Мэг Кэбот - Дневники принцессы

Ты просто ревнуешь, потому что Борис – гениальный музыкант, а у тебя двойка по алгебре.

Лилли, одно то, что у меня плохо с алгеброй, еще не означает, что я идиотка.

Ладно, ладно, успокойся. Что с тобой сегодня?

НИЧЕГО!!!

Угловой коэффициент: угловой коэффициент прямой обозначается как m.

m = (y2 – y1)/(x2 – x1)

Найти уравнение прямой с угловым коэффициентом = 2.

Найти угол наклона ноздрей мистера Джанини.

Ну вот. Теперь я знаю, почему папа был так озабочен, что больше не может иметь детей.

Потому что он принц!!!

Чёрт! Сколько времени они собирались скрывать от меня эту подробность?

Хотя, если задуматься, им довольно долго удавалось это делать. Я, конечно, бывала в Дженовии. Дом моей бабушки, куда я езжу каждое лето и почти каждое Рождество, называется Мираньяк. Это во Франции. Точнее, он стоит на границе Франции, совсем рядом с Дженовией, которая находится между Францией и Италией. Я езжу в Мираньяк с самого рождения. Но всегда только с папой, с мамой – никогда. Мои папа и мама никогда не жили вместе. Многие из моих знакомых ребят, родители которых развелись, только и мечтают, чтобы они снова стали жить вместе, но у меня не так, меня вполне устраивает то, как мы живем. Мои родители расстались еще до того, как я появилась на свет, хотя отношения между ними остались самые дружеские. Ну, разве что кроме тех случаев, когда у папы бывает плохое настроение, а мама ведет себя, как ненормальная, что с ней иногда бывает. Пожалуй, если бы они жили вместе, было бы довольно паршиво.

Как бы то ни было, Дженовия – это место, куда бабушка возит меня покупать одежду в конце каждого лета, когда ей надоедает смотреть на мои джинсы и комбинезоны. Но никто там никогда не заикался насчет того, что мой папа – принц.

Если задуматься, я ведь делала два года назад доклад о Дженовии, тогда я выписывала имя королевской семьи – Ренальдо. Но тогда мне и в голову не пришло связать это имя с моим отцом. То есть я, конечно, знаю, что его зовут Филипп Ренальдо, но в энциклопедии имя принца Дженовии упоминается как Артур Кристофф Филипп Джерард Гримальди Ренальдо. В энциклопедии была и его фотография, но, видать, очень старая. Папа облысел еще до того, как я родилась на свет (по нему даже не скажешь, что ему делали химиотерапию, потому что он и так почти лысый). А на той фотографии у принца Дженовии ужасно много волос, бакенбарды и усы.

Пожалуй, теперь я могу понять, почему мама им увлеклась, когда она еще училась в колледже. Он был немножко похож на Болдуина.

Но ПРИНЦ? Правитель ВСЕЙ СТРАНЫ? То есть я, конечно, знала, что он занимается политикой, конечно, я знала, что у него есть деньги – еще бы, много ли в нашей школе найдется ребят, у которых есть дома во Франции? Летний дом на Мартас-Виньярде[5] – это еще туда-сюда, но только не во Франции. Но принц?!

У меня только один вопрос: если мой папа принц, как так вышло, что мне приходится учить алгебру? То есть кроме шуток.

По-моему, с папиной стороны это была не очень хорошая идея – сообщить мне, что он принц, в холле «Палм корт» отеля «Плаза». Начать с того, что мы почти в точности повторили случай с шортами. Привратник поначалу вообще не хотел меня впускать.

«Дети без сопровождения взрослых не допускаются», – так он сказал.

Прямо как в фильме «Один дома-2», правда?

А я ему:

– Но я должна встретиться здесь с папой…

А он снова:

– Несовершеннолетние без сопровождения взрослых…

Мне показалось, что это несправедливо, ведь я даже не была в шортах. На мне была форма нашей школы, то есть юбка в складку, гольфы и все такое. Правда, я была в ботинках «доктор Мартенс», но что с того? Я была одета почти как Элоиза, а она, как считается, управляет «Плазой». В общем, после того, как я проторчала там, наверное, целый час, повторяя: «Но мой папа… но мой папа… но мой папа…», ко мне все-таки подошел консьерж и спросил:

– Кто именно ваш папа, юная леди?

Как только я назвала папино имя, меня тут же впустили. Теперь-то я понимаю, что даже они знали, что он принц. Только его родной дочери, родной дочери никто не удосужился сказать!

