– Да проходи, проходи, милая! – насмешливо отозвалась женщина, видя ее смятение. – У нас в Кочкино плохие приметы не действуют, не бойся! Чай, в гости к кому заявилась? Вроде лицо знакомое…

– Я… Я внучка Анны Николаевны Сотниковой…

– Ахти! Танькина дочка, что ли?

– Да, да!

– Вон оно что… Ишь ты как вымахала… А моя Маринка с Танькой-то в одном классе училась… Ну, и как там Танюха в городе поживает?

– Хорошо поживает, спасибо.

– А дом-то бабки твоей снесли… Теперь там у нас ферма, знаешь?

– Ну и зря снесли! Хороший был дом.

– Да прям, какой там дом… А ты к кому приехала-то, милая?

– А я к бабе Симе…

Женщина наклонилась, поставила свои ведра на землю, ухватила конец платка, завязанного под подбородком, медленно отерла влажное лицо. От этого ее жеста почему-то похолодело в груди, вмиг ослабли под коленками ноги. Подавшись ей навстречу, спросила испуганно:

– А… Что с бабой Симой? Она… жива?

– Да чего ей сделается, на ней еще пахать да пахать можно! А чего ты вдруг так переполошилась? В гости собралась, а не знаешь, к живой ли бабке едешь… Видать, вся вы такая порода сотниковская и есть, не шибко задумчивая… И мать твоя тоже…

– Ну, всего вам доброго! Спасибо, что узнали! – торопливо заулыбалась она женщине, подхватывая чемодан. – Спасибо, пойду я!

– Ну, иди, иди… Серафима-то аккурат об это время дома должна быть… Как в проулок свернешь, второй дом налево. И в воротца стучи погромче, она на ухо туговата стала!

В воротца стучать не пришлось – они были распахнуты настежь. Ступила на выложенную красным кирпичом дорожку, поднялась на крыльцо, крикнула в приоткрытую дверь:

– Здравствуйте! Есть кто дома?

Постояла, прислушалась. Тишина. Наконец – дальний скрип половиц, тяжелые шаги, недовольное старческое бормотание:

– Да иду, иду… Кого там еще нелегкая принесла…

Испугалась, попятилась с крыльца вниз, и вмиг пронеслось в голове – вдруг баба Сима и знать ее не захочет? И впрямь ведь – ни разу не появилась у нее, как бабушку схоронили… Такая и есть порода, не шибко задумчивая…

Дверь распахнулась, и на пороге появилась баба Сима. Надо же, ничего ей не сделалось за прошедшие десять лет, все такая же кругленькая, крепенькая, основательная. И взгляд из-под опущенных бровей сердитый, настороженный.

– Здрасте, баб Сим, это я… – проблеяла неуверенно, отступая еще на шаг.

– Погоди, погоди… Ты Санька, что ли? Танькина дочка?

– Да, баб Сим! Она самая!

– Господи, Санька, да как же… Да моя ты красота… А вымахала-то как, господи! Ой, да что ж это я… Дай хоть обниму тебя, что ли…

Вмиг не осталось на старухином лице ни сердитости, ни настороженности. Щеки обмякли и будто стекли вниз в мелком дрожании, и губы затряслись, и руки сначала потянулись утереть взмокшие глаза, да на полдороге передумали, потянулись к ней для объятия. Шустро переступив ногами в остроносых галошах на нижнюю ступеньку крыльца, она бросилась к ней, ухватила за шею, припала лицом к плечу, всколыхнулась в коротком рыдании:

– Ой, Санька, Санечка… Да каким же добрым ветром тебя занесло, вспомнила-таки про старуху… Я уж думала, и не свидимся никогда… Живу одна в дому, как перст, ни богу свечка…

– Баб Сим, вы простите меня…

– Да за что, Санечка?

– Ну… Что ни разу не приехала…

– Так ить я особо и не ждала, что ты! Кака уж я тебе родня… Да и с мамкой твоей мы особо не знались, не уважала я ее, вертихвостку… Как она там, мамка-то?

– Да нормально, баб Сим.

– Ой, ну чего ж мы тут, во дворе! Бери свою поклажу, пойдем в дом, сейчас на стол соберу. Надо же, кака гостья… Ты просто на выходные или как?

– Я… Нет, я не просто на выходные… Можно, я у вас поживу недельки две-три?

– Ой, да за ради бога! Да хоть совсем оставайся, чего спрашиваешь-то? Я хоть откормлю тебя, а то больно тоща…

– Я – тоща?! Да вы что, баб Сим!

