— Она просила позволить ей укрыться в великом храме Дианы в Эфесе, — сказал он. — И я разрешу ей, с твоего позволения.

Эфес! Слишком близко от Египта! Куда лучше спровадить ее в Британию, подумала я, хотя уже знала, что проявлю милосердие и соглашусь. Может быть, я и впрямь пошла не в Птолемеев. Арсиноя бы мне такой поблажки не дала.

— Да, я согласна.

— А Ганимед мертв.

Что ж, сломленный Ганимед фактически был мертв уже тогда, когда я видела его на Форуме. Для него это, наверное, лучший выход.

— Мы должны принять меры и исправить дурное впечатление от твоего сегодняшнего ухода, — настаивал Цезарь. — Ты сама поняла, что настроение толпы было опасным. Шуточки насчет благовоний позволили разрядить напряжение, но не до конца. И оно может усугубиться во время следующих двух триумфов. Особенно опасен тот, что посвящен Африке — на африканской войне погиб Катон. Я думаю, чтобы погасить слухи и доказать, что ты не таишь враждебность по отношению к Риму, тебе самой нужно устроить праздник в честь египетского триумфа. Завтра. На нем я официально провозглашу тебя и Птолемея друзьями и союзниками римского народа. Я приглашу на это мероприятие всех своих врагов и заткну им рты.

— Нет! Я не хочу никаких праздников! Эти люди ненавидят меня!

— Ты говоришь как ребенок, — строго оборвал он меня, однако по его голосу я поняла, что волна гнева уже схлынула. — Конечно, они ненавидят тебя, как же иначе? И ты должна гордиться их ненавистью. Во-первых, помни: они ненавидят тебя в первую очередь потому, что ненавидят меня. Во-вторых, пойми: если ты желаешь успешно управлять страной, тебе необходимо свыкнуться с ненавистью. Самая непростительная слабость правителя — болезненная потребность в любви и обожании. Вот почему Цицерон — я его обязательно приглашу! — совершенно непригоден для роли правителя, хотя и стремится к ней изо всех сил.

— Только не зови Цицерона!

— Моя дорогая, если ты сможешь выдержать испепеляющие взгляды и красноречивые оскорбления Цицерона, ты вынесешь все. Считай это обучением искусству властвовать.


Цезарь взял устройство праздника на себя. Формально торжество устраивали мы, но по существу оно было продолжением триумфальных увеселений. Нам с Птолемеем предложили временно покинуть дом, где готовились к событию, и развлечься где-нибудь в другом месте. Я пожелала выехать за город и осмотреть окрестности Рима.

Выбор оказался удачным, и мы прекрасно провели время. Зеленые и золотые нивы, перечерченные линиями арочных акведуков, и пасущиеся стада овец воспринимались как лекарство после лихорадочного безумия города. Сельская местность обладала благостной, теплой, умиротворяющей красотой. Здесь даже облака казались другими, округлыми и мягкими. Наша прогулка как нельзя лучше способствовала улучшению настроения.

Но, увы, безмятежный день закончился слишком скоро. Предзакатное солнце стало отбрасывать косые тени, и пришло время возвращаться. Что нас ждет?

Когда мы вернулись в город, вдоль дороги уже горели факелы. На этот день вроде бы не намечалось никаких особых событий, но народу на улицах было полно. Впрочем, праздник продолжался, шли театральные представления и состязания атлетов, а на Форуме представители знатных семей развлекали народ, сражаясь друг с другом в гладиаторских поединках.

Дурные предчувствия у меня появились, как только на вилле нас встретил человек, одетый Осирисом. Он заявил, что здешний сад превращен в «канопские сады наслаждений». Первые признаки «превращения» заключались в том, что между ветвями растянули разноцветные фонарики, а под деревьями расставили питейные павильоны, уже наполненные буйными посетителями. По мере того как мы поднимались на холм, местность становилась все более фантастической: мы пересекли папирусное болото с чучелами крокодилов и гиппопотамов, а когда подошли к дому, обнаружили пристроенный фальшивый фасад, призванный придать ему облик храма у Нила. Рядом со ступеньками лестницы плескался «Нил» и высилась пирамида высотой примерно в пятнадцать футов.

— Добро пожаловать в Египет! — возгласил стоявший у входа гигант-нубиец.

Его одеяние состояло из одной узкой набедренной повязки. Расположившаяся в атриуме группа музыкантов исполняла на лирах, флейтах и колокольчиках причудливую веселую музыку.

