Рядом со мной оказалась Октавия, по другую сторону от нее — Птолемей.

Ложа были обиты очень дорогой тканью, а для удобства гость опирался левым локтем на специальный валик. Едва все устроились, как явились слуги, разули нас и омыли наши ноги душистой водой, после чего сандалии унесли, оставив им на смену подушечки для ног. Тем временем виночерпий наполнил чаши вином.

Перед каждым ложем стоял инкрустированный серебром длинный стол, чуть ниже самого ложа. На столе я увидела тарелки, ножи, ложки, а также салфетки, сделанные из материала еще более дорогого, чем покрывала на ложах. Мы взяли эти салфетки и расстелили их перед собой, защитив ткань наших одежд еще более роскошной тканью.

Цезарь оперся на локоть и протянул свою чашу. Его сильная рука не дрожала даже в столь неловком положении.

— Приветствую вас, друзья и родные! — провозгласил он. — Как говорил Эсхил, что может быть приятнее, чем узы, связующие хозяина и гостя?

Все поддержали его вежливыми кивками и улыбками.

Мне надлежало ответить хозяину, и я подняла чашу.

— Воистину, это одна из величайших радостей жизни. Как написал наш александрийский поэт Каллимах:

Мимо идешь ты гробницы, где ныне лежит Баттиад,

Прежде слагавший стихи, веселяся за чашей хмельною.

Так не пристало ли нам, други и славные гости,

Должное чашам воздать, пока есть у нас силы и время?

Я пригубила вино.

Все тоже припали к чашам.

«О славный Дионис, — подумала я, глядя, как пьют римляне. — Поддержи меня!»

— Путешествие царя и царицы оказалось весьма опасным, — сказал Цезарь. — По-видимому, мне нужно помнить о врагах не только на суше, но и на море. Те, кого я считал давно уничтоженными, вновь подняли головы. Стремясь к отмщению, шайка пиратов под предводительством двоих разбойников, державших меня в плену много лет тому назад, напала на корабль и загнала его в Мессинский пролив.

Цезарь выдержал паузу, заставив всех ожидать завершения истории.

— Боги были на стороне моих гостей, которые, помимо прочих даров, привезли мне этих морских разбойников в качестве пленников. Воистину приятный подарок! — Он от души рассмеялся. — Итак, чтобы отпраздновать это приключение, я угощаю сегодня не обычным фалернским, а мамертинским из Мессины.

Он кивнул виночерпию, и тот выставил новую амфору, а потом ушел, чтобы перелить вино в кувшины поменьше.

Слуги начали выносить самые первые угощения, призванные возбудить наш аппетит. Подали макрель в мяте с ломтиками яиц, оливковую пастилу с плоским хлебом из Капуи, рулет из спаржи и нарезанные стебли лука-порея на скрученных листьях латука. Все занялись едой; неловкость постепенно уходила. Я украдкой глянула на Цезаря, потом на Кальпурнию: она не отводила от мужа собственнического взгляда. На миг мы посмотрели друг на друга, но я тут же отвела глаза. Кальпурнии на вид было около тридцати. Наверное, она вышла замуж очень молодой. Мне она показалась недостаточно красивой для Цезаря, но я предпочла бы увидеть на ее месте женщину попроще. Всегда хочется, чтобы твоего возлюбленного любила достойная женщина, но никогда — чтобы она была достойнее тебя.

— Расскажи мне об этом доме, — попросила я. — Мне известно, что здесь официальная резиденция великого понтифика, но я плохо понимаю, что это за должность.

Мне хотелось верить, что мой тон выражает живой интерес, а вопрос звучит вполне безобидно.

— Дядя Юлий, можно мне ответить?

Это, к моему удивлению, подал голос Октавиан, занимавший низшее по рангу место — третье на фамильном ложе.

— Конечно, — ответил Цезарь, выглядевший довольным. — Поскольку ты тоже член коллегии понтификов, это вполне уместно.

Октавиан подался вперед. Его лицо с тонкими чертами сохраняло чрезвычайно серьезное выражение.

— Коллегия понтификов представляет собой древнейшее и наиболее почитаемое сообщество жрецов, восходящее к временам основания Рима. Мы храним священные щиты и копья, предсказывающие победы, а также анналы и архивы города, — говорил юноша с пылом и рвением, раскрасневшись, подобно пламени перед алтарем Марса. — Мой дядя является великим понтификом уже почти двадцать лет.

