У меня не было намерения выходить слишком рано. Я знала, что церемония приношения в жертву козла и собаки, символов Пана и Луперка, не закончится раньше середины утра и жрецы с окровавленными полосками кожи появятся на улицах не раньше. Но в положенное время нас с Птолемеем отнесли на Форум, и мы наряду с римскими сановниками, которым разрешалось заходить на эту территорию — охраняемую, ибо там находилась государственная казна, — заняли места на ступеньках храма Сатурна с видом на ростру. Краем глаза я заметила тех, кого мы обсуждали ранее: вернувшихся из изгнания членов партии Помпея, сенаторов, которых я узнала, но не могла назвать, и других, уже знакомых — Брута и двух братьев Каска, Требония и Тиллия Цимбра. Я улыбнулась и кивнула Дециму и его двоюродному брату Бруту, стоявшим чуть ниже.

Под нами Форум бурлил, как море человеческих тел. Цезарь невозмутимо восседал в своем золоченом кресле на ростре в пурпурном одеянии триумфатора, с лавровым венком на челе. На каждом конце помоста стояло по статуе Цезаря, будто они охраняли и дублировали его. Я вспомнила об изображениях «ба» и «ка» в наших египетских гробницах: считается, что они воплощают в себе различные сущности души. Я подумала, что статуи похожи на них.

Поднялся крик: на виду появились пританцовывающие жрецы-луперки. Дикого вида, полуобнаженные, они щелкали своими окровавленными бичами и неслись вприпрыжку, словно и впрямь обратились в фавнов, чьи ноги заканчиваются копытами. Женщины увертывались и взвизгивали, но некоторые специально наклоняли плечи, чтобы получить удары.

Среди жрецов был Антоний в одной набедренной повязке из козлиной шкуры. На его плечах и торсе размазались кровавые пятна — следы жертвоприношений и сдиравшихся шкур. Он блестел от пота, но не выказывал никаких признаков усталости.

— Консул Рима! — услышала я неодобрительное шипение кого-то, стоявшего ниже на лестнице. Децим? Требоний?

— О боги! — пробормотал кто-то еще.

Я же подумала, что Антоний, появившись в таком виде на публике, не только проявил незаурядное мужество, но и продемонстрировал свою великолепную стать, здоровье и силу. Он ничуть не стыдился, но гордился ими, словно греческий атлет древних времен. Римляне ворчали и негодовали, потому что еще не доросли до свойственного более зрелой эллинской культуре восхищения красотой человеческого тела.

Приблизившись к ростре, Антоний отделился от остальных жрецов и одним легким прыжком взлетел на помост. В руке он держал царскую белую диадему. Откуда он ее взял? Неужели Лепид, стоявший неподалеку, вручил ему корону?

— Цезарь! — воскликнул Антоний. — Я предлагаю тебе эту диадему. Народ желает, чтобы ты взял ее и стал нашим царем!

Могучая мускулистая рука протянула диадему Цезарю. В чистом воздухе белизна диадемы делала ее почти сияющей.

Цезарь бросил на символ монаршей власти такой взгляд, будто увидел смертельно опасную, ядовитую змею.

— Нет! — воскликнул он, отталкивая протянутую руку.

Оглушительные крики восторга смешались с почти столь же громким стоном разочарования.

Антоний сделал шаг ближе к Цезарю.

— И вновь народ предлагает тебе царскую власть! — заявил он.

И снова Цезарь движением руки отвел диадему в сторону.

На сей раз одобрительные возгласы прозвучали громче, а крики разочарования — тише.

Высоко подняв диадему, Антоний пробежал с одного конца ростры к другому, размахивая ею перед глазами зевак.

— Узрите! — возгласил он. — В третий раз мы призываем Цезаря не отвергать чаяния народа!

Он смело шагнул к Цезарю и попытался снять лавровый венок и заменить его диадемой. На какой-то миг его рука зависла над головой Цезаря.

Тогда Цезарь встал.

— Нет, — сказал он, схватил руку Антония и заставил его выпустить диадему.

Толпа взорвалась оглушительным ревом одобрения.

— Нет в Риме владыки, кроме Юпитера! — вскричал Цезарь, взмахнув отобранной у Антония диадемой. — Возьми ее и увенчай статую Юпитера в храме на Капитолии.

Толпа буквально бесновалась. Цезарь вновь сел на свое место, а Антоний, размахивая диадемой, спрыгнул с ростры, помчался к ступеням храма Юпитера и взбежал по ним с ловкостью горного козла.

