#6: Не смогла сформулировать спецификации на май-июнь, не доделала слайды для проекта Уилсон-Эббот, не встретилась с Эрин по поводу организации корпоратива в следующем месяце и на утреннем совещании даже не сумела сделать вид, будто внимательно слушаю, чтобы избежать нагоняя (вот именно, нагоняя, словно мы не взрослые люди, а дети какие-то) от Эдмондсона. Вместо этого я думала о тебе, думала о тебе, думала о тебе и… думала о тебе.

#7: Разболтала тебе про #6, не оставив себе шанса хоть немного притвориться, что мне все равно, что я не особо переживаю, что «да, ты мне нравишься, но я вовсе не сохну по тебе» и что меня не так уж легко заполучить. Без. Умна. Единственное оставшееся у Сэма легкое практически выпрыгнуло из груди. Он считал часы до приезда домой.

И вот настал последний день конференции, и Сэм сидел на последнем докладе, который близился к концу. Он мог вздохнуть спокойно: больше не придется беспокоиться из-за технических неполадок, больше не придется бегать по разным встречам, больше не придется посещать никаких мероприятий, и уже через девятнадцать часов он полетит домой навстречу своему «и жили они долго и счастливо».

Они с Джейми договорились встретиться в том же гастропабе. Та пинта пива, как и Мередит, не выходила у Сэма из ума всю неделю.

Джейми опоздал. Весь мокрый и раздраженный, он влетел в бар, метнулся к стойке, а потом плюхнулся за стол напротив Сэма: по пинте пива в каждой руке.

— Спасибо, но я еще свое не выпил, — кивнул Сэм на стоявший перед ним бокал, почти полный. Он растягивал удовольствие.

— Не волнуйся, это все мне, — отрезал Джейми и добавил: — Сначала хорошую новость или плохую?

Сэм по опыту знал, что в его работе хорошая новость никогда не может компенсировать плохую. Они обычно и близко не стоят. А если стоят, то это не настоящая плохая новость.

— Хорошая новость, — начал Джейми, — заключается в следующем: Большой босс в восторге от того, как прошла конференция. Без сучка без задоринки. Ты ошарашил всех презентацией и своим алгоритмом. Рейтинг компании взлетел. Инвесторы в восхищении. Благодаря нам Большой босс озолотился.

— Именно этого я и добивался, — кивнул Сэм. — Но в чем тогда плохая новость?

— А плохая новость в том, что Большой босс заставляет меня тебя уволить, — ответил Джейми, скривившись.

Сэм не поверил своим ушам. Должно быть, шеф шутит.

— Ты шутишь? — спросил он.

— Нет.

— Но почему?

— Твое изобретение приносит колоссальные убытки. Оно феноменально, Сэм. Тебе полагается за него престижная премия или еще какая-нибудь награда. Большой босс считает, что ты — гений. Но алгоритм слишком хорош.

— В смысле?

— Как выяснилось, деньги мы делаем не на том, чтобы свести людей друг с другом, а на том, чтобы подбирать им неудачную пару раз за разом, оставляя надежду на успех. Твой алгоритм слишком эффективен. Доходы от вступительных взносов превысили все мыслимые ожидания, но ежемесячная подписка теперь ничего не приносит. Большой босс теряет уйму денег.

— Но ты ведь сказал: мы его озолотили? — недоумевал Сэм.

— Правильно, а он стремится заработать еще больше. Иначе он не был бы Большим боссом.

— И ты сказал, он жутко доволен тем, как все прошло.

— Именно поэтому он увольняет тебя только сейчас.

Вот вам и доказательство тезиса про хорошую и плохую новость! Тот факт, что Большой босс разбогател, — слабое утешение, когда тебя увольняют.

Вернувшись в отель, Сэм немедля позвонил Мередит, хотя в Сиэтле была еще ночь.

— Ты мстишь мне? — сонно спросила она.

— Сначала хорошую новость или плохую?

— Ой… мм…

— Меня уволили.

— Что?! Почему?

— Джейми говорит, я разоряю Большого босса.

— Но твой алгоритм гениален. Ты сам — гений!

— Никто не спорит. Однако мое изобретение вредит бизнесу. Шумиха скоро уляжется, а алгоритм останется, и все будут ненавидеть меня за то, что я вообще его придумал.

— Я не буду тебя ненавидеть, — заверила его Мередит.

— Конечно, ведь ты безумна.

— Знаешь, тогда я тоже уволюсь.

— Плохая мысль.

— Я организую восстание, подниму весь отдел маркетинга. Посмотрим, как он справится один, когда мы все уйдем.

— Все в порядке, правда?

