Птолемей плакал.

— Не смотри, — сказала я, сжав его руку.

Но тут Арсиноя обернулась и бросила на меня прямой, полный ненависти взгляд. Когда наши глаза встретились, она сумела на время приковать к себе мой взор, обратив меня в пленницу своей ярости.

Потом она двинулась дальше. Мне показалось, что дух ее уже пребывает далеко отсюда. Но на миг ей удалось одержать свою маленькую победу. Прекрасная гордая пленница вызвала у толпы сочувствие, а вот ко мне, виновнице ее несчастий, обратилось множество недоброжелательных взглядов. Я вдруг стала злодейкой, а она — несчастной жертвой!

Как могли они так быстро забыть, что Арсиноя сражалась против Рима? Увы, римляне неравнодушны к красоте, и при виде прекрасной царевны в цепях они забыли даже о Цезаре. Никто не бросал в нее отбросов, и не прозвучало ни одного оскорбления.

За Арсиноей вели жертвенных быков, и это заставило толпу проникнуться еще большим сочувствием. Несчастную царевну вели на заклание, как одно из предназначенных в жертву белоснежных животных.

Следом во всем своем блеске появился Цезарь, но народ не спешил приветствовать его: вид ликторов и золотой колесницы вызвал лишь несколько восклицаний, прозвучавших довольно жалко среди молчания толпы. Несколько человек бросили в колесницу флаконы с ароматическим маслом, и когда один из них ударился об обод и разбился, Цезарь подхватил склянку и высоко поднял над головой.

— Молодцы! — воскликнул он. — Я всегда говорил, что аромат благовоний не мешает моим солдатам хорошо сражаться.

Реплика понравилась: народ начал притопывать и выкрикивать его имя.

— А благовония, наверное, египетские? — громко спросил он, уловив подходящий момент.

Раздался рев одобрения.

— Я вам так скажу: ароматы из Египта самые лучшие. И я привез их оттуда для вас! — Он обвел толпу широким жестом. — Для вас всех! Я раздам их вместе с подарками! Кассию, камфару и масло из лилий!

Где он все это раздобудет за столь короткое время? Я знала, что из Египта он благовоний не привез.

Октавиан, что ехал рядом с ним, тоже уворачивался от склянок с благовониями.

— Клеопатра и шкатулка ее притираний! — прозвучал из толпы вчерашний насмешливый куплет.

На миг Цезарь застыл, а потом повернулся и сделал широкий жест в мою сторону, словно представляя меня народу.

Римляне орали и топали ногами. Колесница быстро покатила дальше, а я осталась на месте с пылающим лицом, остро ощущая присутствие Кальпурнии, хоть и не видя ее. Октавиан следовал за Цезарем, глядя прямо перед собой.

Топот солдатских ног заглушил все остальные звуки. Бойцы снова затянули насмешливые куплеты, включавшие, разумеется, и вирши о Клеопатре. С прошлого триумфа к ним добавились новые:

Пока пылал огнем маяк

И на него войска глазели,

Наш лысый вождь не вылезал

У Клеопатры из постели!

Как я ненавидела это! Как возмущала меня подобная наглость! И почему Цезарь терпел подобное обращение? Ведь это словно тебя самого ведут в триумфальном шествии.

С ней дни и ночи проводил,

Сколь сил хватало у солдата,

А если обо всем забыл,

Так ведь она же виновата.

Довольно! Я не могла больше этого выносить. Может быть, Цезарю смешно, когда над ним в голос потешаются его солдаты, но чтобы меня прилюдно называли шлюхой!..

Наконец ужасная процессия прошла мимо, и триумф подошел к концу. Испытание закончилось.


За триумфом должно было последовать особое представление — морское сражение. Я плохо представляла себе, как можно устроить в Риме нечто подобное, да и вообще не любила кровопролитий, однако Цезарь прислал нам с Птолемеем официальное приглашение. Уклониться от него, как и от присутствия на египетском триумфе, было нельзя.

Носилки доставили нас уже не к цирку, а к реке. На берегу собрались огромные толпы. Многие явно прибыли заранее и провели там ночь. Эта часть города была застроена не слишком плотно, однако я увидела здесь несколько маленьких храмов, примыкавших к огромному многоколонному комплексу, который заканчивался театром.

— А он, пожалуй, не меньше наших храмов! — звонким голосом заявил Птолемей.

