Я повернула голову, принялась целовать его шею, подбираясь к уху, и пробежала пальцами по спине. Туника! Нужно избавиться от нее, она стоит между моими руками и его плотью — его чудесной плотью, которой я жаждала коснуться. Я потянула ткань, пытаясь стащить ее. Цезарь приостановил ласки и тихо рассмеялся.

— Я счастлив угодить тебе, — молвил он. — Но не хотел бы иметь полководца, так рвущегося в бой. Если начать атаку раньше, чем готовы войска, сражение можно проиграть.

— А ты не готов к сражению? — спросила я.

Я смутилась и оставила его рукава в покое.

Цезарь поцеловал меня в губы.

— Мое сладкое дитя, это же не сражение. Боги свидетели — ничего похожего!

Он слегка подался назад, нежно развязал тесемки на плечах моего платья, склонился и стал целовать обнажившиеся груди с возрастающей страстью, доводя меня до безумия. Я прижала его к себе и увлекла на подушки. У него вырвался хриплый глубокий вздох, сердце забилось чаще.

— Туника, — пробормотала я.

Ее ткань собиралась складками по спине Цезаря.

Он сел, стянул через голову одежду, а потом освободил меня от платья, дабы ничто не разделяло наши тела.

Кровь во мне закипела, разрывая жилы, однако Цезарь не откликнулся на мою страсть немедленно. Он стал покрывать поцелуями мои грудь и живот с медлительной чувственностью, заставлявшей стонать от страсти, особенно когда он добрался до моих сосков и стал ласкать их губами с нежностью, как ребенок. У меня перехватило горло, я чувствовала, что задыхаюсь. От нетерпения у меня вырвался протяжный прерывистый крик.

Он мгновенно наклонился вперед и прижался лицом к моей шее. Я ощущала его дыхание и почти не могла разобрать слова. Что он говорил?

— Теперь ты моя… Сейчас! Сейчас!

Наконец почувствовала тяжесть его тела и подала бедра вперед, чтобы соединиться с ним. Я ждала целый год, и если это не произойдет сейчас же, я просто умру. Каждая частица моего тела изнемогала от желания.

С тех пор как мы в последний раз были вместе, прошло немало времени, но тело хранит интимные воспоминания. Цезарь слился со мной, мы стали единым целым. Я не забыла, каково это — когда он со мной. Одновременно я осознавала, что он существует сам по себе, и чувствовала наше сладостное различие.

Мною овладело неистовство совокупления — состояние, когда люди забывают о человеческой природе и обращаются в голодных зверей, алчущих чужой плоти. Два цивилизованных существа с их опытом, познаниями, образованием и воспитанием превратились в нагие тела с единственным стремлением породить очередной всплеск наслаждения. А за ним последует опустошение.

Взрыв жизни, за ним следует смерть. В любовном акте человек повторяет свою судьбу. Однако конец, к которому он стремится в страсти, безмерно сладостен.

Я обнимала его спину и пыталась не оцарапать, но знала, что не сдержу себя. Да и как могло быть иначе, если важно одно — чтобы он вошел в меня глубже, глубже, еще глубже!


Позже, лежа с ним рядом и переводя дыхание, я пыталась рассмотреть его лицо. Он выглядел моложе, чем когда бы то ни было.

— Моя дорогая, — сказал он мне, — я даже не думал, что почувствую это снова.

Мы лежали в спутанном клубке простыней, мокрых от пота. Они остывали, несмотря на тепло наших тел. Точно так же и страсть быстро обретает самостоятельность, словно отделяется от наших реальных личностей.

— Я по-прежнему люблю тебя, — промолвил он задумчиво. — Я люблю тебя так же, как любил в Египте. Люблю здесь, в Риме, как в открытом дворце в Александрии.

Только теперь я поняла, что в сознании Цезаря я привязана к Египту — такая же неотъемлемая часть моей страны, как пирамиды. Он думал, что я навсегда осталась на берегах Нила.

— Я живая женщина, — ответила я. — Настоящая, способная жить и дышать в самых разных краях.

— Я должен признаться, что не думал о тебе так. Я думал о тебе как о местной богине.

Я рассмеялась.

— Вроде тех, что живут у источников или скал?

Цезарь выглядел пристыженным.

— Именно. Мое прибытие в Александрию сейчас кажется сном, и ты была его частью. Трудно соотнести эти воспоминания с тобой, когда ты здесь… Почему бы мне, — он рассмеялся от этой мысли, — не взять тебя на Форум! Да. Ты познакомишься с Цицероном, Брутом и молодым Октавианом, а я докажу себе, что ты настоящая.

