— Если уж так хочется в гости к Александре Олеговне, мог бы в дверь постучать, как все воспитанные люди, как думаешь, Миша? — Тимофей мельком глянул на нее, словно был в чем-то не уверен, и снова сосредоточился на пареньке.

А тот поднял лицо и смотрел на взрослых с настороженным недоверием.

— И если хотел переночевать в гостях — зачем в сарай полез? — Все тем же тоном заметил Тимофей. — У нас есть свободная комната, там куда удобней и ничего не ломается и не падает.

Он произнес это все совершенно спокойно, словно было нормально найти в сарае плачущего мальчика посреди ночи и предположить, что тот просто хочет в гости. И, кстати, совершенно не акцентировал внимания на слезах Миши, в отличии от самой Саши. А это, похоже, пришлось мальчику по душе.

Во всяком случае, Миша перестал шмыгать носом и внимательно посмотрел сначала на Тимофея, а потом на Сашу, даже прищурился.

— А что, пустили бы? — с вызовом спросил он.

— Спрашиваешь, — подстроилась под тон их беседы Саша. — Пошли уж, раз пришел, поможешь нам с ужином справиться, а то мы и не съели почти ничего вечером.

Поднявшись, она протянула ему руку, стараясь делать вид, что не замечает, как малыш кривится при малейшем движении. Но он явно не собирался обсуждать причины, приведшие его в ее сарай, и свои травмы. Зато, определенно, оживился при упоминании еды.

— Точно? — не принимая ее ладонь, спросил Миша, все еще недоверчиво щурясь.

— Точно, — усмехнулась Саша. — Я так давно ждала, что к нам кто-то зайдет в гости. А никто не приходит, — «пожаловалась» она ему.

— А колбаса у вас есть? — вдруг спросил Миша, сразу же став похожим на обычного шестилетнего мальчугана. Его глаза заблестели и из них почти исчез страх.

— Есть, — улыбнулась Саша, стараясь, чтобы лицо не дрогнуло. — Я специально купила, надеялась, что ты еще раз заглянешь.

— Хочу колбасы! — с воодушевлением, которого не было в его голосе еще минуту назад, Миша подскочил на ноги. Скривился, пробормотал слово, которое по мнению Саши не должен был знать ни один шестилетний мальчик, и бодро направился к выходу.

Ей стоило больших усилий не спросить, почему он волочит левую ногу. И так ясно. Саша вышла из сарая за малышом.

— Ты не против, что я у тебя хозяйничаю? — тихо спросил Тимофей у нее на ухо, идя рядом. При этом он внимательно следил за Мишей, похоже, подмечая все синяки, ссадины и травмы мальчика.

— У нас, — с улыбкой поправила его Саша, тронутая тем, что этот мужчина заботился о ее чувствах и «границах личной территории». Хотя она и не думала его упрекать. Да и не считала, будто он переступил какую-то черту.

— Ты молодец, быстро понял, как с ним говорить. — Саша протянула руку и переплела свои пальцы с пальцами Тимофея. — А я никак не могла ничего придумать.

— Просто практики много, — с невеселым выражением пояснил он, крепко сжав ее ладонь в ответ.


Накормив Мишу, они едва сумели общими усилиями уговорить мальчугана умыться. Купаться малыш отказался наотрез и, глядя на грязную одежду и чумазый вид, Саша не удивилась бы, обнаружив у него в голове вшей. Но, вроде бы, обошлось.

Осматривать новые ссадины и синяки им так же разрешили только после длительных уговоров. Миша ничего не говорил, откуда у него столько ушибов, а Саша и Тимофей делали вид, будто поверили, что малыш действительно пострадал в старом сарае. Наконец, закончив с самым необходимым, Саша постелила Мише постель во второй комнате. Мальчик все это время сидел на полу тут же, поджав под себя ноги, и крепко обнимал Тихона. Похоже, эти двое давно нашли общий язык, на пару избрав убежищем старый сарай за домом Саши. Миша даже спать улегся в обнимку с Тихоном, и Саша порадовалась в душе, что кот, который иногда любил показать свой независимый характер, сегодня не возражал. Этот мальчуган отчаянно нуждался в привязанности и тепле другого существа, несмотря на всю свою внешнюю неприступность. И хорошо, что хоть кота он к себе подпускал. Саше оставалось надеяться, что скоро он начнет больше доверять и ей, или Тимофею.

Не то, чтобы она считала, будто сумеет лучше других помочь Мише. Просто, исходя из нынешней ситуации и ее наблюдений — не было похоже, чтобы кто-то, вообще, пытался позаботиться о нем.