– Конечно, тоща! При твоей породе негоже костьми греметь. А то ишь нынче молодые взяли моду – худеть… А того не понимают, что не всем эта худоба надобна! Вот тебе совсем даже не надобна! У тебя кость широкая, крестьянская, ее за мясом прятать надо! Давай садись, у меня щи сварены, пирог вчерашний есть. И молоко, и сметанка… Ой, кака гостья пожаловала, надо же…

От сытной еды она довольно скоро сомлела. Бабы-Симино бормотание сладко жужжало в ухе, искренняя, идущая от старухи доброжелательность обволакивала теплой густой волной. Страшно захотелось спать…

– Баб Сим… Я посплю маленько? Рано встала сегодня…

– А иди, иди, приляг! Заболтала я тебя с радости-то! Иди вон в горенку, на диван, я тебе постелю! А проснешься, и банька будет истоплена, и угощение сделаю повкуснее…

– Да не надо… Не беспокойтесь, чего вы…

Баба Сима что-то еще говорила – она уже не слышала. Кое-как раздевшись, бухнулась в приготовленную постель, заснула на одном вдохе. Крепко, счастливо, будто и в самом деле приехала сюда с пустой гостевой беззаботностью…

Проснулась и сразу не могла сообразить, где находится. В комнате было темно, тихо, и запах наплывал страшно знакомый, тот самый, из детства… Запах свежеиспеченного пирога с картошкой. И еще было в этом запахе что-то неуловимое, заставляющее дрожать выспавшийся организм странной веселой радостью. Вдохнула, задержала этот запах в себе, потянулась… Нет, а почему так темно? Неужели до ночи проспала?

Села на постели, огляделась. Нет, не ночь. Просто заботливая баба Сима занавески задернула. Прошлепала босыми ногами к окну, отодвинула плотную ткань, выглянула наружу. И – будто теплого молока к запаху пирога хлебнула. Воздух, воздух какой! Время, наверное, уже глубоко послеобеденное, но до сумерек еще далеко. И снова наплыло оттуда, из детства, ощущение этого предвечернего июньского времени, сочного, настоянного на запахах огородного чернозема, млеющей на грядках юной рассады, сдобренного предвкушением долгого летнего тепла…

А над трубой неказистой баньки дымок вьется! Вон и дверь баньки отворилась, вышла баба Сима, отерла пот со лба. Подхватила пару березовых полешков, снова заторопилась обратно. Сейчас еще для пущего жару подкинет… Надо халатик в чемодане отыскать да пойти, что ли, помочь старушке! В баню-то надо много воды носить, насколько помнится!

– Баб Сим, давайте я вам помогу! – с удовольствием ступая по земле босыми ногами, вышла она в огород. – Надо же, наверное, воды принести!

– Да не, миленька, я уж полну бочку наносила! Банька готова уже, сейчас пойдем! Намоемся, напаримся, и за стол… Я шанег да пирогов напекла… А ты выпей пока молочка, в баню-то сильно наевшись ходить не следно!

– А молоко… козье?

– Нет, миленька, молочко от соседской коровки… А ты козьего хочешь?

– Да я просто так спросила, баб Сим! Бабушка Анна меня в детстве все норовила козьим молоком напоить!

– Да, да… Значит, вспоминаешь про бабку Анну-то?

– Ага… Все время вспоминаю. И к случаю, и не к случаю…

– Ну еще бы! Любила она тебя, Сань. Кабы не заболела, так и не отдала бы тебя родителям, сама бы вырастила. Может, здесь бы теперь и жила, и замуж бы вышла… А что, у нас тут теперь жить можно! И работая всякая тоже есть! Можно на ферму, можно в Знаменку на птицефабрику… Я, старая, и то работаю!

– Где?

– Так на ферме же… Хожу по утрам коров доить. Наше кочкинское молоко в городе шибко ценится, нарасхват берут. Все бы хорошо, конечно, да только, поди, закроют скоро ферму-то…

– Почему?

– Да хозяин где-то чего-то проштрафился, в долги влез! Поначалу казалось, вроде справный мужик и все так организовал хорошо, а потом… То ли с налогами чего напортачил, то ли взятку начальникам недодал… Не знаю, люди всякое говорят. А жалко будет, если закроют. Деревенский люд всегда при деле должен быть. Испокон веков так велось.

– Да, жалко.

– Ага. Ну что, пойдем в баньку? Ох уж я тебя напарю, всю городскую пыль одним разом вытрясу… Только переодеть тебя во что-нибудь надо. Шибко уж у тебя одежонка неподходящая.

– Да? – неуверенно оглядела она свой шелково-кокетливый кимоно-халатик. – А какую надо подходящую одежонку, баб Сим?

