– О боже, ваша мама будет так рада. – Я вытерла с его щеки остаток крема для бритья.

– Надеюсь, это нас не остановит.


Мы подстригли Уиллу волосы в гостиной. Я зажгла огонь, мы поставили фильм – американский триллер, – и я обернула ему плечи полотенцем. Я предупредила Уилла, что давненько не брала в руки ножниц, но добавила, что хуже, чем сейчас, быть не может.

– Спасибо на добром слове, – ответил он.

Я приступила к работе, пропуская его волосы сквозь пальцы и пытаясь припомнить несколько базовых правил, которые успела выучить. Уилл смотрел фильм и вы глядел расслабленным и почти довольным. Время от времени он что-нибудь сообщал мне о фильме: где еще снимался ведущий актер, в каком фильме он дебютировал, – а я заинтересованно хмыкала, как хмыкаю, когда Томас показывает мне свои игрушки, хотя на самом деле была полностью поглощена тем, чтобы его не изуродовать. Наконец я отстригла все патлы и забежала вперед, чтобы посмотреть, как он выглядит.

– Ну? – Уилл поставил диск на паузу.

– Не уверена, что мне нравится видеть ваше лицо настолько открытым. – Я выпрямилась. – Это немного нервирует.

– Мне холодно, – заметил он, поворачивая голову слева направо, как будто проверяя ощущения.

– Подождите, – сказала я. – Схожу за двумя зеркалами. Тогда вы сможете разглядеть все как следует. Только не шевелитесь. Еще нужно немного убраться. И пожалуй, отрезать ухо.

Я была в спальне, искала в ящиках маленькое зеркало, когда услышала стук двери. Быстрые шаги двух человек, голос миссис Трейнор, высокий, встревоженный.

– Джорджина, умоляю, не надо.

Дверь гостиной с грохотом распахнулась. Я схватила зеркало и выбежала из комнаты. Не хватало только, чтобы меня вновь отругали за отсутствие. Миссис Трейнор стояла в дверях гостиной, прижав обе ладони ко рту и наблюдая за невидимой стычкой.

– Ты самый эгоистичный человек на свете! – кричала молодая женщина. – Поверить не могу, Уилл. Ты всегда был эгоистичным, а стал еще хуже.

– Джорджина. – Взгляд миссис Трейнор метнулся на меня. – Пожалуйста, прекрати.

Я вошла в комнату следом за ней. На плечах Уилла все еще лежало полотенце, вокруг колес его кресла валялись клочья светло-каштановых волос. Напротив него стояла молодая женщина с длинными темными волосами, собранными на затылке неряшливым узлом. На ней были дорогие потертые джинсы и замшевые сапоги. Как и у Алисии, черты ее лица были красивыми и правильными, кожа загорелой, а зубы ослепительно-белыми, как в рекламе зубной пасты. Я узнала, какого цвета у нее зубы, потому что, багровая от злости, она шипела на Уилла:

– Поверить не могу. Поверить не могу, что подобное пришло тебе в голову. Что ты…

– Пожалуйста, Джорджина! – резким голосом воскликнула миссис Трейнор. – Сейчас не время.

Уилл невозмутимо смотрел перед собой в пустоту.

– Э-э-э… Уилл? Вам что-нибудь нужно? – тихо спросила я.

– Кто вы такая? – вихрем обернулась незнакомка.

И я увидела, что в глазах у нее стоят слезы.

– Джорджина, – произнес Уилл. – Познакомься с Луизой Кларк, моей наемной компаньонкой и поразительно изобретательным парикмахером. Луиза, познакомьтесь с моей сестрой, Джорджиной. Кажется, она при летела в такую даль из Австралии, чтобы наорать на меня.

– Хватит шуток! – рявкнула Джорджина. – Мама мне рассказала. Она мне все рассказала.

Никто не пошевелился.

– Возможно, мне следует вас оставить? – спросила я.

– Неплохая мысль. – Костяшки пальцев миссис Трейнор, вцепившихся в подлокотник дивана, были белыми. – Луиза, полагаю, сейчас самое время для обеденного перерыва.

Я выскользнула из комнаты.

Придется обедать на автобусной остановке. Я забрала из кухни свои сэндвичи, натянула пальто и пошла по задней дорожке.

Напоследок я услышала голос Джорджины Трейнор, гремевший в доме:

– Тебе вообще приходило в голову, Уилл, что это не только твое личное дело, каким бы нелепым тебе это ни казалось?


Когда я вернулась ровно через полчаса, в доме было тихо. Натан мыл кружку в кухонной раковине.

Заметив меня, он повернулся:

– Как дела?

– Она ушла?

– Кто?