— Да, — кивнул Цезарь. — В настоящее время коллегия намерена воспользоваться одной из своих прерогатив и реформировать календарь.

За столами послышались тяжелые вздохи.

— Пора! — настаивал Цезарь. — Наш календарь давно утратил какое-либо соответствие с природным. Мы отмечаем праздник урожая, когда лето еще в разгаре, а равноденствие — когда дни короче ночей. Жрецы, в чьи обязанности входили наблюдение и корректировка дат, не справились с этим. Поэтому я, в соответствии со своими полномочиями, намерен исправить допущенные ошибки.

— Но, Цезарь, — вступил в разговор Брут, — это дело не для обычного человека, какими бы благими намерениями он ни руководствовался и какими бы полномочиями ни обладал. Здесь требуются знание астрономии и математики, а также детальное знакомство с другими календарными системами, в том числе не оправдавшими себя.

Я наблюдала за его лицом и не могла понять: то ли он считает Цезаря глупцом, то ли искренне предупреждает о сложности задуманного шага.

— У нас в Александрии живет Сосиген, всемирно известный астроном и математик, — подала голос я. — Вы слышали о нем.

Присутствующие закивали: слава александрийского ученого достигла и Рима.

— Я направлю его к тебе, Цезарь, с тем чтобы твой новый календарь соответствовал последним достижениям науки. А правда ли, — я вдруг вспомнила, что один месяц будет назван в его честь, — что в календаре появится месяц с новым названием?

— Толковали о том, что квинтилий, месяц моего рождения, могут переименовать в мою честь, но… — Цезарь пожал плечами.

— Всего лишь слух! — буркнул Брут. — Месяцы называют по их числам, а если они получают особое название, то в честь богов, не смертных. Рим этого не допустит.

— Однако все говорят, что так оно и будет, — возразил юный Октавиан, не сводивший с дяди пристального взгляда.

Природа его энтузиазма осталась для меня неясной: хотел ли он, чтобы толки оправдались, или считал это категорически неприемлемым? Так или иначе, воодушевление еще более украсило тонкие черты его лица. Мне доводилось слышать о «юлианской красоте» — будто бы лица всех Юлиев отличает особая утонченность. Октавиан мало напоминал Цезаря, но общность между ними все же улавливалась. Я перевела взгляд на Октавию и убедилась, что ей присуща та же деликатность черт. Приметив на длинном изящном пальце обручальное кольцо, я подумала о том, кто ее муж.

— У него хватает почестей, — заявил Брут. — Его победы вознаграждены четырьмя триумфами, один за другим он назначен «блюстителем нравов» и диктатором на десять лет, его триумфальная колесница будет помещена на Капитолийском холме напротив колесницы Юпитера. Зачем еще и месяц «юлий»? По-моему, все месяцы и так принадлежат ему.

— Брут, уж не завидуешь ли ты этим почестям?

Напряженная тишина, которую только-только удалось развеять, воцарилась вновь. Кроме того, я услышала в голосе Цезаря боль, и мне стало больно самой. Кто для него этот Брут, если его неодобрение уязвляет Цезаря с такой силой?

— Нет, конечно, — прозвучал ответ. Но произнес их не Брут, а его мать Сервилия.

— Брут? — снова спросил Цезарь.

— Нет, — буркнул тот, не глядя на Цезаря.

— Моего Цезаря не было в Риме одиннадцать из последних двенадцати лет, — сказала Кальпурния. — Если Рим желает воздать ему почести за то, что он сделал для города в дальних походах и на полях сражений, с чего бы нам возражать?

Я была вынуждена признать, что голос у нее приятный.

— Подумайте, — продолжала она, — ведь мы поженились тринадцать лет назад, и за это время он провел со мной лишь несколько недель.

По ее словам получалось, что со мной он провел больше времени, чем с ней.

Я подхватила кусок макрели, слушая продолжение разговора.

— Сейчас трудно понять, что в Риме воистину благородно и заслуживает сохранения, а что отжило свой век и должно быть изменено, — задумчиво промолвил Октавиан.

— Молодой Октавиан ревностно защищает добрые традиции, — заметил Цезарь. — И если уж для него что-то новое заслуживает одобрения, значит, оно и впрямь достойное.

— А вот у нас в Египте, похоже, нет вообще ничего, кроме традиций, — неожиданно встрял Птолемей. — Мы окружены вещами, сделанными так давно, что они кажутся божественными. Повсюду усыпальницы, статуи… призраки.

