— Но тебе не обязательно ехать самому, — сказала я. — Есть и другие военачальники.

— Я уже послал двоих, но им без меня не справиться. Силы слишком малы. Как только Гней Помпей высадился на побережье, под его знамена собрались все мятежники, и он набрал еще одиннадцать легионов. Моего наместника изгнали. Нет, Лабиена не одолеть никому, кроме меня. В конце концов, я учил его военному делу, и он был способным учеником.

— Но ты можешь лишиться всего, даже жизни. Нельзя оставлять твои римские планы незавершенными! Пошли кого-нибудь другого. Военачальников много, а Цезарь с его замыслом преобразования Рима один.

— Других я уже послал, но пришло время действовать самому.

Он немного помолчал и добавил:

— Пожалуйста, дождись меня здесь. Я вернусь быстро, как только смогу.

— А если не вернешься?

Эти слова были мне ненавистны, но я боялась за него. Фортуна не могла благоволить ему вечно.

— Я обязан ехать, — повторил Цезарь. — Ты останешься здесь до моего возвращения?

— Как долго? Я не могу оставаться на неопределенное время.

— Если я проведу зимнюю кампанию, то, думаю, к февралю она закончится.

— О, да ты уже все спланировал!

— Не я. Военная кампания сама диктует сроки и условия ее проведения. А теперь ответь мне.

— Я останусь, — пообещала я. — Пока весной не возобновится морская навигация. Но не позднее того.

Это обещание я дала с неохотой: жить в Риме без Цезаря мне совершенно не хотелось. Но как я могла ему отказать?

— Спасибо. — Он взял обе мои руки и поцеловал их. — Мне трудно просить тебя о чем-либо.

— Никогда не бойся просить меня о чем угодно.

— Я не говорил, что боюсь. Я сказал, мне трудно делать это. Трудно, потому что я люблю тебя и знаю: тебе очень не хочется мне отказывать, но ты должна учитывать не только мои желания, но и интересы своей страны. — Он улыбнулся. — Вот каково любить царицу. Однако не будь ты настоящей царицей, я не полюбил бы тебя.

За окном плыли розовые и пурпурные закатные облака. Римский закат — это настоящее цветное представление в небесах.

— Дни у вас тут совсем другие, — сказала я, указывая на облака. — У нас не бывает таких закатов.

— Мне стоило бы получше познакомить тебя с историей Рима, — сказал он. — У нас есть несколько священных предметов со времен основания города. Я мог бы показать их тебе, поскольку они хранятся в Регии. Может быть, тогда ты прониклась бы уважением к нашим древним обычаям!

Я рассмеялась.

— Древним обычаям!

— Не смейся, — сказал Цезарь. Я не могла определить, когда он серьезен, а когда нет. — Ты знаешь, Рим был основан моим предком Энеем после того, как тот бежал из горящей Трои. И он принес несколько вещей…

— Кто-нибудь должен описать это в стихах. Вам необходим свой римский Гомер, — заявила я. — Как ни странно, мы лишь тогда воспринимаем историю как реальность, когда она воплощается в камне монументов или в строках поэтов.

— Такова человеческая природа. Но если ты придешь завтра в Регию около девяти часов, я покажу тебе наши сокровища, благо в качестве великого понтифика являюсь их хранителем. Еще мне бы хотелось показать чертежи моего архитектора — планы библиотеки, театра и храма. Ты увидишь и начало Рима, и его будущее.

Его глаза засияли, и я снова почувствовала, сколь велика его любовь к родному городу.

— Конечно приду, — заверила я.

Он потянулся к своим сандалиям, когда в дверь просунулась взлохмаченная головка. Пухлые маленькие пальчики ухватились за косяк.

— Папа! — восторженно вскрикнул Цезарион и припустил вприпрыжку по коврам и подушкам.

Он протянул руки к Цезарю, а тот подхватил его и поднес к себе, лицом к лицу.

Сходство между их лицами было поразительным: профиль Цезариона, которому исполнилось полтора года, представлял собой миниатюрный профиль Цезаря. Никто бы не усомнился в том, чей это сын.

Цезарь заключил его в объятия и стиснул, как медведь. Малыш смеялся и повизгивал.

Потом Цезарь снова поднял сына вверх, так что пухленькие ножки болтались в воздухе.

— Узри нового человека, — сказал он. — Человека нового мира, созданного нами: Рим и Египет вместе, Запад и Восток едины. Одно гражданство, одно рождение, одна верность.

