Передо мной на стойке стопка страниц, контракт на ресторан в Нью-Йорке, открываем его в следующем году. Казалось бы, грандиозное событие, – но ничто по сравнению с рождением ребенка. Я расширил сеть вложений в ресторанный бизнес: Вашингтон, Нью-Йорк, Лос-Анджелес, однако радость от этого меркнет, когда я вижу, как растет моя дочка. С другими детьми я такой радости себя лишил.

Жена сегодня храпит громче обычного, и я, позволив себе маленькую шалость, достаю телефон, записываю ее. Контракт подождет до завтра. Мне не хватает жены. Ох и храпит же она…

Включаю камеру. Не проходит и пяти секунд, как жена просыпается. Распахнув глаза, она злобно смотрит на телефон. Чувствую себя падлой за то, что лишил ее сна, которого ей и так не хватает в последнее время.

– Тебе разве работать не надо? – сонно шепчет моя любовь и, глядя на Карину, вытягивает руку над головой.

– Да, милая, но куда больше мне нравится трахаться с тобой, – со смехом отвечаю я, и Ким легонько пинает меня. Карина, поерзав у нее на груди, открывает крохотные глазки – взглянуть на беспардонных родителей.

– Доигрался? – сердито и с улыбкой говорит Кимберли. Она садится, одновременно приподнимая Карину, и я протягиваю руки за мягким кулечком.

– Ути прелесть моя мелкая, – тихо говорю я Карине и тычусь носом ей в щечку. Она зевает, и я вижу в ней себя. У Смита и Хардина на щеках те же ямочки, когда они улыбаются.

Помню, как-то одним вечером Триш и Кен выбирали имя для сына; мы тогда собрались у них на кухне. Живот у Триш так раздулся, что она не могла уже самостоятельно зашнуроваться.

– Мне нравится Николас или Гарольд, – предложил Кен.

Гарольд? Нет.

Николас? Нет, нет и нет.

Триш легонько улыбнулась, поглаживая пузо.

– Гарольд… мне вроде нравится.

Нет, имя не было мне противно, просто оно казалось неподходящим. Паренек в животе у Триш сидел буйный. Пинался ночами напролет, рос поразительно быстро, растягивая мамке живот до невероятных размеров. Настоящий боец… Имя Гарольд – или Гарри – было бы для него слишком красивым, спокойным.

– Оно заезженное, – вмешался я, не давая ничего сказать Кену. – Как насчет Хардина?

Еще подростком я думал так назвать своего первенца. Маленьким мальчиком, живя в Хэмпстеде, я мечтал написать роман века и назвать главного героя Хардином. Имя нетипичное, зато очень мужественное для уроженца старушки Англии.

– Хардин, – повторила Триш, как бы пробуя имя на вкус. – Не уверена…

Она глянула на мужа – которому в тот момент я дико завидовал, – но тот чисто из вежливости пожал плечами.

– Вроде неплохо, – тихо и не очень заинтересованно произнес Кен.

Он снова пожал плечами, а Триш нерешительно улыбнулась.

– Хардин?.. Хардин…

– Ну, вот и определились, – объявил Кен с облегчением.

Триш его неэмоциональной реакции не удивилась. Вроде бы первенцу имя придумывали… Мне же было далеко не плевать, как и ей.

Хотелось верить, что Кену тоже не плевать, однако он тогда учился, постоянно был занят. Поползли даже слухи, будто он, пока готовился к экзаменам, стал баловаться белым. Зрачки у него вечно были расширены; все же ему приходилось много учиться, и я не судил его. Впрочем, Кен для мальчонки стал далеко не идеальным отцом, и это волновало меня больше, чем следовало – учитывая, в какой ситуации я сам тогда оказался.


Двадцать лет назад…


Солнце жарит, согревая Хэмпстед апрельским деньком. Триш лежит рядом на траве. Ветер треплет ее густые каштановые волосы, и они щекочут мне лицо; Триш находит это самым забавным из всего, что она успела повидать за свои шестнадцать лет. Большую часть времени она не по годам взрослая, рассуждает о мире и лидерах, однако в этот момент она – как одиннадцатилетняя девчушка.

Я в десятый раз убираю с ее лица волосы.

– Ты вроде собиралась состричь эту львиную гриву? – нагло спрашиваю я, слегка отодвигаясь в сторону. На прошлой неделе она заявила, что пострижется налысо, чтобы что-то там доказать… Что – не помню.

В парке сегодня почти никого, и смех Триш разносится между деревьев. Мы сюда часто приходим, а вот Кен так занят, что с нами его почти не бывает.

– Я думала об этом, но мне и так весело, – отвечает Триш и колбаской подкатывается ко мне. Закидывает пряди мне на лицо. Они пахнут цветами и немного мятой. Этот запах не может оставить меня равнодушным. Триш тем временем закидывает ногу мне на колени.