— Ты обладал мной. Ты знаешь, что я настоящая.

— Нет. Это тоже похоже на сон. — Его голос звучал тихо. — Темная комната. Тайный визит. Любовное действо при одной зажженной свече, разговор приглушенными голосами. Завтра все покажется сном, что приснился мне в лагере.

— Но ведь через несколько часов я увижу тебя при свете дня!

— И я выступлю с официальным приветствием по поводу твоего прибытия в Рим. Облачусь в тогу (наряд, надо сказать, страшно неудобный), произнесу высокопарную речь и постараюсь тебе не подмигивать.

— А я буду гадать, не возбужден ли ты под этой тогой.

— Ну, тут гадать нечего, — заверил Цезарь. — Официальные обязанности захватывают целиком.

Он помолчал.

— Ты понимаешь, что ты в гостях у меня, а не у римского государства? Так проще. Не нужно устраивать торжественных церемоний, и у сената нет возможности использовать тебя вместо меня: оскорблять тебя, когда хочется оскорбить меня, или льстить тебе, когда хочется подольститься ко мне. О, это заноза в моем боку, — с горечью вздохнул Цезарь. — Недруги готовы использовать против меня все возможные средства, и я не хочу, чтобы ты стала пешкой в их игре.

— Почему ты вообще о них беспокоишься? — спросила я. — Похоже, эти люди способны лишь путаться у тебя под ногами.

Он тихонько рассмеялся.

— Я беспокоюсь о них — прекрасно сказано! — потому что они представляют собой законную власть Рима. Такова наша власть с тех самых пор, как пятьсот лет тому назад сбросили царей. Эти люди считаются сторожевыми псами нашей свободы и бдительно следят за каждым шагом тирана вроде меня.

— По-моему, в их существовании нет ни капли смысла. Они мешают Цезарю, и какой от них толк?

— Истинные слова дочери Птолемеев.

Он наклонился и подобрал свою тунику. При тусклом свете я заметила, что все-таки оставила отметины на его спине. Я облизала палец и провела по царапинам.

— Кальпурния поинтересуется, откуда они взялись, — промолвил Цезарь, поежившись от прикосновения.

Кальпурния! Для меня это стало ударом: я полагала, что они или развелись, или живут раздельно.

— Прости, — промолвила я, не кривя душой: Кальпурния представлялась мне немолодой римской матроной со строгим взглядом и поджатыми губами.

— Бедная Кальпурния, — сказал Цезарь, чем удивил меня. — Большую часть жизни она проводит в ожидании моего возвращения. Из двенадцати лет нашего брака одиннадцать лет меня не было в Риме.

Молода ли она? Возможно. И он так мало пробыл с ней. Должно быть, она до сих пор ощущает себя невестой. Как женщина, я пожалела ее. Потом я вспомнила Эвною, и мне стало не по себе.

— А что скажешь о царице Мавритании? — выговорила я, мысленно молясь о том, чтобы он объявил эту историю клеветой Сципиона.

— Мне было одиноко, — просто ответил Цезарь, — и она скрасила мое одиночество. — Он вздохнул, как человек, совершивший ошибку. — Я и провел-то с ней одну ночь, чего вполне хватило. Если у меня имелись иллюзии, что царица по положению будет царицей и на ложе, Эвноя убедила меня в обратном. За это ты можешь поблагодарить ее. А Сципион, не упускающий случая меня уязвить, стал распускать слух, будто она жила в моем шатре всю кампанию. Поверь, это не так. Она заставила меня лишь сильнее тосковать по тебе — единственной женщине, что мне по-настоящему нужна. Ты единственная, кого я хотел бы всегда иметь в своем шатре, да не могу.

Моя любовь была настолько глубока, что я поверила ему, хотя и знала: он великий любовник, а великий любовник умеет сказать женщине то, что ей больше всего хочется услышать. Впрочем, даже теперь я по-прежнему ему верю, ибо наша любовь превосходила обычное влечение мужчины и женщины. Мы оба это знали.

Я продолжала водить пальцами по линиям отметин на его спине. Он слегка поежился — то ли от холодных прикосновений, то ли от щекотки, — потом повернулся со вздохом и поцеловал меня.

— Вообще-то я уже собирался идти, но…

Цезарь вновь заключил меня в объятия, и мы погрузились в пучину страсти.