Утром, несмотря на позднее укладывание, Миша проснулся раньше всех и выразительно громко оповестил о своем пробуждении грохотом тарелок на кухне. Когда Саша с Тимофеем добрались туда, мальчуган с испугом посмотрел на взрослых, стараясь расставить посуду в первоначальном порядке и, судя по всему, приготовился к наказанию. Во всяком случае, дерзко выпяченный вперед подбородок и колючий взгляд настороженных глазенок указывали именно на это, а так же на то, что без боя он не сдастся.

Саша обвела глазами кухню, с облегчением заметив, что сам Миша цел, да и тарелки с чашками не понесли потерь. Улыбнулась, потрепала Мишу по голове и совершенно спокойным тоном сообщила, что через десять минут они все садятся завтракать. А Тимофей, словно забыв про свою мрачность и вечную строгость, подхватил завизжавшего и рассмеявшегося Мишу, чем удивил всех вокруг, и заявил, что грязнуль за стол в этом доме не пускают. После чего, усадив Мишу себе на плечи, потащил малыша умываться.

Тот пытался упираться, крича о ночном мытье рук. Однако, быстро поняв, что с Тимофеем Борисовичем, даже в хорошем настроении, такие доводы ничего не дадут, а есть хочется — смирился и послушно пошел умываться. А Саша с широкой улыбкой и прекрасным настроением принялась накрывать на стол.

И именно за завтраком, слушая звон колоколов сельской церкви, далеко разносившейся в тихом и чистом воздухе, они выяснили, что Миша не имеет ни малейшего представления о Пасхе, до которой оставалась пара дней. Ни Тимофей, ни Саша не отличались особой религиозностью, но даже им это показалось неправильным. И они постарались рассказать Мише историю праздника, максимально адаптировав ту для малыша. Однако, вскоре сами запутались в своих упрощениях, да и судя по виду Миши — не прояснили для того идеи праздника.

Тогда Тимофей предложил вечером отвести мальчугана к отцу Николаю — тому, в конце концов, по должности было положено просвещать паству. А Саша взяла на себя «народную» часть традиций праздника, то, чего сама с нетерпением ждала в детстве от Пасхи — не непонятных для ребенка служб в церквях и проповедей, а душистых куличей и веселых крашанок. И пообещала Мише, который сразу повеселел заслышав об угощении, что позволит ему самому взбивать глазурь для выпечки и посыпать ту украшениями.

Порешив на этом, они все-таки отправились на работу, разыскав по дороге бабушку Миши, которая снова ночевала у соседки, и передали малыша ей.


Вот так и вышло, что вернувшись домой Саша занялась тестом, а Тимофей взялся ей помогать.

Он, вообще, не чурался никакой работы, удивив Сашу тем, что не делил дела по дому на «мужские» и «женские». Правда, отчего-то она не сомневалась, что он не позволил бы ей забить хоть гвоздь или начать точить ножи. Но с такой же охотой он помогал ей по вечерам с готовкой, и ничуть не брезговал принять участие в уборке, даже мытье посуды считал достаточно «достойным» занятием. Сашу это удивляло, и не только потому, что Антон появлялся на кухне лишь затем, чтобы поесть. Ее собственный отец относился к подобным делам с таким же пренебрежением, как и бывший муж. Оттого, с детства не привыкшая видеть мужчин, помогающих женщине на кухне, она каждый раз испытывала трепет и не стеснялась его благодарить.

Вот и сейчас Тимофей сидел за кухонным столом и вырезал бумагу для форм, которые они одолжили у Никитичны. Соседка поворчала из-за их желания готовить в Страстную пятницу, однако, узнав причину, смилостивилась и поделилась жестяными формами.

— Я за мукой еще схожу, — Саша оторвалась от миски, в которой замешивала тесто, и улыбнулась Тимофею.

— Я принесу. — Предложил он, отложив в сторону ножницы.

— Не надо, ты главное формы нарежь, я всегда ненавидела это занятие, — Саша сморщила нос в гримасе, заставив Тимофея усмехнуться. — А пачку муки я и сама принесу, — поддавшись порыву, она наклонилась и нежно поцеловала его в щеку, оставив белый след муки. — Ой, прости. — Саша рассмеялась и предплечьем стерла полосу. — Я быстро.

Тимофей с улыбкой кивнул ей, покорно продолжив отмерять полоски бумаги под жестянки, служившие формочками. Через час он собирался уходить, чтобы отвести Мишу к отцу Николаю, как и обещал, и Саша надеялась, что к тому времени бумажных заготовок окажется достаточно.