– Да на чистое тело разве такое вздеть можно? Погоди-ка, я тебе ситцевую рубаху принесу, у меня новая есть, с магазинной этикеткой…

Напяливая на себя после бани широкую ситцевую рубаху, она с презрением глянула на оставленный лежать на скамье предбанника халатик – и впрямь, тело отторгало «вздеть» на себя эту красоту, как будто зажило враз другой жизнью, в которую шелковая кокетливость не то чтобы не вписывалась, но была звеном явно лишним, даже несколько раздражающим. Толкнула дверь, вышла из бани, без сил опустилась на порожек. Распаренная чистая душа благодарно отделилась от тела, поплыла меж закатных оранжевых сумерек, наслаждаясь тишиной, запахами, вкусной вечерней ветряной прохладой и, словно одумавшись, обратно влетела в тело, одарив его ощущением счастья. Такого пронзительного, что захотелось придержать дыхание, не выпустить из себя счастливую минуту. Никогда, ни разу в жизни не случалось у нее этакой минуты полной и абсолютно счастливой свободы! Что это с ней? Может, гены какие проснулись? Крестьянская здоровая кровь голос о себе подает? Господи, как хорошо…

– Не сиди на ветру, простудишься! – скомандовала из предбанника баба Сима.

– Не, не простужусь… Мне так сейчас хорошо, баб Сим… От счастья не простужаются, наверное…

– Да како тако счастье, оссподи… Подумаешь, тело напарили да намыли!

– А у меня не от мытья счастье. У меня… от всего. От заката, от земли, от ветра… Как здесь хорошо жить, баба Сима! Как я хочу здесь жить!

Она и сама изумилась, отчего вдруг с такой страстью вырвалось изнутри восклицание – я хочу здесь жить! Прозвучало как радостный вскрик отчаявшегося, увидевшего наконец землю обетованную. Опять, что ли, та самая пресловутая «оговорочка» побаловаться решила?

– Вставай, вставай… – снова скомандовала у нее за спиной вышедшая из бани баба Сима. – Пойдем в хату, ужинать будем, по стопочке выпьем… А потом и расскажешь, како тако на тебя счастье напало. Идем в хату…

С порога, как вошли в дом, потянуло к себе уныло-призывное дребезжание оставленного где-то телефона, и она заметалась по комнате, пытаясь понять, откуда идет звук. Ага, из кармана ветровки… Мама звонит! О господи, спаси и сохрани!

– Доча, ну наконец-то! Я вся изволновалась, звоню тебе, звоню… Как долетела? Ты уже в Англии?

– Д… Да… То есть нет…

Растерялась! Не приготовилась! Расслабилась, с толку сбилась! Надо же собраться как-то, вплывать в состояние! Ну же, быстрее!

– Ты еще в самолете летишь, что ли? Голос какой-то испуганный… Нельзя по телефону говорить, да, доча?

– Да, да…

– Понимаю, понимаю! Ну, я потом тебе перезвоню! Сама не звони, деньги не трать!

– Да, мам… Хорошо… Пока, мам…

Торопливо нажала на кнопку отбоя, и вместе с короткими гудками улетело ощущение счастья. Раз – и будто ничего такого с ней не было. Прошло, прошло очарованье, если грустно перефразировать поэта-классика. Вместо очарованья – всплеск прежнего стыда и тревоги, и еще какая-то прилипчивая обязанность… Что-то она должна сделать, привычное, неприятное… Ах да. В это время по телевизору «Стройка любви» начинается. Сработал-таки рефлекс, как у собаки Павлова. Еще и рубаха эта… ситцевая. Домашний велюровый костюм напялить, что ли?

– Баба Сима, где пульт от телевизора? – крикнула в сторону кухоньки, где старуха гремела заслонкой от печи, извлекая на свет угощение.

– Так а у меня и нету… – тут же появилась она в дверях, сминая в руках чистенькое кухонное полотенце. – Мне вроде и ни к чему такая игрушка-то… У нас и программы всего две, первая да вторая! Вон, рычажок двинула да переключила!

– Как – две программы? А другие?

– Так не ловятся другие-то, надо тарелку для них покупать. Я и хотела было, а потом подумала – к чему она мне, эта тарелка? Заботы одни… Да и чего там особенно глядеть-то, везде одно сплошное безобразие!

– Да? Ну и ладно… – вдруг вздохнула с облегчением, будто ее только что невзначай избавили от неприятной обязанности. – Действительно, чего там смотреть? И впрямь – сплошные безобразия!

Она по инерции шагнула к раскрытому чемодану, чтобы найти свой домашний костюмчик, но замерла на полпути, хмыкнув себе под нос: а зачем, собственно? Ей в ситцевой рубашке сейчас удобно? Удобно! Бабе Симе нужны от нее приличия относительно переодеваний к ужину? Не нужны! Ну так в чем же дело? Можно один вечер пожить без навязанных приличий, чтобы душе и телу праздник свободы устроить? Хотя бы… до следующего маминого звонка так прожить можно?

Выйдя на кухню, с удовольствием втянула в себя сладко-сытные мясные запахи, что шли от большого черного противня, только что вынутого бабой Симой из печки.

– Ишь как хорошо свининка с картохой запеклась… – нацелилась старуха вилкой в самый аппетитный мясной кусок, – сейчас я тебе самую вкуснятину положу… И с пирожком, с пирожком…