Я видела, как стоявшие ниже меня сановники перешептываются друг с другом. Подготовленное нами представление они увидели, но поверили или нет? Этого я не знала.

Глава 33

В тот вечер я получила послание от Лепида: по его наблюдениям, «это» (он не уточнил, что именно) воспринято хорошо. Я надеялась, что он не ошибается, но истинное положение дел должно было определиться в следующие два дня. Позднее, ближе к полуночи, от Цезаря принесли короткую записку с простыми словами:

«Я сделал все, что мог. Будь что будет».

Я сложила записку и попыталась понять, что он имеет в виду. Может быть, то же самое, что он давным-давно сказал перед Рубиконом — «Жребий брошен»? События должны идти своим чередом, и чему быть, тому не миновать.

Участие в празднике совершенно лишило меня сил: весь день в страшном напряжении я могла думать лишь о том, поверят ли зрители в правдивость разыгравшейся сцены. Теперь, когда я осталась в одиночестве, расслабиться не давали тревожные мысли. Чтобы избавиться от них, я выпила полную чашу сладкого вина, растянулась на жесткой кровати и закрыла глаза.


Прошел один день, другой, третий. На вилле я не могла слышать того, о чем говорили на улицах и в сенате. Оставалось лишь ждать. Одновременно я обдумывала план возвращения домой. Скоро откроется навигация, и мы сможем отплыть на родину.

Судя по донесениям, которые время от времени доставляли мне отважные капитаны, Египет под началом назначенных мною сановников жил благополучно и спокойно. Но мне не терпелось снова взять бразды правления в свои руки. Не годится, чтобы властитель отсутствовал так долго. Я знала это по опыту отца и по своему собственному.

Прогуливаясь по прямым дорожкам огромного сада, окружавшего виллу, я мысленно прощалась со статуями, высившимися среди подстриженных живых изгородей и неподвижных прудов. Я так привыкла к ним: вот Афродита после купания, прикрывающая руками наготу, вот атлет с напряженными мышцами, пригнувшийся, чтобы метнуть диск, вот быстроногий Меркурий в крылатых сандалиях. В конце аллеи зелено-черных кипарисов стоял Геракл; его пышные кудрявые волосы образовывали вокруг головы нимб, львиная шкура была наброшена так ловко, что лапы перекрещивались на груди, а на плече покоилась тяжеленная дубина. Теперь, когда я знаю Антония лучше, я уже не считаю, что он похож на Геракла, хотя ему самому, возможно, такое мнение не очень приятно.

Я полюбила эти тенистые тропинки; Цезарион научился бегать в этом саду и набил немало шишек при падениях. Сад стал частью нашей жизни, и я знала, что по возвращении в Египет несколько ночей не смогу спать, вспоминая то, что оставила здесь.

При этой мысли я закрыла глаза, сделала глубокий вдох и ощутила резкий запах сухих грибов, свидетельствующий о наступлении нового сезона.

Удивительно, как быстро меняются времена года — почти без перехода. Луперкалии были морозными, а сейчас, спустя всего две недели, земля оттаивала. Персефону выпустили из темного царства раньше обычного, и она принесла с собой подземное тепло. Открыв глаза, я увидела вестника. Он шел в мою сторону, немного запыхавшись от напряжения при подъеме на холм. Он вручил мне записку от Цезаря и замер, ожидая ответа.

Цезарь приглашал меня на загородную верховую прогулку. Он писал, что будет ждать меня в своей конюшне и предоставит в мое распоряжение любую лошадь, какая мне понравится.

Итак, город настолько раздражает Цезаря, что он решил хотя бы на время его покинуть. Погода для прогулки подходила как нельзя лучше, да и я, разумеется, никогда не отказалась бы побыть с ним наедине. Такая возможность выпадала нечасто, во всяком случае, в дневные часы.

Добравшись до конюшни, я увидела, что Цезарь уже держит поводья коня — вороного чудовища невероятных размеров — и поглаживает его лоснящуюся шкуру.

— Это и есть твой прославленный боевой скакун? — спросила я.

Вблизи стали видны выделявшиеся на черном фоне белые шерстинки: конь, хоть и сохранял прекрасную форму, был немолод.

— Да, — сказал Цезарь. — Как раз он-то и захотел сегодня прогуляться. Его боевой путь завершен, но кому не хочется побегать и порезвиться в погожий весенний денек?

— А где он с тобой побывал?

Цезарь рассмеялся.

