Николь Краус - Дневники няни

— Так и быть, Гров, но это последняя партия, а потом придется примерить одежду.

— О Господи!

— Ну же, не капризничай, это очень весело. Можешь устроить для меня небольшой показ мод.

На кровати громоздится весь гардероб Грейера, оставшийся с прошлого лета, и мы пытаемся определить, что еще годится для носки: нужно же как следует снарядить его к каникулам. Я понимаю, что ему вряд ли захочется проводить таким образом свой последний день со мной, но приказ есть приказ.

Убрав игру, я становлюсь на колени и помогаю ему надевать и снимать шорты, рубашки, плавки и самый крохотный в мире синий блейзер.

— Ой! Слишком мала! Больно! — ноет он, оглядывая ручонки, перехваченные, как сосиска в булке, резинками белой футболки «Лакост».

— Ладно-ладно, я уже снимаю, потерпи.

Я извлекаю его из футболки и протягиваю крахмальную сорочку от «Брукс бразерс».

— Эта мне не слишком нравится, — говорит он, покачивая головой, и медленно добавляет: — Думаю… из нее я уже вырос.

Я осматриваю пуговки на рукаве и жесткий воротничок.

— Тут ты прав. Действительно вырос. Наверное, тебе больше не следует ее носить.

Я заговорщически подмигиваю, складываю отвергнутую одежку и присоединяю к груде таких же.

— Няня, мне скучно, — хнычет он, сжимая ладонями мои щеки. — Больше никаких рубашек. Давай поиграем в «Кэнди лэнд»!

— Ну пожалуйста, еще разочек, Грейер!

Я натягиваю на него блейзер.

— А теперь пройдись по комнате, туда и обратно! Давай посмотрим, какой ты шикарный!

Он смотрит на меня как на сумасшедшую, но все же отходит, оглядываясь каждые несколько шагов, дабы убедиться, что тут нет никакого подвоха.

— Ну же, малыш, жми! — ору я, когда он доходит до стены.

Грейер оборачивается и с подозрением взирает на меня, пока я не вскидываю воображаемую камеру и начинаю делать снимки.

— Давай, малыш, давай! Ты просто класс! Покажи, на что способен.

Он картинно раскидывает руки.

— Йо-хо! — визжу я, словно Арнольд Шварценеггер, который уронил свое полотенце, выходя из ванной.

Грейер хихикает и принимает театральные позы.

— Ты веикоепен, даагой, — картавлю я театрально и, наклонившись, чтобы снять блейзер, чмокаю воздух возле его щек.

— Ты правда скоро вернешься, няня? Завтра?

— Давай еще раз взглянем на календарь, чтобы проверить, сколько времени у тебя уйдет на Багамы…

Мы склоняемся над Календарем Няни, сделанным мной собственноручно.

— А потом Аспен, где будет настоящий снег и ты сможешь кататься на санках и лепить снежных ангелов и снеговиков. Вот увидишь, как там будет весело!

— Где вы? — окликает миссис N.

Грейер мчится в холл, а я задерживаюсь, чтобы сложить последнюю рубашечку, и только потом иду следом.

— Как прошел день? — жизнерадостно осведомляется она.

— Грейер очень хорошо себя вел. Мы примерили все, — сообщаю я, прислонившись к косяку. — Те вещи, что на постели, можно брать с собой.

— Превосходно! Большое вам спасибо.

Грейер подпрыгивает перед миссис N. и дергает ее за шубу из норки.

— Пойдем смотреть мое шоу! Скорее!

— Грейер, о чем мы договаривались? Ты помыл руки? — спрашивает она, уклоняясь от объятий.

— Нет, — признается он.

— Как же в таком случае можно трогать мамину шубу? А теперь посиди спокойно. У меня для тебя сюрприз от папы!

Она принимается рыться в пакетах и вытаскивает ярко-синий тренировочный костюм.

— Ты ведь знаешь, что в будущем году пойдешь в школу для больших мальчиков? Папе очень понравился Колледжиет.

Она вертит в руках костюм, чтобы показать ярко-оранжевые буквы. Я выступаю вперед и помогаю Грейеру натянуть его через голову. Она отступает, пока я закатываю рукава вокруг запястий аккуратными пончиками.

— О, папа будет так счастлив!

Грейер в полном восторге, он разводит руками и принимается выламываться, как в спальне.

— Милый, не маши руками, — сокрушенно замечает мать, — это неприлично.

Грейер вопросительно смотрит на меня. Она замечает его взгляд.

— Грейер, пора прощаться с няней.

— Не хочу! — упрямится он, вставая перед дверью и скрещивая руки.