— Но Александрия — новый город, — сказала Октавия. — Совершенно новый и, судя по тому, что я слышала, очень красивый.

— Да, — с гордостью подтвердила я. — Это самый современный город в мире, и его спланировал великий Александр.

Слуги начали убирать тарелки и приготовились выносить новое блюдо, именуемое mensa prima.[5] Звяканье столовых приборов и суета служителей побудили нас прервать беседу. Бросив взгляд на Цезаря, я отметила, что он так и не притронулся к вину. Потом я вспомнила его признание, что он избегает хмельного, опасаясь провоцировать припадок. Ел он тоже очень мало.

— Тебе понравилась Александрия? — неожиданно громко спросила Цезаря Кальпурния.

Он вздрогнул, захваченный врасплох. Очевидно, такая прямота не была свойственна Кальпурнии, и сейчас ею двигало раздражение.

— Мне нравятся все поля сражений, — ответил Цезарь после некоторого замешательства. — Александрия же была для меня именно полем боя, причем отличным от прочих: пришлось сражаться на городских улицах, среди гражданского населения. Это особый род войны, ибо любая ошибка унесла бы жизни множества невинных людей.

Кальпурния, похоже, хотела съязвить, но воздержалась.

Тут вынесли новые кушанья, выложенные на серебряные тарелки. Мне было любопытно отведать пряную свинину, тушенную с яблоками, поскольку в Египте свинину не едят. Еще подали почки, приготовленные по-парфянски, и фаршированных дроздов с душистым миртом. Потом взору гостей явилось блюдо с гигантской красной кефалью, поджаренной в маринаде.

— Ты сам ходил покупать кефаль? — со смехом спросил Агриппа. Как я поняла, кефаль стала у римлян настоящей манией: представители знатных фамилий торговались на рыбном рынке, перебивая друг у друга лучшие экземпляры. — Как тебе удалось увести эдакую рыбину из-под носа у Марка Антония? Он ходит туда каждый день, чтобы раздобыть лучшую.

— Сам? — Октавиан, похоже, был шокирован.

— Это еще не самое скверное из того, что он делает. Завел себе свиту из актеров и актрис, пьет напропалую, живет в доме Помпея и за него не платит, — сказал Брут. — Заметь, Цезарь, я говорю о человеке, которого ты назначил управлять Римом в твое отсутствие.

— Да, он не справился с поручением и разочаровал меня. Я освободил его от должности, на том и делу конец. Что же до его пьянства и шашней с актрисами, это меня не касается.

— Но разве он не в родстве с нами? Разве он не принадлежит к роду Юлиев?

В голосе Октавиана слышалось огорчение.

— В дальнем, — сказал Цезарь.

— Однако не в таком уж и дальнем, — заметил Октавиан.

— Зачем обсуждать его сейчас? — пожал плечами Цезарь. — У него есть свои достоинства, и в прошлом он неплохо мне послужил, Да, с последним заданием Марк Антоний не справился, но он все равно остается выдающимся полководцем. У него глубочайшее врожденное чувство тактики. Я охотно взял бы его с собой в сражение.

— Мне доводилось видеть Марка Антония, когда он посещал Египет с Габинием, — промолвила я.

Я вспомнила улыбчивого кавалерийского командира, не ставшего потешаться над моим подвыпившим отцом, в то время как прочие римляне смотрели на царя искоса. Он был добр.

— Лет десять тому назад, а то и больше, — сказал Брут. — С тех пор Антоний изменился.

Он подцепил ножом здоровенный кусок мяса и перенес его на свою тарелку. Брызги подливы упали на салфетку.

Подали новые угощения: вареный огурец и то, что Цезарь назвал «кашей по-александрийски». Лично я ничего подобного в Александрии не пробовала, но, видимо, блюдо отражало представление римлян о наших вкусах и образе жизни. Оно было щедро сдобрено корицей и медом.

— Это ново для меня, — призналась я. — Да, мы многого не знаем друг о друге и о наших обычаях. Здесь, в Риме, меня озадачивают некоторые вещи. Например, ликторы. Я понимаю, что у высших должностных лиц должна быть почетная стража, и вполне допускаю, что эта стража может быть вооружена топорами. Но зачем засовывать топор в связку прутьев? Что это значит? Ваши ранги тоже для меня загадка. Про сенаторов я понимаю, но квесторы, преторы… Еще, кажется, эдилы… Какие у них функции?