Зайдя в небольшую кладовую, расположенную в веранде, она быстро нашла пакет с мукой и вдруг спохватилась, что до сих пор не достала изюм. Поиски сухофрукта заняли больше времени. Тимофей даже окликал ее пару раз, чтобы убедиться, что Саша не «заблудилась» по дороге. Она со смехом объяснила причину задержки. Наконец, обнаружив искомый пакет, и захватив муку, Саша закрыла кладовку и отправилась назад. Но замерла на пороге кухни, отчего-то не решаясь тот переступить.

Тимофей сидел все на том же месте, продолжая нарезать бумагу. Только теперь он негромко напевал песню. Саша никогда не слышала, чтобы он пел. Господи! Она даже не знала, что он, вообще, поет! Тем более — так. Может Саша и не была музыкальным критиком, но понять, что голос у этого мужчины великолепен — она оказалась в состоянии. Наверное потому и застыла, прислонившись к косяку кухонных дверей, с мукой подмышкой и изюмом, прижатым к груди, завороженно слушая простую песню, которая ее вдруг настолько затронула:

«Выйду в поле вечером, там цветы цветут кругом.

Среди синих васильков, там живёт моя любовь.

Ромашка белая, лепесточки нежные,

Мне дороже всех цветов, ведь она моя любовь»

— Саш! Может, тебе помочь?! — вдруг замолчав, крикнул он.

Саша от неожиданности вздрогнула и выронила пакетик с изюмом.

— Ой! Не надо, я уже вернулась, — с растерянной улыбкой пробормотала она, отставив муку на стол и наклонилась за изюмом.

Тимофей с удивлением обернулся, но тоже улыбнулся в ответ.

— Извини, не хотел кричать, я думал, ты еще там. — Он прекратил свое занятие. — Что с тобой случилось?

— Ты пел. — Саша подозревала, что смотрит на него со странным выражением на лице, и видимо это заставило Тимофея сдвинуть брови. — Я просто никогда не слышала, как ты поешь. Даже не знала, что у тебя такой голос, — она облизнула губы и развела руками. — Очень красиво.

Тимофей прочистил горло и, кажется, смутился. Попытался отвернуться и снова вернуться к ножницам и бумаге. Но Саша подошла к нему и нежно обняла за плечи, опустив лицо щекой в его волосы.

— Почему ты раньше не пел? — почти шепотом спросила она.

Тимофей передернул плечами.

— Повода не было, — немного ворчливым тоном ответил он.

Но тут же неожиданно обхватил ее талию руками, уткнувшись лицом в живот Саше.

— Меня родители все детство заставляли ходить на вокал, мама считала, что у меня талант, и грех прятать такой голос, — немного глухо начал рассказывать он, с некоторым лукавством поглядывая вверх, на Сашу. — Но я всегда мечтал стать врачом, и в конце концов настоял на своем выборе. Мое пение свелось к душу, хорошему настроению, да праздникам в отделении. — Тимофей уже широко улыбался, словно воспоминания были ему приятны. — Ну, а в последние годы, — он опять передернул плечами, а в глазах мелькнуло совсем другое выражение. — Повода, да и желания как-то не было.

Саша не стала уточнять. Она и сама знала, что ощущает человек, когда его мечты рассыпаются прахом. Тут не петь, а выть, порой, хочется. Только никто себе не позволяет выворачивать чувства и душу наизнанку. Потому только обхватила лицо Тимофея ладонями и наклонилась, поцеловав в губы.

— А я согласна с твоей мамой, — легким тоном заметила она, продолжая ему улыбаться. — Такой голос — прятать действительно грех. Как это еще отец Николай не прознал, уверена, он на что угодно пошел бы, чтобы тебя в хор затянуть.

Тимофей с ужасом скривился.

— Там, наверняка, запрещено мужчин брать, не зря же одни старушки поют, — с нескрываемой надеждой пробормотал он. — Не вздумай Коле даже предлагать что-то такое. — Пригрозил он ей.

Саша рассмеялась в полный голос.

— Не буду. — Пообещала она. — Но при условии, что мне ты петь будешь, — с надеждой заглянула она ему в глаза.

Лицо Тимофея смягчилось.

— Тебе — буду. — Он кивнул, даже не споря.

Отпустил ее пояс и вернулся к своему предыдущему занятию, словно бы ничего особенного и не было.

Саша тоже вернулась к тесту. Только вот она не могла не думать над тем, что Тимофей только что приоткрыл ей еще один уголок своей души. И о том, что раньше никогда бы не подумала, что суровый Тимофей Борисович может настолько красиво петь. Сколько же еще нового ей предстояло узнать об этом человеке, о котором, казалось бы, у Саши давным давно сложилось мнение?