Первый обед в Клеведоне был необыкновенно удачен как в гастрономическом отношении, так и по своему оживлению. Говор не умолкал. Генерал Чевиот и полковник Давенант говорили без умолку, но были предусмотрительно размещены довольно далеко один от другого, чтобы каждый мог иметь свой кружок слушателей. Две мисс Стальмен были тоже неумолкаемые говоруньи и могли говорить с одинаковою легкостью о самых разнородных предметах: о крокете, о теологии, о лошадях, о ботанике и так далее и умели вызвать самого скучного и молчаливого соседа на дружеский разговор, имеющий издали вид ухаживания.

В таком оживленном обществе мистер Гаркрос мог бы не утруждать себя разговором, тем более что его дама, мистрис Гоудер, тетка хозяйки, была довольна тем, что ей подавали самые вкусные entrées и не требовал, чтоб ее занимали.

— Я не могу обедать без курицы с рисом и горького пива, — сказала она. — Вам покажется это вульгарным, но я прожила двадцать лет в Индии, а привычка — вторая натура. Не знаю, заметили ли вы, но в этом рисе не было кокосовых орехов. Надо будет дать кухарке Жоржины рецепт моего бедного Гоудера, то есть копию с рецепта, потому что оригинал написан его собственною рукой и хранится у меня с письмами, которые он писал мне, когда я уехала на родину для поправления здоровья.

Но пока мистрис Гоудер наслаждалась обедом, сосед ее не предавался молчанию. Напротив, он говорил много и с неутомимою энергией поддерживал разговор на своем конце стола.

Уэстон Валлори, сидевший по левую руку от Августы, не преминул заметить, это необычайное оживление.

— Как разговорчив сегодня ваш муж! — сказал он мистрис Гаркрос. — Он в каком-то лихорадочном возбуждении.

— Он хочет сделать приятное нашим хозяевам, — отвечала она своим оледеняющим тоном, но бросив в то же время подозрительный взгляд на мужа. — Он не всегда молчалив в обществе, — прибавила она.

— О, напротив! Он как будто для того и создан, чтобы блистать в обществе. Жаль только, что такие люди не всегда приятны в семейном кругу.

Августа бросила на своего кузена один из своих строжайших взглядов, но он уже привык к таким взглядам, как и она привыкла к его злобным замечаниям об ее муже.

— Не понимаю, что вы хотите указать, — отвечала она. — Я никогда не могла пожаловаться, чтобы Губерт был недостаточно разговорчив дома.

— Неужели? — сказал Уэстон своим дерзко недоверчивым тоном. — А мне кажется, что даже Кеннинг и Сидней Смит должны были быть плохими собеседниками дома. Такого рода людям нужно общество, чтобы развернуть свои способности. Но я желал бы только знать, пред кем Гаркрос старается показать себя здесь. Разве ему не все равно, что будут думать о нем эти девушки в розовом, или этот старый генерал, или его дородная дама в зеленом платье, тетка хозяйки, если не ошибаюсь? Что значат для него все эти люди?

— Очень может быть, что ему хочется доставить удовольствие моим друзьям, — отвечала Августа с достоинством. — Неужели человек в его положении должен всегда иметь цель, чтобы быть любезным? Он не ищет популярности.

— Да, он один из тех счастливцев, которым стоит только открыть рот, чтобы в него посыпалась манна.

— Он трудится, как редко кто способен трудиться, Уэстон, и способностей у него больше, чем у многих. Не думаю, чтоб его успех можно было приписать особому счастию.

— Вы не думаете? А разве то, что он женился на вас, не следует приписать особому счастию? Чем он лучше других? Как досадно видеть, что вы ему так преданы, Августа.

— Уэстон, я прошу вас не говорить таких вещей.

— О, полноте, Августа. Я веду себя очень хорошо, но молчать постоянно я не в состоянии. Мне иногда невыносимо тяжело видеть, что вы его так любите.

— Неужели! А я считала себя одною из самых холодных жен.

— Холодных! Да вы вспыхиваете, как порох, если скажешь слово против вашего полубога. Он не может быть виноват в ваших глазах. Я уверен, что если бы вы узнали какой-нибудь неблаговидный эпизод из его прошлого, вы продолжали бы обожать его по-прежнему.

— Прошу вас не употреблять таких нелепых слов как «полубог» и «обожать», Уэстон. Я, конечно, люблю моего мужа. Наш брак, как вы знаете, был браком по взаимной склонности, и поведение Губерта с начала до конца было в высшей степени честно и бескорыстно. Что же касается его прошлого, я не считаю себя в праве требовать в нем отчета, но мне было бы, конечно, очень тяжело узнать, что мой муж был не всегда таким строго нравственным человеком, каким я считаю его.