Что там такое? Надо спросить у Цезаря.

Ох, лучше бы этого сооружения вообще не было! Сейчас я вспоминаю о нем с содроганием, хотя тогда, в лучах солнца, оно казалось вполне безобидным. Впрочем, стоит ли винить здание за то, что делают внутри его злые люди?

— А где храм, окруженный вражеской территорией? — осведомился Птолемей. — Тот, где римляне бросают окровавленные копья, чтобы начать войну?

Мне пришлось признаться, что я попросту не знаю, о чем он говорит. Придется и об этом спросить Цезаря.

Неожиданно носилки остановились, и слуги помогли нам выйти. Когда мы огляделись, я не поверила глазам. Перед нами предстало озеро, а на озере — два отряда самых настоящих боевых кораблей под развевающимися знаменами: биремы, триремы и квадриремы. Гигантская толпа окружала водное пространство, толкаясь и крича.

На берегу был сооружен помост с галереей, где я увидела Цезаря и его обычных спутников.

Мы поднялись туда, и нас проводили к нашим местам. С высоты вид открывался еще более чудесный. Искусственное озеро, вырытое на Марсовом поле, раскинулось не менее чем на полмили в длину. Глубины его я, разумеется, определить не могла, но ее хватало для военных кораблей.

Я заметила, что Цезарь присматривается ко мне, словно затеял представление лишь для того, чтобы увидеть мою реакцию. Поначалу я была изумлена и не могла этого скрыть.

Я ожидала, что Цезарь направит ко мне Октавиана, и не ошиблась. Молодой человек подошел к нам и, не сводя с меня внимательного взора, промолвил:

— Приветствую вас, ваши величества. Мы рады, что вы разделили с нами и этот триумф, и последующее празднование.

Мне почудилось или он действительно подчеркнул слово «этот», внимательно глядя на нас?

— Нам было необходимо его увидеть, — сказала я как можно более искренне. — Не стану скрывать, нам пришлось нелегко, ибо зрелище вызвало много ужасных воспоминаний.

— Когда об этом узнает Цезарь, он огорчится, — промолвил юноша. — У него сложилось впечатление, что ты, как и он сам, видишь в пленниках только врагов. А вид закованного в цепи врага поднимает настроение.

— Может быть, ты лучше поймешь меня после того, как побываешь на войне сам, — промолвила я и тут же пожалела о своей несдержанности.

Да, конечно, самодовольство не видевшего сражений юнца вызывает досаду, но в моем положении нужно внимательно следить за своими словами.

— Расскажи мне о предстоящем зрелище, — попросила я, решив сменить тему. — По-моему, это похоже на чудо. Неужели нет задачи, с какой не справились бы римские механики?

— Мне, во всяком случае, о такой неизвестно, — ответил Октавиан со своей обычной улыбкой, прекрасной и бесстрастной.

Потом он пояснил, что перед нами будет разыграно сражение между флотами Египта и Тира. Силы противников равны — по две тысячи гребцов и по тысяче палубных солдат с каждой стороны.

Когда корабли по сигналу труб сблизились и сцепились, я поначалу решила, что это показательный бой. Но очень скоро над одним из судов поднялся дым, и люди с криками начали прыгать за борт. Только тогда до меня дошло, что дерутся на озере всерьез, по-настоящему.

— Что здесь происходит? — с укором обратилась я к Октавиану. — Я думала, мне покажут сражение, но они там, похоже, и вправду убивают друг друга?

— Во время «морской битвы» великие сражения воспроизводятся во всех подробностях, включая жертвы, — спокойно ответил Октавиан. — Например, мы разыграли битву при Саламине, когда афиняне победили персов, а также имели удовольствие полюбоваться на то, как снова гибнет флот Карфагена.

— Но если битва уже состоялась и итог ее известен, разве вопрос не решен окончательно? — требовательно вопросила я. — С какой целью воспроизводить сражение, если вердикт истории пересмотру не подлежит?

Корабли таранили друг друга, абордажные крючья цеплялись за борта, солдаты на палубах рубились мечами. Баллисты метали зажигательные снаряды, поджигая снасти. Некоторые снаряды упали среди зрителей, вызвав крики и панику.

Сражение становилось все более ожесточенным. Убитых и раненых выбрасывали за борт, и по воде расплывались темные пятна крови. Наконец один из кораблей получил пробоину и стал тонуть. Над озером зазвучали истошные вопли, потом над погибшим судном сомкнулась вода, и все смолкло.

