ военачальника. Противники не оставались в долгу: они говорили, что Цезарь спит с женой Богуда, наставляя рога собственному союзнику.

— Что? — воскликнула я, и Мардиан снова вскинул голову. Тут-то я поняла, почему он держался настороже. — Это правда? Насчет Цезаря и той африканской?..

Я попыталась совладать с собой и не сорваться на крик.

— Я… Я… — забормотал Мардиан, заикаясь.

— Я знаю, ты можешь все выяснить! У тебя везде шпионы!

— Я… я не знаю точно, но по первоначальным сведениям — да, правда.

Тут Цезарион закатил клубок шерсти под стол и решительно пополз туда. Боль, которую я испытала, глядя на него, невозможно описать.

— Еще одна царица, — с трудом выговорила я. — Вижу, у него теперь вкус к царским постелям.

Гнев душил меня, едва позволял говорить. Но я заставила свой голос не дрожать.

— Ты можешь идти, Мардиан, — сказала я наконец. — Буду признательна, если ты точно выяснишь, что именно там происходит. Я знаю, что всегда могу на тебя положиться.

Я встала и быстро вышла из комнаты.

Мне требовалось побыть одной. Я чувствовала себя так, будто получила удар тяжелым тараном.

Снаружи дул ветер, и облака гонялись друг за другом по небу, словно мечущиеся демоны. Будь сейчас ночь, я задвинула бы все занавески и приказала никому меня не тревожить в ближайшие часы.

«Пропади пропадом дневной распорядок и все дела!» — думала я, направляясь в самую дальнюю комнату.

Там меня встретила Хармиона, и я жестом велела ей остаться. Служанка мне была сейчас не нужна, но она заметила выражение моего лица, а я не хотела, чтобы по дворцу поползли слухи и сплетни.

В комнате, где мы столько времени провели вместе с Цезарем, мои чувства обострились. Каждая вещь напоминала о нем, и если еще недавно воспоминания были сладостными, то сейчас они ранили: так бывает, когда видишь вещи дорогого тебе человека, покинувшего наш мир. Эти занавески он раздвигал, когда глядел на гавань; на этот маленький столик он часто клал руку; этой мозаикой он восхищался; эту лампу он зажигал, чтобы изучать свои документы. Невинные предметы превратились в банду головорезов, вознамерившихся извести меня болью.

Притворяться перед собой не имело смысла: в глубине души я знала, что сегодняшнее известие — правда. Цезарь не изменился.

И не глупо ли с моей стороны на такое надеяться? Порой мне казалось, что наши дни в Египте изменили его. Но этого не произошло.

Эвноя, так ее зовут. Имя звучит по-гречески. Но она супруга мавританца. Мавританка? Берберка? Сколько ей лет? Она молода? И что она делала вместе с мужем на войне?

Но это не имеет значения. Более того — даже если слухи лгут, это не имеет значения. Я уже предала Цезаря, поверив в его неверность.

Я стояла у окна и глядела на волнующееся море. На миг я сжала в кулаках тонкие занавески, вообразив себе, что это он, и тяжело вздохнула: сама не знаю, что бы я предпочла — задушить его или сжать в объятиях. Я отошла от окна и, полностью опустошенная, тяжело опустилась на кушетку. Плотная темнота легла мне на плечи и окутала, словно мантия. Я сидела совершенно неподвижно, закрыв глаза и мечтая, чтоб все это исчезло. Не знаю, сколько минуло времени, но когда по прошествии минут или часов я снова открыла глаза, ненавистное знание оставалось со мной.


В последних числах марта во дворец прибыл запыленный гонец, проделавший путь от Мероэ, что за Пятым порогом Нила в Нубии, дабы передать срочное сообщение. Оно предназначалось лишь для моих ушей. Начальник дворцовой стражи согласился провести гонца ко мне, но отнесся к нему с подозрением и приказал заковать в цепи.

Я сидела за мраморным столом, где когда-то раскладывал свои карты Цезарь. Мне пришлось свыкнуться с воспоминаниями, и теперь я садилась за его стол всякий раз, когда приходилось разбирать документы. Сегодня, например, я просматривала бесконечные столбцы цифр, вышедшие из-под пера Эпафродита — тот взял на себя почти все обязанности казначея, хотя неустанно повторял, что не настроен заниматься этим. Таковы мужчины — их словам верить нельзя!

Услышав о прибытии гонца, я отодвинула документы в сторону. Жизнь моя в последнее время протекала крайне однообразно, сопровождаемая чувством постоянного страха. Я боялась, что с африканского театра военных действий поступят дурные вести и на смену однообразию придет беда.

Да, беда! Смерть или поражение Цезаря стали бы для меня трагедией, ибо я продолжала любить его и буду любить всегда. Я приняла это как неизбежность, как свой рост или цвет глаз, и смирилась. Цезарь есть Цезарь, и ничего тут не поделаешь. Он — моя боль, но и величайшее счастье.

— Что ж, пусть этот человек приблизится к престолу и сообщит свою новость, — сказала я, хотя и не сидела на троне.

Огромные двери распахнулись на смазанных маслом бронзовых петлях, и в комнату размашистым шагом вошел рослый нубиец. Он держался прямо, несмотря на тяжкие оковы. Его ввели два дворцовых гвардейца.

— Всемилостивейшее величество царица Клеопатра, я посланник восхваляемой и могущественной кандаке Аманишакето, владычицы царства Мероэ.

Он чеканил слова, как командир перед строем.

— Снимите с него цепи! — приказала я. — Не думаю, что мне бы понравилось, если бы моего гонца заковали. Мы должны проявить уважение к кандаке.

Я знала, что «кандаке» — это титул, равнозначный царице, ибо меройский язык в некоторых отношениях весьма сходен со знакомыми мне египетским и эфиопским. Меня всегда интересовало царство Мероэ, южный сосед моей державы.