– Сестра?

– А! – бросил Натан. – Так это была сестра? Ага, ушла. Умчалась в своей машине, когда я пришел. Семейная ссора, да?

– Не знаю, – ответила я. – Я как раз стригла Уилла, когда явилась эта женщина и начала на него орать. Я решила, что это очередная подружка.

Натан пожал плечами.

Я поняла, что он не станет обсуждать подробности личной жизни Уилла, даже если бы знал их.

– Но он притих. Кстати, ты отлично его побрила. Приятно видеть человеческое лицо, а не эту растительность.

Я вернулась в гостиную. Уилл сидел, уставившись в телевизор. Фильм все еще стоял на паузе в том же месте, на котором его остановили.

– Включить дальше? – спросила я.

Минуту казалось, что он не расслышал. Его голова была вжата в плечи, расслабленное выражение лица сменилось непроницаемым. Уилл снова закрылся, заперся в своей скорлупе, сквозь которую я не могла проникнуть.

Он моргнул, как будто только что меня заметил.

– Конечно, – ответил он.


Я услышала их, когда несла корзину белья по коридору. Дверь флигеля была приоткрыта, и голоса миссис Трейнор и ее дочери приглушенными волнами набегали по длинному коридору. Сестра Уилла тихонько всхлипывала, в ее голосе больше не было ярости. Она казалась маленьким ребенком.

– Наверняка что-то можно сделать. Какое-нибудь медицинское открытие. Может, отвезешь его в Америку? В Америке всегда становится лучше.

– Твой отец внимательно следит за прогрессом. Но нет, дорогая, ничего… конкретного нет.

– Он так… изменился. Как будто решил видеть во всем только плохое.

– Он с самого начала был таким, Джордж. Наверное, дело в том, что вы общались, только когда ты прилетала домой. Тогда он, наверное, еще был… полон решимости… и уверен, что все еще может измениться.

Мне было немного неловко, что я подслушиваю такой интимный разговор. Но его странное содержание заставило меня подойти ближе. Я медленно направилась к двери, мои ноги в носках бесшумно ступали по полу.

– Видишь ли, мы с папой тебе не говорили. Не хотели тебя расстраивать. Но он пытался… – Слова давались миссис Трейнор с трудом. – Уилл пытался… покончить с собой.

– Что?

– Его нашел папа. В декабре. Это было… было ужасно.

Хотя это всего лишь подтвердило мои догадки, я похолодела. Раздался приглушенный плач и тихие утешения. Снова долгое молчание. Наконец Джорджина заговорила, охрипнув от горя:

– Девушка?..

– Да. Луиза должна проследить, чтобы ничего подобного не повторилось.

Я замерла. На другом конце коридора Натан и Уилл тихо беседовали в ванной, счастливо не замечая разговора, который происходил всего в нескольких футах. Я сделала еще шаг к двери. Наверное, я знала обо всем с тех пор, как заметила шрамы на его запястьях. В конце концов, это все объясняло: и требование миссис Трейнор, чтобы я не оставляла Уилла одного надолго, и его недовольство моим появлением, и долгие часы безделья. Я работала нянькой. Я не знала этого, но Уилл знал и потому ненавидел меня.

Я взялась за ручку двери, собираясь осторожно закрыть ее. Интересно, что известно Натану? Стал ли Уилл хоть немного счастливее? Я поняла, что испытываю слабое эгоистичное облегчение, оттого что Уилл возражал не против меня, а против того, что меня – или неважно кого – наняли присматривать за ним. Мысли лихорадочно кружились в голове, и я едва не пропустила следующий обрывок беседы.

– Ты не можешь ему позволить, мама. Ты должна его остановить.

– Это не нам решать, дорогая.

– Нет, нам. Если он хочет заручиться твоей помощью, – возразила Джорджина.

Я замерла, держась за ручку.

– Поверить не могу, что ты согласилась. А как же твоя вера? Как же все, что ты делаешь? Какой тогда был смысл спасать его в прошлый раз?

– Ты несправедлива. – Голос миссис Трейнор был подчеркнуто спокойным.

– Но ты сказала, что отвезешь его. А значит…

– Неужели ты думаешь, что, если я откажусь, он не попросит кого-то еще?

– Но «Дигнитас»?[36] Это просто неправильно. Я знаю, ему тяжело, но это погубит тебя и папу. Я уверена! Подумай, как ты будешь себя чувствовать! Подумай об огласке! Твоя работа! Ваша с отцом репутация! Он должен это знать. Эгоистично даже просить о таком. Как он может? Как? Как ты можешь? – Она снова заплакала.