— Но это нечестно! Тебя должны повысить, а не уволить.

— Отдых пойдет мне на пользу.

— Сэм, мне так жаль. Что я могу для тебя сделать? — Встреть меня завтра днем в аэропорту.

Ливви

В аэропорту его никто не ждал — очень странно. Он прошел паспортный контроль, но никто не бросился ему навстречу. Он забрал багаж, но никто не встретил его у ленты с чемоданами. И никто не позвонил ему, застряв в пробке на пятой автомагистрали, извиняясь и обещая скоро приехать. Пока он прикидывал, стоит ли ему начать волноваться или пора обидеться или разозлиться, она прислала ему эсэмэс: «Прости, прости. Приезжай ко мне, все объясню». В вагоне экспресс-поезда из аэропорта Сэм задумался о том, что нейтральность сообщения не позволяет угадать, в чем же, собственно, дело. Она просто испугалась, или предпочитает парней, у которых есть работа, или осознала: разлука действительно подогревает чувства и ей больше нравится, когда его нет рядом. Или она откроет ему дверь в чем мать родила. Был всего лишь один способ узнать, но Сэм все равно еще тридцать пять раз перечитал сообщение.

Когда Мередит открыла ему дверь, на ней были треники, свитер, шарф, шапка, варежки и нечто похожее на несколько пар носков, надетых поверх друг друга. Другими словами, антоним к слову «голая». Она обняла Сэма, и он почувствовал, как к нему вернулось его легкое. Он не отпускал ее, растягивая это мгновение, а потом прошептал ей на ухо:

— Сейчас август. На улице двадцать пять градусов тепла. Почему ты одета как в январе? Или ты и впрямь безумна!

— Прости, что забыла забрать тебя из аэропорта, — сказала Мередит, отстранившись и отведя взгляд.

— Ничего страшного, — озадаченно ответил Сэм, ожидая разъяснений.

— Похоже, разлука действительно сводит с ума.

— Но ведь я вернулся! — радостно воскликнул он.

— Я не о тебе, у меня бабушка умерла.

Ее обнаружили спустя несколько дней после смерти — и это было, пожалуй, самое скверное. Бабушка Мередит — Оливия, или, как ее все звали, Ливви, — проводила зиму во Флориде, как и любой другой разумный и имеющий на то средства пенсионер из Сиэтла. А на лето она приезжала домой — к дочери, внучке, старинным друзьям и любимым местам, полным воспоминаний. Ливви жила в квартале Фёрст-Хилл, расположенном на небольшой возвышенности. В квартире, где она провела пятьдесят лет жизни, выросли мать и дядя Мередит, а у Мередит прошли там лучшие дни детства. Дочь Ливви вместе с мужем перебрались из города на остров Оркас, чтобы открыть собственную гончарную мастерскую и вести уединенную жизнь художников, поэтому Мередит выросла на ферме в окружении садов, пихтовых лесов и пляжей, обдуваемых всеми ветрами. Однако душа ее всегда рвалась в город, в старую добрую бабушкину квартиру на последнем этаже. Как только ей выпал шанс переехать в Сиэтл, она не задумываясь это сделала и поселилась неподалеку от Ливви.

Раз в неделю, не реже, они вместе ужинали. Кроме того, Мередит часто забегала к бабушке позавтракать по дороге на работу, или обедала с ней в центре, или заходила, чтобы та помогла ей подшить юбку или чтобы угостить ее чем-нибудь, будь то кекс собственного приготовления, или суп, или свежая вишня, или печенье, купленное у девочек-скаутов. Не то чтобы Ливви была совсем старой и немощной и не справлялась своими силами. Им просто нравилось проводить время вместе. Случалось, конечно, что бабушка пропадала из виду — ведь Мередит звонила или заходила в гости не каждый день. У Ливви было полно друзей, дел и встреч. И образ жизни она вела здоровый, если не считать полпачки сигарет в день. «Я курю вот уже шестьдесят лет, — говорила она. — Раз никотин еще не прикончил меня, может, он мне на пользу!»

К сожалению, Ливви ошибалась. Мередит поужинала с ней в среду вечером, они договорились пойти куда-нибудь позавтракать в воскресенье. В пятницу вечером Мередит позвонила бабушке и оставила на автоответчике сообщение о том, что хочет занести ей помидоров — сосед удружил, привез огромную коробку с собственного огорода. В субботу утром Мередит вдруг поняла: бабушка так и не перезвонила и они не условились, куда пойдут. Не то чтоб ее это удивило, но несколько обеспокоило. Ливви, безусловно, женщина занятая, но у нее же есть мобильный телефон! Мередит перезвонила, оставила еще одно сообщение, а потом еще одно. К тому моменту был уже поздний вечер субботы, поэтому Мередит пошла в бабушкину квартиру со своими ключами только в воскресенье утром.