Стражники поспешно стали снимать с гонца цепи. Он сбросил их, словно стряхивающий воду журавль, и стал еще выше ростом.

— Путь по Нилу к престолу вашего величества занял у меня много дней, — промолвил нубиец. — Я преодолел все пять порогов, дабы прибыть из страны страусов, гиппопотамов и львов в твой город у моря, — произнес он по-египетски, но со столь сильным акцентом, что мне нелегко было его понять. — Я доставил тебе в дар золото, слоновую кость и леопардовые шкуры…

— Которыми так славится ваша страна, — вставила я.

— Короб с ними у меня забрали, чтобы обыскать, — сказал он. — Не сомневаюсь, дары будут поднесены, когда твои слуги убедятся, что все в порядке. Но мое послание строго секретно. Стражи должны удалиться.

Такое требование показалось мне чрезмерным: царица не должна оставаться наедине с незнакомым человеком.

— Один из них останется, — возразила я. — Кроме того, я пошлю за своим главным советником Мардианом.

— Нет. Кандаке приказала сказать одной тебе.

— В таком случае я не смогу услышать твое сообщение и получится, что весь этот долгий путь проделан тобою понапрасну. Мой советник заслуживает доверия, на то он и советник. И мыслимое ли дело, чтобы царица осталась без охраны при чужестранце?

Нубиец задумался, пытаясь найти решение. Я видела, что этот человек чтил каждое слово своей госпожи и за тысячу миль от нее стремился выполнить приказ столь же ревностно, как перед ней. Счастлив правитель, имеющий таких слуг.

— Ты можешь говорить по-эфиопски, — предложила я. — Ни стражник, ни советник ничего не поймут.

Лицо гонца расплылось в широкой улыбке.

— Очень хорошо, ваше величество, — промолвил он, радостно кивая.

Из-за произношения его эфиопский был еще менее внятным, чем египетский, но смысл я улавливала.

— В чем заключается срочное послание? — спросила я.

— Суть в следующем: в Мероэ захвачен в плен человек, выдающий себя за царя Египта Птолемея Тринадцатого.

— Что? — В первый момент я так растерялась, что не нашла других слов.

— Ему лет семнадцать, он почти взрослый. Воины кандаке захватили его, когда он собирал армию. Этот человек потребовал аудиенции, получил ее и в присутствии правительницы поклялся, что он твой брат, истинный владыка Египта, бежавший в Нубию после неудачного сражения с силами Цезаря. Сейчас мы содержим его под стражей, и моя кандаке желает узнать, что думаешь обо всем этом ты.

Самозванец! Я видела моего бедного брата мертвым, видела его продавленный золотой панцирь и струйки болотной воды, вытекавшие из ноздрей. Мне ли не знать, что царь Птолемей Тринадцатый покоится в Александрии, в мавзолее Птолемеев.

— Что тут думать, — сказала я. — Его необходимо казнить!

— Боюсь, мы не можем этого сделать, пока не установим, кто он такой.

— Как это можно установить? И какое это имеет значение? Он совершенно точно не тот, за кого себя выдает. Я знаю, что мой брат мертв. Самозванец заслуживает казни.

— Тогда ты должна приехать, посмотреть ему в лицо и сказать, что он самозванец.

— Что? Путешествие в Нубию? Пусть он приедет ко мне! Пришлите его сюда, и я разберусь, — сказала я.

— Нет, это невозможно, — возразил посланец. — Ты должна понимать, что путь до Египта долгий, и как бы мы ни охраняли пленника, ему может представиться возможность бежать. Стоит просочиться единому слову, как повсюду поползут слухи, и у него появятся сторонники. Так бывает всегда — кто-то поверит в законность его притязаний, кто-то решит, что на нем можно нажиться. Вот почему я не хотел, чтобы кто-нибудь в Александрии услышал об этом. Даже ничтожный намек не должен достичь чьих-либо ушей. Ты уверена, что они не понимают по-эфиопски?

Он беспокойно оглянулся на стражника и явившегося на зов Мардиана, что стоял у дальнего конца стола, не сводя с нас глаз.

— Клянусь, — заверила я нубийца.

— Ты отправишься со мной? — спросил он. — Я готов подождать, но настоятельно прошу не затягивать с решением. Чем меньше времени пройдет между его пленением и… урегулированием вопроса, тем лучше.

Нубиец был абсолютно прав. Чем дольше ложный Птолемей общался с людьми — со стражей, с другими узниками, с кем угодно, — тем он становился опаснее.

— Хорошо, — отчаянно согласилась я. — Похоже, у меня нет выбора. Но мне необходимо придумать официальное объяснение тому, с чего это вдруг царица собралась в путешествие, какого не предпринимал никто из ее предшественников — ни фараоны, ни Птолемеи. Это ведь не прогулка в Каноп!

При этом я понимала: обоснование неожиданного путешествия желательно придумать прежде, чем закончится наша беседа. Мне нужно преподнести ее как некое следствие переданного гонцом сообщения. Причем преподнести убедительно: вон с каким любопытством смотрит на меня Мардиан.

Итак, зачем бы мне вдруг поехать в Мероэ? Какая причина может сорвать с места царицу? Желание увидеть собственными глазами… что именно? Новый торговый путь в Индию? Затерянный город? Может быть, предпринять научную экспедицию? Я могу взять с собой географов и математиков из Мусейона — тех, что бесконечно придумывают опыты по измерению изгиба земли. Да, конечно, только зачем им я — этот вопрос они легко решат сами. Да и купцы, заинтересованные в новых торговых путях, обойдутся без царицы. Охотникам на слонов и леопардов я ни к чему. Ни один из предлогов не подойдет.