— Но не один язык, — сказала я на латыни.

— Не обязательно, — ответил он по-гречески. — Мы понимаем друг друга, используя наши родные языки.

Глава 29

Я подошла к Регии точно в назначенное время. Утром у Цезаря были дела в сенате, а в полдень намечены встречи с его секретарями Бальбом и Оппием, но он обещал все успеть.

Приближаясь к величественному фасаду Регии рядом с домом Цезаря, я надеялась, что Кальпурния отсутствует и не заметит моего появления.

Между собой мы с Цезарем никогда не упоминали о его жене. Я не хотела спрашивать, а он, очевидно, не имел желания рассказывать, каковы отношения между ними. Пока мне не было нужды думать о ней как о реально существующей женщине — той, что следит из окна, страдает из-за своего бесплодия и так же страшится отъезда Цезаря на очередную войну. Я смирилась с этой ситуацией. Она, а не я, была женой Цезаря.

Цезарь сказал, что я должна войти через главную дверь. Вот она — деревянная, украшенная бронзовыми накладками. Тяжелая дверь выходила прямо на виа Сакра. Я толкнула ее и переступила порог.

По сторонам от входа располагались два тускло освещенных зала, хранившие стойкий запах благовоний, а впереди — выход в мощеный внутренний двор, обнесенный по периметру деревянным портиком. Поскольку Цезаря еще не было, я решила, что лучше подождать его во дворе. День стоял ясный, хотя ветер высоко взметал и кружил в воздухе опавшие листья.

С одной стороны внутреннего двора находился заброшенный алтарь, а возле него — скамья. Туда я и села, собравшись понежиться в тепле у согретой солнцем стены. Я прислонила голову к камню и закрыла глаза.

Но тут ветер перестал играть с листьями, их шелест и шуршание стихли, а изнутри послышались вполне определенные звуки: перешептывания, сладострастные стоны, возбужденные восклицания. Что-то упало на пол как раз за той стеной, к которой я прислонилась.

Осторожно и медленно я повернулась и заглянула в угол окна. Там, в дальнем конце комнаты, на низком ложе самозабвенно занимались любовью мужчина и женщина. Женщина изгибалась и стонала, спина мужчины вздымалась и напрягалась так, что выделялся каждый мускул. Руки у него были тонкие и бледные, а увидев мельком его лицо, я чуть было не ахнула. Октавиан!

На полу валялась смятая сброшенная одежда, и рядом с этим пара аккуратно стоявших в стороне мужских сандалий смотрелась странно. Я пригляделась, потому что сандалии показались мне необычными, и поняла: у них утолщенные подошвы. Явно предназначены для увеличения роста.

Ну и ну, вот так тихоня Октавиан! Предается любовным утехам прямо в резиденции великого понтифика и носит обувь, увеличивающую рост! Не знаю, что удивило меня больше.

Чтобы определить, с кем он развлекается, мне пришлось присмотреться. Не сразу, но я вспомнила эту женщину — жену одного из гостей египетского вечера. Кажется, мне ее представляли, но имя не запомнилось. Значит, Октавиан еще и прелюбодей. Да, люди могут удивить.

Я быстро ушла со двора в одну из комнат и подумала, что Октавиану тоже лучше поторопиться, пока его не застукал Цезарь. Мне с трудом удалось сдержать смех, когда я представила себе возмущение Цезаря, узнающего о том, что Октавиан предается блуду вблизи от священных реликвий. Точнее, Цезаря возмутит не блуд, а неуважение к месту.

Должно быть, Октавиан прознал, что в определенные часы Регия пустует, и стал использовать ее в своих целях. В конце концов, он член коллегии понтификов!

На столе лежало несколько свитков. Я приняла их за градостроительные планы Цезаря и развернула один, но тут же поняла — там письма и донесения. Моей латыни едва хватило, чтобы понять: в них говорится о передвижениях Лабиена и Гнея Помпея. Должно быть, это депеши от командиров Цезаря в Испании. Почему они здесь?

Когда я положила бумаги на место, у дверей возникло движение. Октавиан в идеально задрапированной тоге растерянно смотрел на меня. Я поразилась тому, что его тога сидит так аккуратно, а сандалии выглядят самыми обычными. Должно быть, у него отличный сапожник.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Октавиан.

Его удивление было ничуть не меньшим, чем мое несколько минут назад.