Ливви сидела в постели: на носу очки для чтения, на коленях книга. Стакан воды на прикроватной тумбочке стоял нетронутый. Но, несмотря на мирную сцену, Мередит все сразу поняла. Она поняла это, едва войдя в квартиру, где не было слышно звуков трансляции бейсбольного матча по радио, где не было запаха кофе и воскресных булочек, где шторы были задернуты и окно закрыто. Она все поняла, наверное, еще раньше, ведь бабушка всегда перезванивала, потому что заботилась о Мередит и всегда держала слово, особенно если это касалось совместного завтрака по воскресеньям.

Приехала «скорая», на всякий случай. «Острый инфаркт миокарда», — предположили врачи. Настолько острый, что Ливви не успела ничего почувствовать: не сняла очки, не попыталась встать или позвать на помощь, не скорчилась от боли и даже не ощутила жажды, ведь стакан с водой остался нетронутым. «Все произошло очень быстро», — увещевали Мередит врачи. «Это случилось совсем недавно», — уверяли они. «Вы все равно ничего не смогли бы сделать», — убеждали они ее.

На похоронах Сэм держал Мередит за руку и был представлен родителям и остальным родственникам, а также многочисленным друзьям Ливви. Мередит сопровождала процедуру знакомства щедрыми комментариями: «Это Наоми. Они с мужем ходили на танцы вместе с бабушкой и дедушкой в пятидесятых. Наоми прекрасно танцует. Они с бабушкой — завзятые театралки». А потом: «Это Ральф и Элла Мэй — любимые бабушкины компаньоны в походах в кино». И затем: «Знакомься, это Пенни. Живет двумя этажами ниже. Бабушкина лучшая подруга. Ее муж умер совсем недавно. Наверное, они сейчас с бабушкой встретились где-то там на небесах». Мередит с Пенни обнялись и заплакали, тихонько раскачиваясь из стороны в сторону, а Сэм, засунув руки в карманы, стоял рядом в неловком ожидании, пока он сможет быть чем-нибудь полезен.

Казалось, родители Мередит тоже чувствуют себя не в своей тарелке. Кайл с Джулией были отшельниками, они сознательно выбрали жизнь на острове, на удаленном от цивилизации архипелаге, и наслаждались ею сполна. На первом этаже их дома располагалась гончарная мастерская, керамику они продавали прямо со двора, а сами жили на втором этаже и питались фруктами из собственного сада. Они обжигали горшки, говорили об искусстве, совершали долгие прогулки по пляжам, держась за руки, и плавали на каяке, исследуя бесконечные пещеры архипелага. Чтобы добраться до Сиэтла, который они без тени иронии называли «мегаполисом», им пришлось долго плыть на пароме, а потом долго ехать на машине. Кайл с Джулией не были ни укурками, ни социопатами, ни веганами и даже регулярно принимали душ. Они просто создавали красивые керамические предметы и, кстати, неплохо на них зарабатывали, а еще культивировали разобщенность, отчуждение от мира, от реальной жизни и даже иногда от тех, кого любишь. Друзей у них было мало, с Мередит они общались, только если она им сама звонила, с Ливви — точно так же. Они любили свою единственную дочь, вне всяких сомнений любили. Но свою уединенную жизнь вдвоем они тоже любили.

Кузен Мередит оказался их полной противоположностью.

— Дэшилл Бент Лайвли, — представился он, протянув Сэму руку и ослепив его улыбкой, будто из рекламы зубной пасты.

— Имя не настоящее, верно? — ответил Сэм, осторожно улыбнувшись. Он боялся обидеть кузена, но был практически уверен, что это псевдоним.

— Нет, конечно, — подмигнул ему Дэш, — но я предпочитаю использовать именно его. Даже мама соглашается: оно куда лучше имени, которое она сама мне дала.

— Я подбирала имя еще до того, как мне выпало счастье познакомиться с его обладателем, — пожала плечами тетя Мэдди. Ее муж Джефф был братом Джулии.

Дэшилл и Мередит родились в один день и считали себя двойняшками, хотя, кроме даты рождения и одной бабушки на двоих, у них было мало общего. Дэшилл (то ли гей, то ли нет) жил в Лос-Анджелесе и толкался в Голливуде, зашибая деньгу разными сомнительными способами, напрямую не связанными с индустрией кино. Мередит толком ничего не знала о его работе и лишних вопросов не задавала, что не мешало им сохранять доверительные отношения.