Весь этот немыслимый бред не имел ничего общего ни с Александрией, ни с деревнями по берегам Нила. Нечто подобное могло родиться лишь в горячечном воображении человека, мечтавшего о земле удовольствий. Видимо, именно так представляли себе Египет римляне.

И это еще не самое худшее. По всему атриуму на маленьких пирамидах были расставлены фиалы с благовониями, а у пруда лежал сфинкс-предсказатель. Стоило постучать по его лапам, и гулкий голос изнутри возвещал ваше будущее. Под мелодии музыкантов извивались полуобнаженные танцовщицы.

У дальней стены стоял огромный позолоченный саркофаг, украшенный гирляндами. Крышку его сняли, чтобы открыть завернутую в пелену «мумию». Правда, глаза у «мумии» были живые, а грудь поднималась и опускалась. Охранял это диво Анубис в маске с заостренными ушами шакала.

Мне стало не по себе. Какое безумие овладело Цезарем и подвигло его на создание столь гротескного антуража?

В своей спальне я обнаружила письмо от него. Придерживаясь стилистики странного празднества, он заключил послание в миниатюрный обелиск.

Дорогая моя, прошу простить меня за эту шутовскую модель Египта. Увы, политика порой вынуждает нас поступаться требованиями такта и вкуса. Вспомни: над чем смеются, того не боятся. Если предсказывающий будущее сфинкс и танцующая мумия заставят римлян забыть о реальных богатствах Египта, если мои сограждане будут помнить лишь о египетских садах наслаждений, они оставят вас в покое. И престол на веки вечные будет у тебя и твоих потомков.

Постарайся выглядеть как можно более красивой, чтобы мои враги не могли сказать, будто мои силы и желания идут на убыль.

Цезарь был прав в одном: все это представляло собой пародию на Египет. Ну что ж, мне нужно продолжить маскарад? Может быть, стоит нарядиться Нильским змеем? А почему бы и нет?

Я обшарила свои дорожные сундуки в поисках вещей, пригодных для этой цели, соединяя в своем маскарадном костюме несоединимые элементы. Я надела почти прозрачное платье с золотой бахромой и фаянсовыми бусинками, украсила руки браслетами в виде змей, на щиколотки тоже надела браслеты со звонкими колокольчиками. На шее появилось золотое ожерелье в четыре ряда, на голове — убор в виде хищной птицы, на ногах — усыпанные драгоценными камнями сандалии. Удивительно, но при всей несуразности мой костюм вовсе не казался безобразным и приковывал к себе внимание. Я походила на идола в темной нише таинственного храма. Сочетание тяжелого золота и тонкой, как паутинка, ткани платья создавало ощущение нереальности. Моя одежда была легка, как дыхание, но тяжесть металла тянула вниз.

Для Птолемея я придумала не менее фантастическое облачение. По моему приказу нянька вырядила в том же духе и Цезариона. Сегодня я добьюсь моей цели и подведу к ней Цезаря. Эта ночь послужит мне, как и ему.

— Хармиона, ты видела в Египте что-нибудь подобное? спросила я, обводя жестом пирамиды с благовониями и причудливый оркестр.

— Никогда, — сказала она с тихим смешком. — Но если бы подобная страна существовала, то ее царица наверняка выглядела бы в точности так, как ты сейчас.


Начали прибывать гости. Я не имела ни малейшего представления о том, сколько народу пригласил Цезарь, но тут боги пришли мне на помощь. Появилась молодая женщина, назвавшаяся племянницей Цезаря. Она сообщила, что дядя просил ее весь вечер находиться подле меня и объяснять мне, кто есть кто и что к чему.

— Меня зовут Валерия, — сказала она. — Я постараюсь рассказать тебе обо всех, кого ты увидишь, по возможности кратко, но емко.

На меня она посматривала с любопытством: похоже, мой облик привел ее в замешательство.

— Обычно я так не одеваюсь, — заверила я Валерию, — даже в Египте. Особенно в Египте. Я нарядилась, чтобы поддержать Цезаря, который, похоже, вознамерился сегодня создать непревзойденную пародию на Египет.

Она рассмеялась, и смех ее звучал искренне.

— Его желание исполнилось. Могу заверить царицу, что мы с дядей одинакового мнения насчет большинства людей. Вот почему он выбрал меня в качестве своего представителя. Надеюсь, ты не сочтешь меня неделикатной, когда я говорю то, что думаю.