Я снова встаю на колени:

— Всего на несколько недель, Грейер.

— НЕЕЕЕЕТ! Не уходи! Ты пообещала поиграть со мной в «Кэнди лэнд»! Сама обещала!

По его щекам уже катятся слезы.

— Эй, хочешь свой подарок сейчас? — спрашиваю я. Подхожу к чулану, набираю воздух в легкие, изображаю сияющую улыбку и вынимаю пластиковый пакет, который еще утром принесла с собой. — Это для вас. Веселого Рождества! — говорю я миссис N., протягивая сверток из «Бергдорфа».

— О, что вы, не стоило, — произносит она, кладя сверток на стол. — У нас тоже кое-что есть для вас.

— Неужели? — ахаю я с притворным удивлением.

— Грейер, пойди принеси подарок для няни. Он убегает. Я отдаю ей еще один сверток.

— А это для Грейера.

— Няня, вот твой подарок, няня! Веселого Рождества, няня! — тараторит Грейер, отдавая мне коробочку с эмблемой «Сакса».

— Большое спасибо.

— А где мой? Где мой? — подпрыгивает он.

— У твоей мамы, и можешь открыть его, когда я уйду.

Я торопливо накидываю пальто, поскольку миссис N.

уже держит лифт.

— Веселого Рождества, — говорит она на прощание.

— До свидания, няня! — кричит Грейер, беспорядочно размахивая руками.

— До свидания, Грейер! Веселого Рождества.

У меня не хватает терпения дождаться, пока лифт спустится вниз. Я воображаю Париж, и сумочки, и бесконечное множество поездок в Кембридж. Но сначала раскрываю открытку и читаю:

Дорогая няня! Не знаю, что бы мы делали без вас!

С любовью, семья N.

Я разрываю упаковку, вскрываю коробочку и начинаю рыться в цветных бумажных салфетках.

Никакого конверта. О Боже, никакого конверта!

Я переворачиваю коробочку. Тонны салфеток разлетаются в разные стороны, и наконец на пол лифта с легким стуком падает что-то черное и мохнатое. Я падаю на колени и набрасываюсь на это черное, как собака на кость. Разгребаю яркую груду салфеток, нахожу свое сокровище, и… и… и… это меховые наушники. Всего лишь наушники.

Только наушники.

Наушники!

НАУШНИКИ!!!!!

— Бабушка повсюду тебя ищет! Пора разрезать торт, — объявляю я отцу, входя в бабушкину гардеробную, где он наслаждается краткой передышкой от шумного празднования Нового года, совмещенного на этот раз с его пятидесятилетним юбилеем, устроенного бабушкой для «единственного сына, которым одарил Господь».

— Быстро закрой дверь! Я еще не готов: слишком много народа.

Несмотря на раскованно-богемную обстановку вечеринки, большинство художников и писателей, собравшихся здесь, сочли нужным надеть смокинги, единственное, что, как настоятельно подчеркивал отец, он никогда на себя не напялит. Ни за что. Ни ради кого!

— Кто мы, спрашивается, чертовы Кеннеди? — последовал вполне резонный ответ на попытку бабушки убедить его в необходимости надеть вечерний костюм.

А вот меня не нужно дважды просить влезть в платье, наоборот, я безумно рада редкой возможности отдохнуть от /Своих свитеров с джинсами и выглядеть истинной леди.

— Правда, я не слишком сильна в уговорах, зато явилась с дарами, — говорю я, протягивая ему бокал с шампанским.

Он улыбается, делает большой глоток и ставит бокал на зеркальный туалетный столик, рядом со своей задранной ногой. Откладывает кроссворд из «Тайме», который все это время разгадывал, и знаком приглашает меня сесть. Я, в облаке черного шифона, плюхаюсь на мягкий кремовый ковер и пью из своего бокала. Из гостиной доносятся приглушенный смех и оркестровая музыка.

— Па, тебе следует выйти к гостям, поверь, все не так уж плохо. Тот парень, писатель, который приехал из Китая, тоже не надел галстук. Можешь общаться с ним.

Он снимает очки.

— Если уж общаться, так с дочерью. Как дела, фея? Успокоилась?

Новая волна ярости окатывает меня, унося праздничное настроение, владевшее мной почти весь вечер.

— Уф, эта баба! — шиплю я, сразу обмякнув. — Последний месяц я работала по восемьдесят часов в неделю, и ради чего? Не знаешь? Так я скажу! Ради наушников!

Волосы падают мне на глаза, но я, не откидывая их, продолжаю смотреть на сцену, где ряд черных лодочек сменяется многоцветной радугой китайских шлепанцев.