— Неужели люди должны гибнуть ради нашей забавы? — воскликнула я.

Оглядев остальных зрителей на нашем помосте, я увидела на их лицах лишь удовлетворенные улыбки. Два человека обсуждали тактику, Агриппа спорил о действенности какого-то маневра. Да и Цезарь, судя по виду, был весьма доволен представлением.

Кровь, всюду кровь! Меня удивляло, почему солнце над Римом имеет обычный цвет, а не светит кровавыми лучами?

— Почему нельзя устроить состязание колесниц без жертв, сражение на море без гибели кораблей, имитацию битвы без пролития крови? — спросила я Октавиана, схватив его за плечо, где крепилась узлом его тога. — Почему приправой для всего, что поглощают римляне, непременно становится смерть?

«Поглощать». Вот самое подходящее слово для их действий. Они поглощали все подряд, но, чтобы переварить это, им требовались особые специи.

— Потому что без крови и смерти все пресно, — отозвался Октавиан, чей голос звучал спокойно и мягко на фоне треска ломающихся весел, звона стали и криков умирающих. — Острые блюда вкуснее.

Его слова вдруг заставили меня представить себе Арсиною, которую душат в темной каменной темнице. Смерть в лучах солнца и смерть в темноте — два вида римской смерти.

Неожиданно для себя я резко поднялась и покинула место «увеселения».


«Морская битва» продолжалась до заката солнца. Когда стемнело, с холма рядом с виллой стали видны мерцавшие на Марсовом поле факелы и нечто сначала принятое мною за костры. Однако костры были так велики, что в следующий миг я догадалась — это горящие корпуса кораблей. Представление поглощало само себя.

Я почувствовала себя больной и истощенной. Мне хотелось искупаться, растянуться в постели и выжечь из сознания неотступно преследовавшие его ужасные картины. Но прежде чем я успела это сделать, дверь дома распахнулась, и вошел Цезарь. Лицо его являло собой маску гнева.

— Как ты посмела уйти? — взревел он, даже не поздоровавшись. — Ты опозорила меня, оскорбила! По твоей милости меня высмеивают в Риме!

Как ушел он от всех людей? Где его охрана, служители, исполненный неизбывного благоговения Октавиан?

— Эти убийства… — начала я, но Цезарь оборвал меня.

— Неужели тебя смущают какие-то там убийства? Может быть, ты не принадлежишь к роду Птолемеев?

Я смотрела на него, дивясь: он раскраснелся и раскричался, словно купец на торжище.

— Да, — отозвалась я, — нам, Птолемеям, смерть привычна, однако мы всегда относились к ней серьезно, а не превращали в площадную забаву. Ты относишься к смерти, как к повседневному делу, а это великий финал бытия, и его не следует принижать.

— Египтяне слишком почитают смерть, — буркнул он.

— Римляне слишком пренебрегают ею, — сказала я.

— Тем не менее оба наших народа превращают ее в искусство, — заметил Цезарь. — Только по-разному. Вы делаете это с помощью гробниц, саркофагов и мумий, а мы — с помощью кровавых зрелищ.

Теперь он говорил спокойнее, но меня это не обманывало: ведь он ворвался ко мне в бешенстве.

— Впрочем, — продолжал Цезарь, — довольно разговоров о смерти. Дело не в твоем отношении к ней. Своим уходом ты свела на нет все, чего добилась присутствием на триумфе.

— Этот ужасный триумф я смотрела от начала до конца, не закрывая глаз. Думаешь, мне было легко? Думаешь, мне приятно видеть в повозках сокровища моей страны? Или выслушивать издевательские куплеты о тебе и обо мне. Вот, оказывается, какого обо мне мнения твои соотечественники!

— Стоит порадоваться тому, что к тебе относятся без злобы, с безобидной иронией.

— Да. А что ты скажешь про Арсиною? Для меня это вдвойне ужасно: сначала увидеть сестру в цепях, а потом наблюдать, как твой народ проникся к ней сочувствием.

— Да, верно. — Он подошел к скамье и сел. Плечи его поникли. — С этим нельзя не считаться. Я пощадил Арсиною.

Сначала я испытала прилив облегчения. Потом — тревогу. Гордая Арсиноя так легко из игры не выйдет.

— Куда ей предстоит отправиться?