Забрезжил рассвет, когда он оделся и приготовился уходить.

— Мне уже почти пора возвращаться сюда, — усмехнулся Цезарь, надевая сандалии. Было так светло, что я без труда различала их цвет и количество ремешков.

— Ты можешь посмотреть на него сейчас, — предложила я. — Уже не понадобится лампа.

Взяв Цезаря за руку, я подвела его к маленькой кроватке в соседней комнате, где на спине спал наш сын.

Меня поразил вырвавшийся у Цезаря стон и выражение боли на его лице. Он уставился на малыша, даже опустился на колени, чтобы рассмотреть его поближе, а потом взял мою руку и сжал ее. Очень долго он оставался в этой позе, не произнося ни слова, а потом резко поднялся и направился к двери. Уже у порога Цезарь обернулся и бросил на меня печальный взгляд.

— Это истинный я, — прошептал он.

После чего ушел.

Глава 23

Я стояла в саду у каменного фонтана и смотрела, как восходит солнце. Я выждала в своей комнате, пока Цезарь покинет виллу, и выскользнула из спальни, не в силах дожидаться пробуждения остальных. Я устремилась навстречу голосам проснувшихся птиц. Утренний воздух был свеж и прохладен; статуи, клумбы и живые изгороди окутывала легкая дымка, которую вскоре разгонят солнечные лучи. Я ощущала себя обессиленной от переизбытка впечатлений: долгое путешествие, прибытие в незнакомую страну, а потом прекрасная бессонная ночь. Голова моя кружилась. Я опустила руку в чашу фонтана и плеснула воды себе в лицо. Жаль смывать его поцелуи, но что поделаешь.

Потом я села на одну из каменных ступеней и подумала: наверное, следовало бы свято хранить не только память, но и реликвии той ночи — никогда не умываться, не менять платье и покрывала на постели. Мысль о вечно развороченной постели со священными неприкосновенными простынями заставила меня молча рассмеяться. Мусейон любви — разумеется, нелепая идея, но ведь на миг она пришла мне в голову.

Солнце поднималось выше, и щебет птиц затихал. Как он говорил, «официальные обязанности поглощают целиком»? Когда я увижу его в следующий раз, он будет принадлежать дневному времени, миру римской политики, дипломатии и этикета. Мы вручим друг другу подарки, он пригласит меня на свой триумф, и мы будем обмениваться политическими любезностями. Встреча двух глав государств, ничего более.


Вскоре Цезарь вернулся на виллу верхом в сопровождении внушительной свиты, одетый в тогу столь ослепительной белизны, что я заморгала. На коне он держался с удивительной грацией и исключительно прямо. Возможно, благодаря этому он казался выше ростом. Перед ним шли ликторы со странными связками прутьев, в середину которых были воткнуты топорики. Я знала, что такие связки считаются в Риме символом власти. Количество ликторов показалось мне огромным. Позади Цезаря вышагивал отряд солдат. Это личная гвардия? Телохранители?

Я ожидала его у входа в дом, сидя на маленьком троне, предусмотрительно привезенном из Египта, — ведь было ясно, что без церемоний не обойтись, а просить Рим одолжить мне трон по меньшей мере недипломатично. Оделась я в наряд для обычного, а не парадного приема, поскольку визит считался личным, а на дворе было утро. Признаться, самочувствие мое оставляло желать лучшего, да и внешний вид тоже; воодушевление ночи сменилось усталостью и нервозностью. Право, мне не хотелось видеть его сейчас. Не так скоро. Может быть, в другой день.

Цезарь приблизился. Я вцепилась в подлокотники трона. Он направился вперед, оставив свою свиту позади. Я слышала, как цокают по гравию копыта его коня. Цезарь взирал на меня с седла, и его лицо не выдавало ни малейших признаков узнавания и вообще никаких эмоций. Некоторое время мы находились на одном уровне — он на коне, я на троне, установленном на широкой лестнице виллы.

Потом он одним быстрым движением спешился и неторопливо поднялся по ступенькам, не сводя с меня глаз — темных и бесстрастных.

Ко мне приближался незнакомец, представляющий Рим и окруженный сонмом людей с причудливыми символами власти в руках. Я терпеть не могла топоры, а тут их было множество, и все повернуты в мою сторону. А Цезарь — он казался совсем другим. Неожиданно мне стало страшно. Зачем я вняла его зову и доверилась ему — и Риму? Топорики поблескивали в лучах солнца, издевательски ухмыляясь.