Папа ждал меня за столом. В «Плазе» «большой чай» считается жутко важным мероприятием. Видели бы вы немецких туристов! Как они фотографировали друг друга с шоколадными рожками во рту! Вообще-то, когда я была маленькой, я тоже получала от этого дела удовольствие, а поскольку папа не желает понять, что в четырнадцать лет я уже не малышка, мы по-прежнему встречаемся здесь, когда он приезжает в Нью-Йорк. Нет, конечно, мы ходим и в другие места. Например, мы всегда ходим на «Красавицу и Чудовище», это мой любимый бродвейский мюзикл. Мне плевать, что Лилли говорит насчет Уолта Диснея и его женоненавистнического подтекста. Я смотрела этот мюзикл семь раз. И папа тоже. Его любимое место – это когда на сцену выходят танцующие вилки.

Короче говоря, сидим мы, значит, с ним, пьем чай, и вдруг он очень серьезным голосом начинает мне рассказывать, что он – принц Дженовии. И тут происходит ужасная вещь: я начинаю икать. Со мной такое случается, только когда я выпью что-нибудь горячее и потом съем хлеб. Не знаю, почему так бывает. В «Плазе» со мной такого раньше не случалось, но папа вдруг ни с того ни с сего говорит:

– Миа, я должен рассказать тебе правду. Думаю, ты уже достаточно большая, и раз уж так случилось, что я больше не могу иметь детей, это очень сильно повлияет на твою жизнь, поэтому справедливость требует, чтобы я тебе рассказал. Я – принц Дженовии.

А я только и смогла произнести:

– Правда, папа? Ик!

– Твоя мать всегда твердо стояла на том, что тебе незачем об этом знать, и я был с ней согласен. У меня было… скажем так, неудовлетворительное детство…

Еще бы, жизнь с моей бабушкой – это вам не фунт изюма. Икк!

– Я согласен с твоей матерью, что дворец – неподходящее место для воспитания ребенка.

Потом папа стал бормотать что-то под нос, он всегда так делает, когда я ему говорю, что я вегетарианка, или когда речь заходит о маме.

– Конечно, тогда мне и в голову прийти не могло, что она собирается растить тебя в богемной среде художников, в мансарде в Гринвидж-Виллидж, но, должен признать, тебе такое воспитание, судя по всему, не повредило. Более того, я думаю, что детство в Нью-Йорке привило тебе здоровую дозу скептицизма по отношению к роду человеческому вообще…

Икк! Это он еще ни разу не встречался с Ланой Уайнбергер.

– …что я лично приобрел только в колледже. Полагаю, отчасти поэтому у меня были большие трудности в установлении близких межличностных отношений с женщинами…

Икк!

– Что я пытаюсь сказать: мы с твоей матерью считали, что поступаем правильно, не рассказывая тебе правду. Мы не предвидели, что может возникнуть такая ситуация, при которой ты унаследуешь трон. Когда ты родилась, мне было всего двадцать пять лет, и я был уверен, что еще встречу другую женщину, женюсь на ней и у нас будут дети. Но теперь, к сожалению, стало ясно, что этого не будет. Таким образом, Миа, ты являешься наследницей престола Дженовии.

Я снова икнула. Мне стало неловко. Я ведь икала не тихонько, как подобает леди, а вздрагивала всем телом, чуть не подпрыгивая на стуле, как игрушечная лягушка на пружинке. К тому же я икала громко. Я имею в виду, очень громко. Немецкие туристы стали оглядываться на меня и хихикать. Я понимала, что папа говорит очень серьезные вещи, но ничего не могла с собой поделать, я все икала и икала. Я попыталась задержать дыхание и сосчитать в уме до тридцати, но снова икнула, успев досчитать только до десяти. Я положила под язык кусочек сахара. Без толку. Я даже попыталась себя испугать: представила, как мама и мистер Джанини целуются. Даже это не помогло! В конце концов папа спросил:

– Миа, ты меня слушаешь? Ты слышала хоть слово из того, что я сказал?

Я говорю:

– Папа, извини, мне нужно на минутку выйти.

У папы сделалось такое лицо, как будто у него что-то заболело, живот например. Он откинулся на спинку стула и как-то весь сник, но все-таки сказал:

– Ладно, иди.

И дал мне пять долларов, чтобы я дала их уборщице, но я, конечно, положила их в карман. Пять баксов уборщице туалета, еще чего! Это когда все мои карманные – десять баксов в неделю!

