Дрожа, я все же спрыгнула с кровати, схватила лампу и подняла над головой. Свету она дала не так уж много, но я успела увидеть исчезавший в открытом окне змеиный хвост. Под окном валялся опрокинутый светильник — по нему кобра и заползла на подоконник.

Змея исчезла, а вот бедная Касу подвывала, держась за свой хвост. Я подскочила к ней, за мной поспешила испуганная Ирас.

— Зажги еще одну лампу! — крикнула я. — На нас напала змея! Нам нужно больше света!

Ирас вскрикнула.

— Да не бойся ты, змея уползла! Нам нужен свет!

Обезьянка тряслась от ужаса, но я не могла разобрать, укушена ли она — Касу не выпускала хвоста из лапок. Когда я увидела, что под ее пальцами он распухает, все стало ясно.

— Кобра цапнула ее за хвост, — сказала я Ирас и обратилась к зверьку: — Касу, разожми пальцы! Мне нужно взглянуть на ранку.

Но обезьяна то ли не понимала, то ли не слушалась, а разжать ее хватку у меня не хватало сил.

— Нужен жгут! — воскликнула я. — Хвост укушен у самого кончика, мы можем перетянуть его жгутом и остановим яд.

Трясущимися руками я вытянула кожаный ремень, удерживавший одеяльце на корзине, перевязала им хвост обезьянки посередине и затянула узел как можно туже.

— Позови охрану, — велела я. — Нужен кто-то покрепче нас, чтобы разжать ее хватку. Тогда можно расширить ранку и отсосать яд, пока он не распространился.

Неожиданно Касу обмякла: страх и потрясение привели к тому, что она лишилась сознания. Ее пальцы разжались, и я смогла увидеть ранку. Всего лишь царапина — видимо, ядовитые зубы задели хвост вскользь.

— Благодарение Тоту! — выдохнула я.

Похоже, бог мудрости с ликом бабуина защитил дитя своего племени от царской кобры.


Неудивительно, что наутро меня пробирала нервная дрожь, хотя снаружи ярко светило солнце. Я стояла в тронном зале рядом с Аманишакето и ожидала пленника. Ночь исчезла вместе со змеей, и сейчас обе они казались нереальными.

Аманишакето была наряжена в огненно-красное одеяние с накидкой, расшитой синими бусинами. Она снова надела множество тяжелых золотых украшений, включая нубийскую корону с двумя кобрами. Венец фараонов Египта изображает кобру — священный урей; две золотые змеи, обернувшиеся вокруг чела кандаке, придали ночным событиям особую окраску.

Двери в дальнем конце зала распахнулись, и два огромного роста стража ввели юношу. Его руки и ноги сковывали цепи, а на шею давило ярмо.

Меня поразило его удивительное сходство с моим покойным братом: и рост, и телосложение, и черты лица его были таковы, что человек, видевший настоящего Птолемея лишь мельком или издали, вполне мог обмануться. Когда юноша заговорил, стало ясно: он надеялся завоевать сторонников своими речами. И тембр голоса, и произношение, и обороты речи — во всем он весьма умело копировал моего покойного брата. Несомненно, он имел возможность в течение долгого времени присматриваться к Птолемею и изучать его привычки. Возможно, служил при дворе.

Даже в оковах он держался прямо, а голос его звучал решительно.

— Приветствую тебя, моя благородная сестра.

Ничего не скажешь, смелый малый. Увидев меня, он не растерялся — это заслуживает восхищения.

— Я тебе не сестра, — последовал мой холодный ответ. — В наших жилах течет разная кровь.

— Я понимаю, ты пытаешься убедить других, но мы-то с тобой знаем правду. После битвы на Ниле ты вообразила, будто избавилась от меня навсегда, но я спасся и скрылся, предоставив вам с Цезарем возможность использовать плоды победы. Однако теперь Цезарь покинул Египет, и ты осталась одна.

— Не совсем, — холодно промолвила я. — Со мной три легиона.

— Легионы? Римляне? Думаешь, они станут сражаться без своего вождя? Не надейся. Иностранцы бросят тебя в решающий момент. С твоей стороны разумнее признать мои права и восстановить меня на троне. Не забывай, что Цезарь провозгласил меня твоим соправителем, а наш отец завещал нам царствовать вместе.