– Джордж…

– Не смотри на меня так. Мне жаль его, мама. Правда жаль. Он мой брат, и я люблю его. Но я этого не вынесу. Не вынесу даже мысли об этом. Он не должен просить, а ты не должна его слушать. И он погубит не только свою жизнь, если ты согласишься.

Я отступила от окна. Кровь шумела в ушах так громко, что я с трудом разобрала ответ миссис Трейнор.

– Шесть месяцев, Джордж. Он обещал мне шесть месяцев. Итак… Я не хочу, чтобы ты впредь упоминала об этом, и уж точно не на людях. И мы должны… – глубоко вдохнула она. – Мы должны, что есть сил молиться, чтобы за это время случилось нечто, способное заставить его передумать.

8

Камилла

Я никогда не думала, что стану способствовать убийству собственного сына.

Даже читать это странно. Подобные заголовки встречаются в таблоидах или в тех ужасных журналах, которые вечно торчат из сумки уборщицы, с историями женщин, дочери которых сбежали с их вероломными мужьями, и россказнями о невероятной потере веса и двухголовых младенцах.

Я не из тех, с кем случается подобное. По крайней мере, я так думала. Моя жизнь была строго упорядоченной – самая обычная жизнь по современным стандартам. Я замужем почти тридцать семь лет и вырастила двоих детей. Я делала карьеру, помогала в школе, в родительском комитете и пошла работать, как только дети перестали во мне нуждаться.

Я проработала мировым судьей почти одиннадцать лет и наблюдала все гримасы человеческой жизни: неисправимых бродяг, которые не могут даже собраться с силами и явиться в суд в назначенное время, рецидивистов, озлобленных юношей с жесткими лицами и измотанных, погрязших в долгах матерей. Довольно тяжело оставаться спокойной и понимающей, когда раз за разом видишь одни и те же лица, одни и те же ошибки. Иногда я замечала в своем голосе раздраженные нотки. Тупое нежелание человечества хотя бы попытаться отвечать за свои поступки ужасно удручает.

И наш маленький городок, несмотря на красоту замка, многочисленные архитектурные памятники и живописные проселочные дороги, отнюдь не служит исключением. На площадях эпохи Регентства толкутся подростки с сидром. Стены домиков с соломенными крышами заглушают крики избиваемых жен и детей. Иногда я ощущала себя королем Кнудом[37], тщетно противостоящим приливу хаоса и ползучему опустошению. Но я любила свою работу. Я занималась ею, поскольку верила в порядок, в моральный кодекс. Я считала, что можно поступать правильно и неправильно, какими бы устаревшими ни казались мои взгляды.

В тяжелые времена меня спасал мой сад. По мере того как росли дети, я все больше и больше привязывалась к нему. Я могу назвать латинское название почти каждого растения, на которое вы потрудитесь указать. Забавно, но я даже не учила латынь в школе – я посещала довольно небольшую частную школу для девочек, в которой основное внимание уделялось кулинарии и вышиванию – искусствам, необходимым каждой доброй жене. Тем не менее названия растений мгновенно оседают у меня в голове. Мне достаточно услышать их однажды, чтобы запомнить навсегда: helleborus niger, eremurus stenophyllus, athyrium niponicum[38]. Я могу повторить их с беглостью, которая в школе была недоступна.

Говорят, сад начинаешь по-настоящему ценить по достижении определенного возраста, и, полагаю, в этом есть доля правды. Наверное, это как-то связано с великим круговоротом жизни. Есть что-то чудесное в неизменном оптимизме свежей зелени, расцветающей после унылой зимы, и я каждый год радуюсь изменениям, тому, как природа поворачивает сад разными гранями, чтобы раскрыть его во всей красе. Порой, когда мой брак начинал трещать по швам, сад становился убежищем, даже счастьем.

Если честно, порой он был болью. Нет ничего хуже, чем соорудить новую клумбу и обнаружить, что она не желает цвести, или увидеть, как некий наглый злоумышленник уничтожил за ночь целую грядку прелестных луковичных. Но даже когда я сокрушалась о времени и усилиях, потраченных на уход за садом, о ноющих после утра прополки суставах, о подпорченном маникюре, мне это нравилось. Мне нравились чувственные радости свежего воздуха, запахи сада, я любила перебирать землю пальцами и испытывала удовлетворение, наблюдая, как все живет и светится, зачарованное собственной недолговечной красотой.

После несчастного случая с Уиллом я год не занималась садом. Дело не только во времени, хотя бесконечные часы, проведенные в больнице, постоянные разъезды на машине и заседания – о боже, заседания! – отнимали так много времени. Я взяла на работе полугодовой отпуск по семейным обстоятельствам, но его все равно не хватило.