Мне бы отодвинуться, но я не тороплюсь. Хорошо так лежать.

– Что, если бы детки рождались сразу с длинными волосами?

Хотя вопрос, казалось бы, она задает наугад, я ему не удивляюсь. Вопросы у Триш Пауэлл всегда такие: а что, если то?.. что, если сё?.. В этом она вся, и я нахожу такую привычку одновременно странной и забавной. Триш совсем не похожа на других девочек в школе – даже на студенток местного универа. Когда мы только познакомились, я сразу приметил ее непослушные волосы, и вот этим вторником они причиняют мне массу неудобств.

– Неужели мы затем и прогуляли школу – обсудить, что было бы, если бы дети выходили из маминых утроб с волосами, как у рокеров? – спрашиваю я.

Открыв глаза, перекатываюсь на живот, чтобы получше присмотреться к Триш. Так и хочется соединить веснушки у нее на лице, провести между ними линию пальцем, и чтобы Триш жмурилась от удовольствия.

– Нет, – хихикает она, – не за этим, наверное.

Проследив за ее взглядом, вижу скользящую по траве тень. Кен присаживается рядом, смотрит на Триш, и его взгляд постепенно светлеет.

Стоит Триш улыбнуться, и он уже выглядит так, словно выиграл в лотерею. Не знаю, замечает ли Триш, как Кен на нее заглядывается. Я заметил и притворяюсь, что изнутри меня не жжет кислотой.

Все знают: из нас двоих Кен – лучший.

Солнце начинает припекать, и я встаю, прикрыв глаза ладонью.

– Ладно, мне пора… Свидание.

Сказав это, вытираю ладони о джинсовые шорты. Моя кожа смотрится смуглой на фоне выцветшего синего цвета. Удивительно, как я сумел загореть. Должно быть, все потому, что мы с Триш часто гуляем.

Триш, закатив глаза, ругается. Пухлые, как яблоки, щеки Кена наливаются краской. Волосы у него отросли, свисают сзади неопрятными патлами. Под карими глазами темные круги – все от того, что он как одержимый учится, готовится поступать на юрфак. Кен Скотт самый прилежный ученик среди наших сверстников. Ума не приложу, как мы вообще с ним сдружились. Триш вроде немного прилежней меня. Она – как фейерверк и солнце и в то же время спокойная, как камень. Знает, когда можно уйти в отрыв, а когда следует быть осторожной и умной. Это в ней всегда мне нравилось.

– Можно тебя на минутку? – обращается ко мне Кен и подходит. Он выше меня на несколько дюймов. Кивнув, я жду, что он скажет, но Кен стреляет взглядом в сторону Триш. Ясно, разговор не для ее ушей. Жестом приглашаю отойти в сторону, и Кен отводит меня шагов на двадцать, к старой металлической лавке. Присаживается и хлопает рядом по сиденью.

Уж больно он серьезный сегодня. Мимо проходит, взявшись за руки, молодая пара. Кен ждет, пока они удалятся. Мое волнение тем временем только усиливается.

– Хочу поговорить с тобой, – произносит наконец Кен и хмурится, отчего выглядит старше своих семнадцати лет.

– Ты ведь не умираешь, а? – толкаю его плечом.

– Нет, нет, – мотает Кен головой. – Не дождешься.

Он как-то нервно хихикает.

Чего это он напрягся? Чего тянет, не говорит?

– Я хочу просить Триш быть со мной, – одним духом выпаливает Кен.

Мне тут же хочется запихнуть эти слова ему обратно в глотку. Лучше бы он сообщил, что умирает. Ну, или не умирает, а что-нибудь в этом духе.

– Быть… с тобой? – едва сдерживаясь, переспрашиваю я.

– Да, – закатив глаза, отвечает Кен. – Быть моей девушкой, тормоз ты этакий.

Хочется сказать, что это нечестно. С какой стати он попросит ее первым? Хочется сказать: дай ей выбор. И вообще, она должна быть моей.

– Зачем ты мне говоришь? – спрашиваю.

Откинувшись на спинку скамьи, мой друг кладет руки на колени.

– Хотел убедиться… – начинает он, однако не договаривает.

В тот момент, когда он умолкает, мне приходит в голову, что я перед выбором: быть честным или позволить другу быть счастливым. Выбрать можно лишь одно из двух.

Я с улыбкой выбираю счастье друга.

Когда Триш приняла предложение Кена, я не удивился, но, сказав, что я не питал толику надежды на ее любовь ко мне, я бы солгал. Стабильность ей нравится куда больше, и весь следующий год я смею думать о Триш только как о девушке моего лучшего друга. Порой, когда Триш и Кен целуются при мне, она оглядывается, как бы ища у меня одобрения. И я храню искру надежды, отчего год тянется мучительно долго. Когда я трахаюсь, то думаю о ней. Целуясь, ощущаю вкус ее губ.

