— В половине восьмого утра? Неужели?

Только не сорваться. Только бы не сорваться!

— Послушайте, я даже заплачу за бумагу. Давайте договоримся: вы следите, как я печатаю, и если мы вместе обнаружим что-то постороннее, не относящееся к диплому, можете вышвырнуть меня.

— Ну… — Он прислоняется к стойке. — А если вы из Колумбийского или еще откуда-то?

Со студенческим Нью-Йоркского? — Я помахиваю перед его носом пластиковой карточкой. — Думайте, Дилан! Для чего вам голова? И с какой радости я вдруг примчусь сюда с утра пораньше распечатывать диплом, если свой компьютерный центр находится в трех футах от моей комнаты в кампусе? О Господи, у меня нет больше ни минуты, чтобы спорить с вами! И что теперь? Меня из-за вас выгонят из колледжа или я получу инфаркт прямо здесь, на этом месте, если вы не дадите мне ПЯТИ ГРЕБАНЫХ МИНУТ НА ОДНОМ ИЗ МИЛЛИАРДА ВАШИХ СВОБОДНЫХ КОМПЬЮТЕРОВ!

Для пущего эффекта я стучу в такт словам ключами по стойке. Они тупо глазеют на меня, пока Лакированные Штаны взвешивают все «за» и «против».

— Ладно… так и быть… но если это не ваш диплом, придется его порвать.

Но я уже протискиваюсь к компьютеру, вталкиваю дискету в терминал номер шесть и как сумасшедшая кликаю мышью.

Медленно выплываю из глубин сна и отвожу свитер от лица, чтобы посмотреть время. Я отключилась почти на два часа. Слишком измученная, чтобы добраться до Джоша, каким-то образом, в полном тумане, я нашла этот убогий диван в дальнем углу вестибюля Бизнес-школы, где наконец меня окончательно свалила усталость.

Я сажусь, вытираю натекшую из уголка губ слюну, ловлю похотливый взгляд мужчины, листающего «Уолл-стрит джорнал» в соседнем кресле. Игнорирую его, вынимаю бумажник и ключи из импровизированного сейфа, а именно из-под собственной задницы, где они все это время пролежали в оранжевых подушках, и решаю побаловать себя настоящим кофе-эспрессо.

Иду по Ла-Гуардиа-плейс, где вовсю бушует весна. Майское небо ясно и безоблачно, а деревья перед «Ситибанк» усыпаны бутонами. Я улыбаюсь прохожим. Вот идет женщина, которая взяла быка за рога! Женщина, которая, несмотря на все бюрократические препоны, возможно, окончила Нью-Йоркский!

Я отношу пятидолларовую чашечку кофе на скамейку в парке на Вашингтон-сквер, чтобы понежиться на солнышке, и кладу голову на блестящую черную спинку скамьи из литого железа. В этот час в парке почти нет народу, разве что дети и торговцы наркотиками, но никто не в силах нарушить моего покоя.

К скамье направляется женщина, толкающая клетчатую прогулочную коляску с малышом и сжимающая под мышкой пакет из «Макдоналдса». Садится, поворачивает ребенка к себе лицом, вынимает два макмаффина с яйцом и отдает один питомцу. У наших ног сгрудились голуби, что-то выклевывая в кирпиче. Целый час остается до того, как нужно забирать Грейера из детского сада. Может, поискать в магазинных витринах какой-нибудь миленький сарафанчик, который можно надеть в теплый летний вечер, когда так хорошо пить с Г.С. мартини на берегу Гудзона.

Я наблюдаю, как женщина достает из пакета коробочку с яблочным пирожком, представляю восхитительный вкус, рассеянно смотрю на маленький рюкзак, висящий на ручке коляски. Да… пирожок и молочный коктейль, возможно, шоколадный…

Пытаюсь разобрать рисунок на рюкзачке. Маленькие грушевидные фигурки разных цветов… да это… это же телепузики!

Кофе попадает не в то горло, и я кашляю, выплевывая коричневую струю на добрых три фута.

О Господи. О МОЙ БОГ!

Я пытаюсь отдышаться. Испуганные голуби вспархивают. Перед глазами вспыхивает кадр за кадром: Хэллоуин, поездка домой, норковый воротник миссис N., дремлющий Грейер. Храп мистера N., и что-то непрерывно щебечущая миссис N. Я покрываюсь липким потом. Растираю рукой лоб, стараясь подстегнуть память.

— О мой Бог! — говорю я, отчего испуганная женщина собирает еду и пересаживается на ту скамью, что поближе к улице. В эти последние семь месяцев я каким-то образом ухитрялась начисто выбросить из головы, что, сидя в лимузине, согласилась на поездку в Нантакет! И что несколько порций водки с тоником побудили меня «подписаться» на эту авантюру!

«О. Мой. Бог!»