— Ах да, я и забыл! Прошло целых пятнадцать минут с тех пор, как мы в последний раз говорили на эту тему!

— Какую тему? — интересуется мать, проскальзывая в дверь с тарелкой закусок в одной руке и бутылкой шампанского — в другой.

— Могу дать подсказку, — сухо предлагает он, поднимая бокал, — ты носишь их вместо шляпы.

— Боже! Опять?! Хватит, Нэн, сегодня Новый год! Почему бы тебе не отдохнуть?

Она падает в шезлонг, подбирает под себя ноги и отдает отцу тарелку.

Я приподнимаюсь и тянусь к бутылке.

— Ма, я не могу! Не могу забыть об этом! С таким же успехом она могла плюнуть мне в лицо и извалять в грязи! Все знают, что на Рождество полагается солидный бонус. Так было, есть и будет! Иначе с чего бы мне тратить на нее столько времени?! Должна же я получить сверхурочные! Каждый идиот, который на них работал, получил бонус и сумочку! А я…

— Наушники, — доканчивают они хором, пока я наливаю себе очередной бокал.

— Знаете, в чем моя проблема? Я из кожи вон лезу, воспитывая ее сына, пока она просиживает у маникюрши, да еще делаю все, чтобы такое положение выглядело естественным! Все эти истории, которые я рассказываю, все поручения, которые выполняю по первому ее требованию, просто ее развращают. Ей уже кажется, что я живу в этом доме, живу ее интересами. Она забывает, что это всего лишь моя работа. Эта особа твердо убеждена, что позволила мне прийти поиграть с ее сыночком!

Я хватаю тарталетку с икрой с тарелки отца.

— Как по-твоему, ма?

— Думаю, что ты должна поговорить с этой женщиной и расставить все точки над i или сразу уйти. Послушай себя! Вот уже несколько дней ты ни о чем другом говорить не можешь! Терзаешь себя и родных, а ведь кто-то из семьи, кроме твоей бабушки, должен воспользоваться случаем и хотя бы потанцевать!

Она многозначительно смотрит на отца, доедающего последний слоеный пирожок с крабами.

— Я хочу! Хочу расставить точки, но не знаю, с чего начать.

— Как это с чего? Объясни, чем ты недовольна, и добавь: если она хочет, чтобы ты и дальше присматривала за Грейером, кое-что должно измениться.

— Как же, как же! — фыркаю я. — Она спросит, как я провела каникулы, а вместо ответа услышит негодующую тираду! Да она просто даст мне по физиономии!

— Что же, тогда тебе повезет, — вставляет отец. — Ты подашь в суд за оскорбление действием, и никому из нас в жизни больше никогда не придется работать.

Но мама, уже увлеченная темой, не слушая его, летит на всех парах:

— В таком случае просто тепло улыбнись, обними ее за плечи и скажи: «Ну и ну! Похоже, на вас нелегко работать!»

— Мааааа! Ты понятия не имеешь, на кого я работаю. Представить немыслимо, что эту женщину можно обнять! Настоящая Снежная королева!

— Ладно! Будем репетировать! Брось ей норку! — командует мама.

Эти репетиции когда-то легли в основу моего воспитания и помогали мне отточить мастерство общения во всех важных случаях жизни: от собеседований в колледже до разрыва с моим бойфрендом из шестого класса. Отец швыряет мне висящий рядом палантин и разливает шампанское по бокалам.

— Итак, ты миссис N.. а я — ты. Давай!

Я откашливаюсь:

— Рада снова видеть вас, няня. Вы не против взять мои грязные трусики в бассейн? Как раз успеете постирать их, пока Грейер будет плавать. Огромное спасибо, говорят, хлорка просто творит чудеса!

Я плотнее закутываюсь в норку и фальшиво улыбаюсь.

— Я хочу помочь вам, — спокойным, рассудительным тоном отвечает мать. — И помочь Грейеру. Но и мне необходима ваша помощь, иначе я не сумею выполнять работу в полную меру своих способностей. А это означает, что мы вместе должны постараться, чтобы я проводила с вашим сыном ровно столько времени, сколько оговорено условиями.

— Так вы работаете здесь? А мне казалось, мы вас приняли в семью.

В притворной тревоге я подношу ко рту мизинец.

— Что ж, хотя родство с вами — большая честь, но я здесь для того, чтобы ухаживать за Грейером, и если хотите, чтобы у меня оставалась возможность продолжать свое дело, надеюсь, впредь вы будете с большим уважением относиться к моему труду.