Не знаю, бывали ли вы когда-нибудь в дамской комнате «Плазы», но это самое клевое местечко на Манхэттене. Она вся розовая, повсюду висят зеркала и стоят диванчики, наверное, на случай, если вы посмотрите на себя в зеркала и от собственной красоты у вас голова закружится или что-нибудь в этом роде. Одним словом, я туда влетела, икая, как сумасшедшая. Все эти дамочки с модными прическами посмотрели на меня недовольно, видно, я им помешала. Наверное, из-за моей икоты они не могли ровно подвести глаза или еще что-нибудь в этом роде.

Я зашла в кабинку. Надо вам сказать, что в каждой кабинке там кроме унитаза есть еще отдельная раковина с огромным зеркалом, туалетный столик и мягкий табурет с бахромой. Я села на табурет и мысленно сосредоточилась на том, чтобы перестать икать. А еще я стала обдумывать, что сказал папа.

Он – принц Дженовии.

Теперь мне многие вещи становились понятными. Например, почему, когда я летаю во Францию, я просто прохожу в самолет через терминал вместе со всеми, но когда мы приземляемся, меня встречают и выводят из самолета до того, как начнут выходить все остальные пассажиры. Меня сажают в лимузин и везут в Мираньяк, где я уже встречаюсь с папой. Раньше я думала, что это потому, что папа пользуется привилегиями как часто летающий пассажир. Но, наверное, дело в том, что он принц.

И еще одно. Когда бабушка возила меня в Дженовию, мы всегда приходили в магазины или до того, как они официально откроются, или после того, как они официально закроются. Бабушка звонила туда заранее и предупреждала, что мы приедем, чтобы нас впустили. Нам ни разу никто не отказал. Если бы мама попыталась сделать то же самое на Манхэттене, продавцы в «Гэп», наверное, поумирали бы со смеху.

И еще, когда я приезжаю в Мираньяк, мы никогда не ходим ни в какие кафе, всегда едим только дома, ну, еще иногда в гостях, в соседнем шато Мирабо. Хозяева Мирабо – противные англичане, у них много наглых детей, которые говорят друг другу всякие слова типа: «Это дерьмо» или «Ты мудак».

Интересно, знают ли эти бритты, что мой папа – принц Дженовии?

Большинство людей слыхом не слыхали о Дженовии. Во всяком случае, когда мы делали доклады о разных странах, никто из нашего класса не знал такой страны. Мама говорит, что она тоже не знала, пока не познакомилась с моим папой. Из Дженовии не вышло ни одной знаменитости, ни одной кинозвезды. Во время Второй мировой войны многие жители Дженовии воевали с фашистами, как мой дедушка, но кроме этого они ничем не прославились.

И все-таки те, кто знает о существовании Дженовии, любят туда ездить, потому что там очень красиво. В Дженовии почти круглый год солнечно, перед вами синее-синее прозрачное Средиземное море, а позади – Альпы со снежными вершинами. Там много холмов, некоторые такие же крутые, как в Сан-Франциско, и почти на всех растут оливковые деревья. Я помню из своего доклада, что главной статьей экспорта Дженовии является оливковое масло очень дорогого сорта, мама говорит, такое масло используется только для салатов.

А еще там есть дворец. Он вроде как знаменит. Потому что в нем снимали фильм про трех мушкетеров. Внутри я никогда не была, но мы с бабушкой много раз проезжали мимо. Видели много башенок, всяких контрфорсов и так далее.

Интересно, мы столько раз проезжали мимо дворца, и бабушка ни разу даже не заикнулась, что жила в нем!

Икота наконец прошла. Я решила, что теперь можно спокойно вернуться в «Палм корт». Я решила дать уборщице доллар, хотя она за мной и не убирала. А что, я могу себе это позволить, ведь мой папа принц!

Я так обалдела, что еле пишу, к тому же меня то и дело кто-нибудь толкает под локоть и здесь темно, но это неважно. Я должна записать все в точности так, как было, а то когда я проснусь завтра утром, то могу подумать, что это был кошмарный сон.

Но это был не кошмарный сон, это было на самом деле.

Я никому не расскажу, даже Лилли. Лилли меня не поймет, меня НИКТО не поймет, потому что ни один из моих знакомых никогда не оказывался в таком положении. Ни с кем еще такого не случалось, чтобы он лег спать одним человеком, а наутро проснулся и обнаружил, что стал кем-то совсем другим.

Когда я вернулась из дамской комнаты и села за столик, немецкие туристы ушли, а их места заняли японцы. Это уже лучше, потому что японцы ведут себя намного тише. Когда я садилась за стол, папа разговаривал по мобильному. Я сразу поняла, что он говорит с мамой: у него было такое выражение лица, которое бывает только тогда, когда он говорит с ней.