Я колочу кулаками по скамейке. Дерьмо! Не хочу, не хочу жить с ними в одном доме! Достаточно и того, что я терплю здесь, в городе, когда все-таки могу в конце дня удрать домой! И что теперь? Лицезреть мистера N. в пижаме? В нижнем белье? Да и увидим ли мы его вообще?

На что она надеется? На милый семейный отдых? Или они собираются разделить спальню ширмой? Избить друг друга до полусмерти веслами от каноэ? Поместить мисс Чикаго в домик для гостей?

Мисс Чикаго…

«МАТЬ ТВОЮ!»

Я вскакиваю, охлопывая себя. Мать твою, мать твою, мать твою! Ключи, кофе и бумажник на месте. Нет только гребаного конверта!

Я повторяю свой маршрут, мечусь по тем местам, где могла его оставить: в кафе, на оранжевом диване, около почтового ящика доктора Кларксона…

Стою, задыхаясь, вся в поту, перед справочной компьютерного центра.

— Слушай, ты, вали отсюда, иначе позову охрану, — шипит Дилан, стараясь принять грозный вид.

Я не могу говорить. Мне дурно. Я хотела обрести самостоятельность и сохранить достоинство. А вместо этого оказалась жалкой воровкой, укравшей восемьсот долларов и грязное белье. Я кретинка и преступница.

— Слушай, я не шучу, катись поскорее. С полудня здесь дежурит Боб, а он не такой пушистый, как я.

Точно полдень. Нужно бежать за Грейером и волочь его на день рождения Дарвина.

— ОТСТАНЬ! МНЕ ЭТО НЕ НРАВИТСЯ! — вопит Грейер, лицо которого почти расплющено о металлические поручни, окаймляющие верхнюю палубу прогулочного катера.

Я присаживаюсь на корточки и шепчу в ухо его мучителю:

— Дарвин, если ты немедленно не отойдешь от Греиера, я вышвырну тебя за борт.

Дарвин поворачивается и потрясенно таращится в мое улыбающееся лицо. Добрая Колдунья/ Злая Колдунья после трех часов сна и восьмисот ухнувших в небытие долларов говорит: «Эй, парень, не стоит со мной сегодня связываться!»

Он нерешительно отступает на несколько футов, и Грейер, на щеке которого остался ярко-красный отпечаток железной трубы, цепляется за мою ногу. Грейер стал одним из последних объектов издевательств именинника, как ранее остальные пятьдесят гостей, оказавшихся пленниками на взятом напрокат прогулочном катере.

— Дарвин! Милый. Пора подавать именинный торт! Иди к столу, и Сайма поможет тебе со свечками.

К нам скользит миссис Цукерман в изящных балетках от Гуччи. Сказочное видение в розовом и золотом, залитое бриллиантами, сверкающими нестерпимым блеском на жарком солнце.

— Ну, Грейер, что с тобой? Не хочешь торта?

Она направляет свое трехсоттысячедолларовое сияние в сторону Грейера и опирается о поручень рядом со мной. Я слишком устала для светской беседы, но все же в состоянии нацепить на физиономию то, что, надеюсь, можно назвать очаровательной улыбкой.

— Чудесный праздник, — бормочу я, сажая Грейера себе на бедро подальше от беды, чтобы он мог увидеть белоснежный торт.

— Мы с Саймой планировали его несколько месяцев. Пришлось поломать головы, чтобы превзойти прошлогоднее празднество в Грейси-Мэншн, но я сказала: «Помните, Сайма, творчество — это часть той особенной атмосферы, которую вы принесли в нашу семью, так что дерзайте!» И, позвольте заверить, она оказалась на высоте!

С кормы доносятся вопли, и Сайма в панике мчится мимо нас. Ее преследует Дарвин с горящей зажигалкой от Тиффани.

— Дарвин, — небрежно журит его мать. — Я просила тебя лишь помочь Сайме, а не сжигать ее!

Весело смеясь, она берет у него зажигалку, опускает крышечку и отдает покрасневшей Сайме.

— Смотрите, — строго наказывает она, — чтобы в следующий раз он не бегал с ней. Надеюсь, не стоит напоминать вам, что это подарок его деда!

Сайма, не поднимая глаз, принимает серебряный цилиндр. Потом берет Дарвина за руку и деликатно тянет назад, к торту.

Миссис Цукерман наклоняется ко мне, и золотые буквы на ее очках сверкают.

— Мне так повезло! Мы почти как сестры.

Я улыбаюсь и киваю. Она кивает в ответ.

— Пожалуйста, передайте привет маме Грейера и обязательно скажите, что я добыла для нее потрясающего адвоката по бракоразводным делам. Он выиграл моей подруге Элис десять процентов сверх оговоренного в брачном контракте.

Я инстинктивно кладу руку на голову Грейера.

— Что же, желаю приятно провести время.