— Напротив. Я этому только рада!

— Сам Цезарь опасается, что у него могут возникнуть неотложные дела, и не хочет оставлять тебя в одиночестве и растерянности. Он считает, ты должна многое узнать, и моя задача — всемерно тебе в этом помочь.

Начали прибывать гости — все с мокрыми ногами после переправы через «Нил». Я заняла место в дальнем конце атриума, недалеко от мумии.

Первыми явились несколько сенаторов с женами. Валерия, видимо, не считала их значимыми персонами и не удостоила никаких комментариев. Они окружили пирамиду, вдыхали благовония и любовались танцами, всячески поощряя танцовщиц.

Потом, вместе с группой незнакомцев в сенаторских тогах, появились уже известные мне люди — Брут и его мать Сервилия. Я приветствовала их улыбкой. Один из незнакомцев был темноволосым и худощавым, с прямой линией бровей, другой — с толстым красным лицом, а третий казался беспокойным и самоуверенным одновременно.

— Гай Кассий Лонгин, — промолвил первый, почти выплюнув эти слова.

Мне не потребовались пояснения Валерии, чтобы понять: этому человеку нет до меня дела. Как он относился к Цезарю, я еще не поняла.

— Публий Сервилий Каска, — назвал себя краснолицый и, с серьезным видом кивнув, прошел дальше.

— Марк Туллий Цицерон, — сказал третий, как будто находил забавным то, что ему нужно представляться.

Цицерон! Поразительно, до чего он походил на свои бюсты.

— Моя жена Публилия, — добавил он, указывая на женщину, годившуюся ему во внучки. Та улыбнулась и кивнула.

Цицерон, в отличие от его спутников, задержался рядом со мной.

— Трофеи Египта, — беззаботно промолвил он, обводя рукой декорации. Словно невзначай, он включил в этот круг и меня. — Как бы мне хотелось побывать там и увидеть чудеса собственными глазами!

— Мы были бы рады такому гостю, — сказала я. — Однако мне говорили, что, даже будучи наместником Киликии, ты считал отъезд из Рима ссылкой.

— Это верно, — легко согласился Цицерон, — я чувствую себя хорошо лишь в Риме. В нем есть все, что нужно человеку, дабы чувствовать себя удовлетворенным жизнью.

Цицерон глубоко вздохнул, и я поняла, что он и вправду искренне любит Рим.

— А еще мне говорили, что Цицерон чувствует себя удовлетворенным жизнью, только пребывая рядом со средоточием власти, — продолжала я.

— Но средоточие власти над миром это и есть Рим, — ответил он.

— Да, Рим покорил большую часть мира, — заметила я. — Но ему еще предстоит усовершенствовать систему управления. Держава слишком велика, ее границы простираются далеко на север, запад и восток.

— Республика есть самая лучшая форма правления, какую когда-либо создавал мир, — провозгласил Цицерон, несколько напрягшись.

— Возможно, до сих пор она себя вполне оправдывала, — не стала спорить я. — Но времена меняются. Когда-то Рим был городом-государством, а теперь это столица огромной державы. То, что хорошо в одних обстоятельствах, может стать непригодным в других.

Я ожидала, что Цицерон ответит какой-то остротой. Вместо этого он подтянул тогу, словно боялся подцепить заразу, позвал жену, и они направились в пиршественный зал.

— Цицерон совершил ошибку, женившись на этой девушке, — сказала мне Валерия на ухо. — Он хотел заполучить ее деньги, но вышло не совсем так, как он рассчитывал.

— Она очень красивая, — признала я.

— Лучше бы он остался со своей сварливой старой женой, — продолжала Валерия. — Они отлично подходили друг другу.

— А что ты думаешь о Кассии? — спросила я, вспомнив его хмурую физиономию.

— Он один из полководцев Помпея, перешедший на сторону Цезаря. Он породнился с Брутом благодаря женитьбе. С тех пор они заодно.

— Значит, он один из тех, кто получил от Цезаря прощение. А искренне ли он принял его сторону?

— Ну, с уверенностью об этом судить трудно. Однако могу сказать, что бывшие сторонники Помпея после его гибели по большей части отступились от его дела. Во всяком случае, они не захотели поддержать сыновей Помпея.

— Но поддерживают ли они Цезаря?

Валерия помедлила и после некоторого размышления ответила:

— Они его терпят.