— Вы примерная жена, Августа! Но что если в то самое время, когда он был вашим женихом, он увлекся другою и это увлечение развилось в нечто серьезное? Как вы взглянули бы на такой эпизод?

Мистрис Гаркрос побледнела.

— Я никогда не буду говорить с вами, Уэстон, если вы не извинитесь сейчас же за ваши последние намеки.

— Милая Августа, я готов извиниться перед вами хоть тысячу раз. Я привел только пример, не имея никакого намерения оскорбить вас.

— Вы всегда оскорбляете меня, когда говорите о моем муже. Оставьте его в покое.

— Хорошо. Вперед его особа будет для меня так же священна, как осооба ламы в Тибете. Я могу вынести что угодно, только не ваш гнев, Августа.

— Так не сердите меня вашими глупыми рассуждениями о Губерте. Леди Клеведон встает. Потрудитесь поднять мой веер. Я сейчас уронила его. Благодарю.

Она успокоилась, и румянец возвратился на ее щеки. Она была уверена, что последний намек Уэстона, как и другие злобные речи об ее муже, был только следствием зависти. Ее брак с Гаркросом был тяжелым ударом для ее кузена, и она это знала и не могла сердиться на него за то, что он все еще был предан ей всею душой, все еще ревновал ее.

— Бедный Уэстон готов идти для меня в огонь и в воду, — говорила она своим друзьям.

И действительно, Уэстон готов был идти для нее в огонь и в воду безо всякой определенной цели.

Глава XXXII. СЧАСТЛИВОЕ ВРЕМЯ

Летнее небо и летние рощи, тихие старые сады, изобилие экипажей и лошадей, хороший стол и значительный запас молодого веселия — все это вместе способствовало оживлению клеведонского общества. В окрестностях было много живописных мест и интересных развалин, и гости леди Клеведон редко бывали дома в час завтрака, предпочитая устраивать пикники на мягкой траве разрушенного аббатства, или в лучшей приемной сельского трактира, или на вершине холма над обширным ландшафтом, сливающимся на горизонте с голубыми небесами. Лишь только кончался утренний завтрак и чтение газет, дамы переодевались для экскурсии, и у подъезда начинались деятельные сборы. Дамы садились в коляски и кареты, молодые девушки выходили в длинных амазонках и круглых шляпах, кокетливо надетых на взбитые и завитые волосы, любители приключений ждали с нетерпением, сидя в кабриолетах, запряженных бойкими лошадьми, сигнала к отъезду, собаки лаяли, лакеи и грумы бегали взад и вперед, нося шали и зонтики к тяжелым экипажам, привязывались большие корзины с провизией, наконец Жоржи садилась рядом с мужем в фаэтон, и процессия весело пускалась в путь по длинной аллее.

— Я поеду с тобой, Франк, — говорит молодая жена, усаживаясь рядом с мужем. — Я предпочла бы остаться дома, чем сидеть и зевать в этой ужасной коляске, между тем как ты уехал бы на четверть мили вперед и стал бы курить и хохотать с мужчинами. Почему это мужчины всегда хохочут, когда бывают без женщин? И что они находят смешного? Они бывают или очень остроумны или очень глупы.

— Боюсь, что не первое, — отвечал сэр Френсис. — Я очень рад ехать с тобой, мисс Крузо, но не думаешь ли ты, что тебе приличнее было бы сидеть в коляске и занимать мистрис Чевиот и мистрис Гаркрос?

— Им хорошо и без меня, — отвечает она заискивающим тоном и придвигается ближе к мужу. — Они знают, что мы женаты так недавно и, может быть, сочтут естественным, что нам хочется быть ближе друг к другу.

— А когда мы будем женаты давно, нам будет хотеться быть подальше друг от Друга? — спрашивает сэр Френсис, смеясь.

И они едут вперед по веселым кентским дорогам, где каждая изгородь обрамляет новую живописную сельскую картину, где каждый поворот дороги открывает новую панораму лучше последней, едут по холмам и долинам, по полям и рощам, счастливые, как жаворонок, парящий над ними в голубом своде.