— Где он только не побывал. Он родился в моей усадьбе лет двадцать тому назад, потом отправился со мной в Галлию, в Африку, в Испанию. Есть пророчество о связи наших судеб, но об этом попозже.

Цезарь передал поводья конюху и повел меня внутрь.

— Выбирай любую из них, — сказал он, указав на группу резвых ухоженных лошадей, в основном гнедых и каурых. — Они все быстроногие, а мой конь уже не так быстр.

Мне особенно понравился молодой мерин с крепкими ногами хорошей формы и мощной грудью. Его золотисто-коричневая шкура походила на крапчатый янтарь, а четкие гарцующие движения наводили на мысль, что он отличный скакун.

— Этого, — выбрала я, и Цезарь кивнул конюху, чтобы тот подготовил коня.

— Как его зовут? — спросила я.

— Твоего зовут Барьер, поскольку он запросто через них перепрыгивает. А моего — Одиссей. Имя как раз для того, кто столько лет провел в войнах и странствиях.

— А теперь он вышел в отставку? Вернулся на Итаку?

— Как и положено солдату, — сказал Цезарь.


Чтобы выехать из города, потребовалось не много времени. Население Рима составляло почти миллион жителей, но он занимал не очень большую территорию и не все семь холмов были застроены. Мы выехали через Капенские ворота за городскую стену и почти сразу оказались в сельской местности. Проехав немного по Аппиевой дороге, мы свернули на восток, через поля. Они казались еще по-зимнему бурыми, но кое-где крестьяне уже начали пахоту, и под весенним солнцем поблескивали черные пласты вывороченной почвы. Когда мы галопом скакали по полям, сверху за нами наблюдали кружившие над головами ястребы, а внизу неотступно преследовали наши черные тени.

Я слышала о том, какой великолепный наездник Цезарь, но до сих пор не имела возможности полюбоваться его искусством.

— Руки за спиной! — воскликнула я. — Глазам не верю.

И действительно, Цезарь легко управлялся с конем, не только не пользуясь уздой, но и вовсе без помощи рук.

С улыбкой, словно ему не хотелось утруждать себя, он уронил поводья и сложил руки за спиной, движением коленей побуждая Одиссея ускорить темп. Конь устремился вперед — кто бы мог подумать, что немолодой скакун способен проявить такую прыть! — но Цезарь даже не покачнулся. Огромный конь несся вперед, но всадник сидел на нем как влитой, словно они стали единым целым.

Я направила своего мерина следом, но Барьеру было трудно догнать Одиссея. Мне приходилось держать поводья и припадать к конской шее, но я дала себе слово, что обязательно научусь ездить так же, как Цезарь.

— Стой! — крикнула я, когда он пропал в чаще деревьев.

В этот миг передо мной неожиданно возникла живая изгородь, которую Барьер перемахнул на всем скаку, ничуть не затруднившись препятствием, но едва не сбросил меня. Я уткнулась лицом в конскую гриву и на миг потеряла ориентацию, а когда очнулась, увидела: мы мчимся через орешник, а Цезарь уже по другую сторону. Руки он по-прежнему держал за спиной.

Одиссею захотелось побегать, это понятно, и Цезарь решил дать ему волю. Бескрайнее весеннее небо напоминало о безбрежном океане и побуждало нас нестись галопом дальше и дальше, не останавливаясь. Серые облака с белыми краями летели в противоположном направлении, резкий ветер трепал мои волосы.

Я не ездила верхом очень давно — с того самого дня, когда оставила свою армию в Ашкелоне. Теперь же мы мчались вперед, порознь, молча, в безмолвном мире, и тишину нарушало лишь редкое блеяние пасущихся на холмах проказливых коз да карканье ворон.

Наконец показались лесистый склон холма и обсаженная деревьями речная пойма. На полпути к вершине стоял полуразрушенный храм. Цезарь скрылся за склоном, и я последовала за ним. Перевалив через гребень, я увидела выстроившиеся вдоль речушки величественные черные тополя — высокие и прямые, как кариатиды в греческих храмах. Цезарь остановился рядом с одним из деревьев и ждал. Руки он по-прежнему держал сцепленными за спиной.

— Теперь ты можешь освободить руки, ты меня убедил, — сказала я, спешившись. Не было никакой необходимости сдерживать восхищение, которое он заслужил. — Ты самый лучший наездник, какого я когда-либо видела! А ведь меня обучали арабы, кочевники пустыни, прирожденные всадники.