— Жду встречи с Цезарем, — ответила я, следя за выражением его лица.

— Сейчас?

Он подошел к столу и стал собирать документы, словно они адресованы ему.

— Вообще-то он опаздывает, — сказала я. — Но должен подойти с минуты на минуту.

Октавиан внимательно посмотрел на меня, и я поняла: он гадает, давно ли я здесь нахожусь.

— Ждать внутри мне стало скучно, — заметила я невинным тоном, — поэтому я наслаждалась чудесным осенним днем в маленьком внутреннем дворике.

Некоторое время он боролся с собой, но потом решил, что хитрость и увертки бесполезны.

— Не говори ничего дяде, — попросил юноша. — Пожалуйста, не рассказывай ему.

— А почему? — спросила я с деланным удивлением. — Ему ли, при его репутации, порицать тебя? Ведь ты следуешь по его стопам. Да и я, по очевидным причинам, не имею права судить тебя.

— Я… я… — Он тяжело сглотнул. — Цезарю лучше не знать. Я… прошу прощения.

Я рассмеялась.

— Тебе не нужно извиняться передо мной. Не я супруг этой женщины.

— О Аполлон! — простонал он. — Ты знаешь его. Ты знаешь, что она… Только не говори дяде! Пожалуйста! Поклянись в этом!

— Полагаю, в клятвах нет необходимости. Хватит и моего слова.

Он схватил бумаги со стола и с вороватым видом сунул их под мышку.

— Мне… мне нужно идти, — пробормотал он и двинулся к выходу.

На пороге Октавиан обернулся, бросил на меня взгляд, полный беспокойства и гнева, и ушел.

Что я должна была думать? Уж не прибрал ли он к рукам документы, адресованные Цезарю, воспользовавшись ими так же, как воспользовался чужой женой? Судя по всему, с виду невинный голубоглазый юноша тот еще проныра! Знает ли об этом Цезарь? Он не может не догадываться.

Цезарь появился через несколько минут.

— Извини меня за опоздание, — промолвил он с деловым видом, — в этой переписке можно утонуть. Надеюсь, ты не очень долго скучала, ведь здесь так уныло.

Он указал на пустой стол.

— О, мне представилась возможность поразмыслить, — заверила я его.

Меня распирало желание рассказать про Октавиана, но я дала слово.

— В соседнем зале, — сказал Цезарь, направляя меня туда, — находится святилище Марса. Вот священный щит, что упал с небес в руки Нуме Помпилию, второму царю Рима. Он предсказывает победы римского оружия.

В комнате, несмотря на яркий свет снаружи, царил полумрак. На пьедестале высилась огромная бронзовая статуя Марса. Стены были увешаны множеством поблескивавших щитов.

— Чтобы уберечь святыню от воров, Нума велел сделать одиннадцать одинаковых щитов. Никто не знает, какой из них настоящий. Еще здесь есть копья — они начинают дрожать, предвещая роковые события.

— А сейчас они дрожат? Что они говорят насчет Испании?

Цезарь потянулся и взялся за древко одного из копий.

— Ничего. Все спокойно.

— Значит, ты хранитель этих реликвий? — спросила я.

— Их охраняет великий понтифик.

— Но они принадлежали царю.

— Регия была резиденцией царей, это название пошло от латинского слова Rex — царь. Древние цари обладали как светской, так и священной властью, и их жреческие функции унаследовали великие понтифики. Эта идея не умерла с установлением республики.

— Как и идея царской власти. Клянусь, я никогда не слышала столько разговоров о царях, пока не приехала в Рим. — Я помолчала. — Итак, ты ведешь свой род от царей и по должности выполняешь царские функции. Согласись, так недалеко и до официального принятия титула?

Цезарь, однако, предпочел оставить мои слова без ответа. Он сказал:

— Может быть, тебя позабавит то, что как жрецу мне помогают женщины, девственные весталки. На их попечении находится палладиум — деревянная статуя Афины Паллады, упавшая с небес в Трое и доставленная сюда Энеем. Хочешь взглянуть на нее?

— Если ты мне ее покажешь, — ответила я.

По его тону я поняла, что Октавиану, забавлявшемуся в хранилище реликвий, и впрямь было чего опасаться. Цезарь относился к реликвиям куда серьезнее, чем я думала поначалу. И Октавиан знал, что его поведение может быть сочтено кощунством.