— Довольно. Это забавно, и я признаю, что ты неглуп. Ты хорошо усвоил акцент и выучил правильные выражения. Но ты лжец. Мой брат мертв. Я видела его мертвым, и теперь он покоится рядом с нашими предками в родовом мавзолее. А тебе лучше назвать своих настоящих предков, чтобы мы могли похоронить тебя рядом с ними.

Краска отхлынула с его лица. Видимо, он ожидал, что ему дадут возможность сказать больше. Не понимаю, почему этот человек решил, что сумеет меня одурачить? Может быть, вообразил, будто я редко виделась с братом и память о нем уже потускнела? Но не рано ли — ведь Птолемей расстался с жизнью лишь год назад.

— Этот человек мне не брат, не супруг, не соправитель и не родственник, — заявила я, обращаясь к Аманишакето. Он заурядный самозванец, так пусть же и умрет смертью, подобающей самозванцам. Только тому, в чьих жилах течет царская кровь, пристало носить на челе священную кобру, он же, при всей его дерзости и отваге, не из рода владык.

Его глаза искали мои, умоляя, взывая.

«Позволь мне жить! — молили они. — Позволь мне жить».

Сегодня, сейчас его взгляд преследует меня. Не потому, что принятое решение было неправильным, но потому, что мне пришлось его принять. Вполне возможно, что очень скоро мой сын, мой дорогой Цезарион, будет смотреть в глаза Октавиана с той же молчаливой мольбой во взоре. Октавиан куда более суров и неумолим, чем я. Стоит ли удивляться тому, что сейчас меня преследует взгляд несчастного самозванца, вдруг обернувшийся взглядом моего сына. Увы, нам не дано знать заранее, чем отзовутся в будущем те или иные наши деяния; к тому же с разных позиций они видятся по-разному. И отрава бывает сладкой.

— Уведите его, — приказала кандаке, — и подготовьте место для казни. Преступников выводят за городские ворота и там убивают, — пояснила она мне, когда самозванца уводили.

Юноша обернулся к нам и успел бросить последний взгляд наполовину умоляющий, наполовину вызывающий, — прежде чем его вытолкнули за дверь.

— После того как спадет дневная жара, я хотела бы показать тебе мою пирамиду, — сказала кандаке с улыбкой. Меня всегда развлекают прогулки по пустыне. А тебя?


Когда мы отправились в путь, от скал и деревьев поползли длинные тени: настало то время дня, когда свет меняется и цвет пустыни из раскаленной белизны превращается в переспелую красноту. Небо по-прежнему оставалось ослепительно голубым, а от почвы все так же тянуло жаром. Впрочем, мы были для него недосягаемы, покачиваясь на высоких спинах верблюдов.

Над седлом Аманишакето имелся навес, и она наслаждалась тенью, в то время как ее верблюд, словно корабль по волнам, пересекал пески.

Похоже, ей очень хотелось показать мне свою пирамиду. Признаться, меня несколько удивляло ее желание: не могла же она думать, что я, царица Египта, никогда не видела пирамид? Теперь, когда близится к завершению строительство моей собственной усыпальницы, я понимаю, какое значение зрелый человек придает своей гробнице. Однако в те дни желание кандаке побывать там вместе со мной я находила странным и почти извращенным.

Мы поднялись на вершину хребта, и оттуда неожиданно открылся вид на равнину, усеянную сотнями пирамид. С отдаленного расстояния и в силу своей многочисленности они казались игрушечными. От египетских пирамиды отличались меньшими размерами, а вместо остроконечной верхушки они имели плоскую платформу. Вблизи я увидела, что с востока у каждой имеется портал, а напротив него — какие-то мелкие дополнительные сооружения.

— Вот!

Кандаке указала на наполовину законченную пирамиду, превосходящую прочие величиной, и направила своего верблюда туда. Животное перешло на бег. У подножия усыпальницы владычица остановила его, дождалась меня, а когда я спешилась, распростерла руки, словно норовила заключить погребальное сооружение в объятия.

— Вот моя вечность! — промолвила кандаке с гордостью в голосе.

— И впрямь прекрасная пирамида, — последовал незамедлительный отзыв. А что еще я могла сказать?

— Давай осмотрим молитвенное помещение, — предложила она. — Я приказала украсить его стены резьбой.

Внутри стоял сумрак, и после яркого солнечного дня я почувствовала себя ослепшей. Ощущение на миг возникло такое, будто я умерла и упокоилась в недрах погребальной камеры под пирамидой.

Светильников в пирамиде не было, но кандаке вышла из положения умело и ловко: извлекла из своего необъятного кожаного кошеля металлическое зеркало и с его помощью направила проникавшие в проход лучи солнца на стены, высвечивая рельефы.