Надо остановиться.

Поначалу это дается легко: перестаю сравнивать с Триш девчонок, с которыми встречаюсь, она больше не держит меня за руку на прогулках. Я теперь вижу мир иначе, не думаю все время о Триш как о связи с домом, а она меня больше здесь и не удерживает. Больше меня ничего не держит.

Я перерос Хэмпстед, и мы оба с ней это знаем. Даже в местной пекарне с подозрением отнеслись к моему поведению, ведь я и за сладостями перестал заходить.

Внезапно мне захотелось посмотреть мир, выбраться за пределы города. Переехать в Штаты, подальше от тупых приятелей, у которых нет планов на будущее, и еще дальше от близких мне людей, влюбленной парочки. Я в компании – пятое колесо, и мне не сидится на месте. В моем окружении все уже пустили глубокие корни, открыли счета в банках и поступили учиться. Я даже вижу, как в будущем мои товарищи устраиваются на первую работу – причем на ту же, что и родители. Они и не хотят смотреть шире, выбрать нечто иное.

Триш стала одной из них. Прежде ее так заводили гуманитарные науки, и вот она уже пропускает занятия. Они с Кеном поселились в небольшой квартирке напротив кампуса. Кен много работает, буквально не вылезает из-за учебников. Триш ему теперь даже не девушка, а скорей мамочка. Каждый вечер заводит ему будильник, стирает и гладит вещи. Готовит кофе и завтрак, упаковывает обед. Потом встречает вечером, кормит горячим ужином и остается совершенно без внимания, ведь Кен поглощен книгами… Триш больше не дитя цветов, не фонтанирует энергией и не любит риск. Она женщина, измученная непосильным трудом и недосыпанием. Ее усилиями маленькая квартирка столь же чиста, сколь и мала, а Триш еще умудряется привносить в нее нотку уюта. Она даже котенка с улицы взяла в дом. Назвала его Гат, в честь одного из моих любимых героев. Кену, похоже, наплевать – и на кота, и на кличку.

С каждым днем Триш все реже играет в игру под названием «а что, если?..», которая так забавляла меня во время вылазок в парк; она все чаще испытывает смутную тревогу. Больше не летает на крыльях фантазии, а ведь нам обоим это так нравилось. Она беспокоится о мелочах, не играет со мной на травянистом холме, хотя порой просит поддержки, пусть даже я занимаю не первое место в ее сердце.

Впрочем, чувство юмора сохранить Триш сумела, и каждую ночь я молюсь, чтобы она его не утратила окончательно. Чем чаще я заглядываю, тем ярче горит ее огонь. Теперь я заезжаю к ним каждую неделю, дважды в неделю – Триш сама попросила. Кена все чаще не бывает, и в доме становится пусто. Триш делится со мной тревогами и шепотом вопрошает в темноту о самом страшном. Я, притворяясь, будто знаю все ответы, как добрый друг советую поделиться тревогами с возлюбленным.

Об этом скоро приходится пожалеть. Как-то в один из тех редких вечеров, когда Кен не учится и отдыхает дома, мы собираемся у них на кухне, потягиваем виски, делимся последними событиями в жизни. Беседа клеится с трудом. Кен наливает себе еще стакан. Он даже не думает положить лед. Он вообще пьет чистый виски.

Триш громко вздыхает и уходит в крохотную гостиную, где присаживается на подлокотник дивана.

– А что, если наш мир заключен в стеклянный шар и стоит где-нибудь в игровой у ребенка-инопланетянина? Словно муравьиная ферма? – С каждым глотком виски акцент Триш становится все сильней.

– Что за бредовый вопрос, – фыркаю я, и виски выходит у меня носом. Кен не улыбается. Нисколечко. Тогда я встаю и потягиваюсь, лишь бы не оставаться с ним за столом один на один.

– Ладно, – говорит Триш. – Что, если завтра наступит конец света, и окажется, что все мы зря так упорно работаем и мало спим?

Ее глаза отражают свет и поблескивают в сумраке гостиной. Гат забирается ей на колени, и она гладит его по желтовато-рыжей шерсти.

Я задумываюсь над вопросом. Если завтра я умру, узнает ли она, как сильно я ее желаю? Как сильно ее люблю?

Тут Кен смеется. Правда, отвечает он совсем неожиданно:

– Упорно работаем? Да что ты об этом знаешь?

Кен улыбается и, нагнувшись над столом, запрокидывает голову. Вид у него пугающий. Гат, похоже, чует угрозу. Триш глубоко вздыхает. Я ни разу не видел, как они ссорятся, но если начнется перепалка, то я ставлю на Триш. Гат спрыгивает на пол и уносится в коридор. Мне тоже следует уйти, но я не могу.