Она перекидывает волосы на другое плечо и возвращается к свалке вокруг торта. Полагаю, пребывание мистера N. в Йель-клубе стало общеизвестным достоянием.

— Ну, Гров, как насчет торта?

Я перебрасываю его на другое бедро, поправляю галстук и касаюсь щеки, на которой все еще пламенеет отпечаток.

У него совершенно мутные глаза. Очевидно, бедняга измучен не меньше меня.

— Живот болит. Мне нехорошо, — бормочет он.

Я лихорадочно вспоминаю, где видела туалет.

— Как именно болит? — спрашиваю я в надежде отличить симптомы морской болезни от страданий четырехлетнего ребенка.

— Няня, я…

Он стонет, прежде чем рвануться вперед и согнуться в приступе рвоты. Я едва успеваю направить струю за борт, в воды Гудзона, так что на мой свитер попадает едва ли треть.

— Гровер, ты очень устал, — шепчу я, гладя его по спине. Вытираю его рот ладонью, и он согласно кивает в ответ.

Два часа спустя Грейер держится за ширинку и нетерпеливо притопывает кроссовками в вестибюле собственной квартиры.

— Гров, пожалуйста, продержись хотя бы еще секунду. Я изо всех сил толкаю дверь, и она наконец поддается.

— Давай же! Беги!

Он пулей проскакивает мимо меня.

— Ой!

Слышится грохот. Я открываю дверь чуть шире и вижу Грейера, распростертого на груде пляжных полотенец. Рядом валяется картонка для шляп.

— Грейер, ты в порядке?

— Вот было классно, Нэнни! Тебе следовало бы видеть это, приятель! Стой здесь, я сейчас повторю.

— Ну уж нет.

Я сажусь на корточки, стаскиваю с него «найки» и загаженную ветровку.

— В следующий раз тебе может не повезти. Иди писай.

Он убегает. Я осторожно переступаю через картонку, гору полотенец, два пакета с эмблемой «Лилли Пулитцер» и мешок с брикетами древесного угля. Значит, мы либо отправляемся в Нантакет, либо переезжаем в предместье.

— Нэнни, это вы?

Я оглядываюсь и вижу, что обеденный стол полностью завален летней одеждой мистера N. То есть теми вещами, которые мы с Конни не запаковали.

— Да. Мы только что приехали, — откликаюсь я, отодвигая два пакета от Барниз.

— Вот как?

Появляется миссис N. с охапкой кашемировых свитеров в пастельных тонах. При виде меня она слегка морщится.

— Почему вы так испачканы?

— Грейеру стало плохо…

— Мне хотелось бы, чтобы вы лучше следили за тем, что именно он ест на этих праздниках. Как миссис Цукерман?

— Передает вам привет…

— Она так изобретательна. Устраивает лучшие дни рождения во всем городе!

Она выжидающе смотрит на меня, очевидно, желая услышать подробности, вплоть до театра марионеток и комедии дель арте. Но я слишком измотана.

— Она… э… просила сказать…

— Да?

Я собираюсь с духом.

— Она… говорит… что знает… очень хорошего адвоката…

— Нэнни, — ледяным тоном заявляет она, — это одежда моего мужа для поездки в Нантакет.

Она отворачивается от меня, и ее голос мгновенно становится задорно-жизнерадостным.

— Я сама еще не начала собираться. Никто не может объяснить, какая ожидается погода. Некоторые наши друзья сварились, другие же едва не превратились в сосульки.

Она бросает свитера на стол, посылая во все стороны мячики свернутых теннисных носков.

— Мария!

Из кухни немедленно возникает Мария:

— Да, мэм?

— Не могли бы вы сложить это?

— Да, мэм. Сейчас.

Она снова исчезает на кухне.

— Не собираюсь брать с собой гору чемоданов, но и не желаю стирать, пока я там, и к тому же понятия не имею, есть ли на острове приличная химчистка. Кстати, хорошо, что вспомнила. Мы улетаем пятнадцатого, ровно в восемь утра.

— Это пятница?

Она непонимающе смотрит на меня.

— Простите, не собиралась перебивать вас, но пятнадцатое — день окончания университета.

— И?..

— Следовательно, я не смогу уехать в восемь…

— Вряд ли из-за вас мы сможем задержаться в городе, — бросает она, направляясь к валяющимся в холле пакетам.

— Нет, но дело в том, что моя бабушка устраивает вечеринку в мою честь, так что до субботы я должна оставаться в городе, — продолжаю я, следуя за ней.

— Но аренда начинается в пятницу, так что нам нельзя откладывать отъезд, — отвечает она, словно объясняя очевидную истину Гроверу.

— Понимаю и наверняка сумею прибыть автобусом в субботу. Часам к пяти или около того.

Я тащусь за ней в столовую, где она прибавляет пакеты к общей груде.