— Так-так, — пробормотала она, подавшись вперед, чтобы получше разглядеть рельефное изображение женщины (полагаю, самой кандаке), державшей поверженного врага за волосы и занесшей над ним копье. — Ну вот, опять не то! Резчику не удался мой головной убор.

— Ну, дело поправимое, — заверила ее я.

— И почему они никогда не могут сделать то, что надо? посетовала она.

— Потому что художники — люди, а людям свойственно ошибаться, — ответила я.

— Сама-то ты не думаешь, что ошиблась сегодня утром, а?

Я повернулась к ней.

— Нет. А почему ты спросила?

— Да так… испытываю тебя.

Она царственно повернулась и неспешно направилась к выходу мимо красовавшихся по обе стороны рельефов, на которых она карала своих врагов.

— С северной стороны есть павильон, — молвила кандаке. — Давай посидим там и полюбуемся пирамидой.

«Павильон» был сплетен из тростника, но достаточно прочен, чтобы выдерживать ветры пустыни. Внутри нас дожидались необходимые для ее весомого величества каменные сиденья. Она величаво опустилась на одно из них, я села рядом.

— Ты прошла испытание, моя дорогая, — сказала она, — и теперь я могу предложить тебе присоединиться к моему славному предприятию. Я желаю создать союз женщин. Империю, управляемую женщинами!

Мне не удалось сразу найти ответ, да она и не дала мне такой возможности, ибо заговорила очень быстро:

— Я вижу, что ты — женщина необычная, щедро одаренная богами. Так зачем тебе нужен союз с мужчинами, с Римом? Разорви его и заключи новый со мной! Мы создадим невиданную державу, взирающую на юг, на Африку, и на восток — на Аравию и Индию. Великую страну. Она повернется спиной к Риму и ко всему, что он навязывает миру. Чему можно научиться у Рима? Что знают римляне о наших народах, имеют ли они представление об искусстве, о поэзии, о мистериях Осириса и Исиды? Их видение мира ограничено тем, что происходит при дневном свете, им не внятны ни рассвет, ни сумерки, ни магия лунной ночи. Однако они стремятся разрушить то, о чем не имеют понятия.

— Не думаю, чтобы они так уж стремились к разрушению, — сумела вставить слово и я.

— Да, конечно, они думают не о разрушении, а о том, как швырнуть самые прекрасные вещи в мире под колесницы, проезжающие по Риму в бесконечных триумфах их вождей. Колеса перемалывают все в прах! — Она подалась ко мне. — Ты — наша единственная надежда. Возможно, ты и есть спасительница, предсказанная оракулом. Женщина, которая острижет волосы Рима и спасет Восток.

Только теперь мне открылась истина.

— Так вот почему… вот зачем ты завлекла меня в Мероэ. Чтобы познакомиться со мной и сделать мне это предложение. А ложный Птолемей был лишь предлогом.

Да, здешняя правительница хитроумна, как Одиссей, и азартна, как сам Цезарь.

— Ты ведь совсем не то, что римляне, — продолжила кандаке, оставив мои последние слова без внимания. — Им никогда не понять тебя, не понять, что представляет собой Египет. Для них твоя страна — не более чем поставщик хлеба, нужного им в огромных количествах для прокорма вечно недовольного плебса и многочисленных армий. Поодиночке нам перед ними не устоять, но вместе мы дадим отпор кому угодно. Дать отпор и основать державу, соединяющую в себе славу Греции, роскошь Африки, богатства Индии; одухотворенную ученостью, терпимостью, тягой к новизне! Это будет царство счастья!

— Ты говоришь как купчиха, расхваливающая товар, — отозвалась я. — Стоит ли так возвеличивать будущую империю? Это страна людей, а не богов.

— Но что мешает ей осуществить мечту великого Александра? Разве он не обращал свой взгляд к Востоку? Разве его устремления не направлялись туда? Он завоевал бы Индию, не окажись его солдаты слабы духом.

— У нас нет такой армии, как у Александра, — сказала я.

— Такой армии нет ни у кого. Даже у Цезаря, которому приходится расходовать энергию на борьбу со своими же соотечественниками. Зато у Нубии есть прекрасная армия, а наши лучники лучшие в мире. Мы можем помериться силами с кем угодно, кроме Рима.

— Но Рим не оставит в покое никого, — вырвалось у меня.