Во всех этих веселых экскурсиях мистер Гаркрос не отставал от своей жены. Он никогда не противоречил ей, никогда не выражал желания остаться дома, чтобы поиграть на биллиарде или почитать в большой библиотеке, или погулять по саду, но он был в высшей степени равнодушен. Маленький клеведонский мир считал его примерным мужем. Он был всегда учтив и внимателен со своею женой, носил ее шали и зонтики, подсаживал ее в экипажи, но все это без неуместной поспешности, которая могла бы напоминать окружающим, что он женился на богатстве. Он большею частью молчал, но это никому не казалось странным в таком деловом человеке, как он.

— Этот Гаркрос не перестает думать, Джо, — сказал один из молодых людей своему товарищу. — Не понимаю, как он не сойдет с ума. Пробовал ты когда-нибудь думать, Джо?

— Да, однажды мне пришлось подумать. Мне нужно было сделать расчет для Дербиева дня, но у меня все не выходило то, что должно было выйти. Дело вот в чем, Треби. Если ты поставишь по сто против десяти в пари против одиннадцати лошадей, то так как только одна из них может выиграть, ты не рискуешь проиграть. Если же ни одна не выиграет, ты выиграешь сто десять фунтов. Вот таким-то образом и наживаются большие состояния.

— Ну, это слишком мудрено, — возразил Треби.

Наслаждался ли мистер Гаркрос своею жизнью среди этого беспечного общества, среди зелени и свежих английских ландшафтов, среди молодых голосов и молодых лиц? Нисколько; он только мирился со всем этим как с неизбежным. Он не мог наслаждаться настоящим, как окружавшие его люди. Его многолетняя погоня за успехом сделала его неспособным пользоваться отдыхом. Клеведонское времяпрепровождение, прогулки между развалинами, питье шампанского в два часа дня, простодушные шутки, все это казалось ему такою пустою тратой времени, и пока другие веселились, он ходил один, взвешивая свою жизнь и сравнивая то, что он приобрел, с тем, что он утратил. Разрушенное аббатство располагало в особенности к таким размышлениям. Оно было собственностью лорда, который по профессии принадлежал также к судебному сословию и поместье которого возвышалось невдалеке от развалин.

«Монахи, построившие и поддерживавшие это аббатство, были, по-видимому, людьми с более возвышенными душами, чем наши лорды, законоведы, потому что оставили после себя более величественный памятник, чем лорд Турло и Брум. Что ни говори, но ничто не дает человеку такого верного средства увековечить свое имя, как архитектура, и страсть фараонов к монументальным постройкам очень естественна и простительна».

Но бывали минуты, когда и мистер Гаркрос становился общительным и снисходительным до того, что начинал ухаживать за одною из мисс Стальмен, которая расположена была обожать его и наедине с сестрою сожалела, что он женат. Вопреки своему обыкновению отдаляться от общества, он был очень популярен, во-первых и главное потому, что был человек известный в своей профессии, а мы любим быть в дружеских отношениях с людьми известными, во-вторых, потому, что он умел хорошо говорить, когда хотел, и имел дар казаться всезнающим.

— Вы так много знаете, мистер Гаркрос, — сказала ему однажды хорошенькая мисс Стальмен, когда он рассказал ей одну из легенд о монахах, некогда населявших аббатство. — Мне кажется, что вы прочли все книги, какие когда-либо были напечатаны.

— Далеко не все. Я даже сомневаюсь, прочел ли я столько книг, сколько прочли вы. Говорят, что молодые девушки поглощают ежедневно по трехтомному роману, что составит в год, не считая воскресений и праздников, девятьсот томов, а в семь лет шесть тысяч триста томов. Не думаю, чтоб я прочел так много. Но сегодня, когда я узнал, что мы будем завтракать в монастыре, мне пришло в голову, что всем будет интересно узнать что-нибудь из его прошлого, и пока дамы одевались, я заглянул в историю Кента.

— Как приятно быть с кем-нибудь, кто знаком с готическою архитектурой, — промолвила мисс Стальмен с тихим вздохом: — Я очень люблю все средневековое.

Многие в Клеведоне заметили сходство между мистером Гаркросом и его хозяином. Их можно было принять за братьев или за близких родственников, говорили окружающие. Тип лица Губерта Гаркроса встречался во многих клеведонских портретах, как заметил однажды всевидящий Уэстон Валлори, когда гости, арестованные дождем, бродили по дому, ища развлечений.

— Это сходство — очень странное явление, тем более что лицо друга моего Гаркроса не из обыкновенных лиц, — сказал он. — Легкая выпуклость нижней губы, например, придающая его лицу то, что некоторые называют циническим выражением, есть характеристическая особенность Клеведонов. Это случайное сходство очень любопытно.