– Нет. Правда, не помню.

– Ну и ладно. И бог с ним. А к бабке Анне на могилку-то когда пойдем?

– Не знаю… Как скажете. Может, завтра?

– Что ж, давай завтра. Приду с фермы, оклемаюсь немного, и пойдем. Нет, странное ты дело удумала, девка… Надо же, траву охота косить… Какая же с тебя бизнесменка после этого? Смехота одна…

Зевнув широко, во весь рот, старуха потерла лицо жилистыми ладонями, потом опустила их на колени, оглядела свое огородное хозяйство:

– Что ж, сиди не сиди, а надо подниматься, пора грядки поливать… Вон скоро уже вечерять будет.

– Так я полью, баба Сима! Вы тут сидите, командуйте, куда и чего, а я полью!

– Ох, разбалуешь ты меня, девка… Уедешь потом, чего я с баловством делать-то стану? Пойдем, нето, вместе, в две руки… Я воду из бочки черпать буду, а ты грядки поливать…

Время за работой утекло незаметно. Так же незаметно, будто исподволь, приплыла тихая прохлада предвечерья, окрасила небо бирюзовым с проблесками оранжевого. Солнце нехотя уплывало за горизонт, все не решаясь оставить беспокойное земное хозяйство без должного пригляда, целовало верхушки деревьев, как добрая мать целует на ночь любимых детей. Наконец скрылось, оставив после себя томные сонливые сумерки.

– Ну что ж, поужинаем чем бог послал, да спать… – зевая, тихо проговорила баба Сима. – Устала, поди, за день?

– Ой, устала, баб Сим…

– Так это с непривычки. Крестьянская жизнь, она такая. Много работаешь, зато крепко спишь. Не расхотелось траву-то косить?

– Не-а. Не расхотелось. Завтра утром пойду попробую. Мне столько раз это снилось, уже оскомину набило… Надо же и впрямь попробовать, каково это!

– Ну-ну… Если снится, то надо попробовать, конечно. Человеку ни один сон зазря не приснится. Значит, судьба тебе такую подсказку дает. Оттого и нутро твое беспокоится.

– Вы, баб Сим, прямо как по Фрейду сейчас чешете…

– По кому?

– Ну, это ученый такой, психоаналитик. Он тоже утверждал, что к голосу подсознания прислушиваться надо.

– Ой, не знаю, не знаю, к какому уж там голосу, а только все равно зазря ничего с человеком не бывает… Ладно, пойдем ужинать, а то рассказами про ученых не насытишься. У меня молоко в печке стоит, сейчас попробуешь настоящего топленого, с пенкой… Спать будешь как убитая, без снов!

* * *

Утро пришло вместе с криком петуха и «беспокойством нутра» относительно своих странных желаний. Нет, и впрямь, чего это ей приспичило, да так надоедливо! Неужели гены крестьянские покою не дают? А почему, например, в маме такие гены напрочь отсутствуют? Она полжизни здесь прожила, а даже просто приехать да повидать родные места – калачом не заманишь! Тем более – за косу хвататься…

Но если сидит внутри желание – надо его исполнить. Чтобы «нутро не беспокоилось». Может, и впрямь какая судьбоносная подсказка за ним стоит?

Соскочила с кровати, поеживаясь от холодка. Вроде и печка была истоплена, а свежо с утра! Недаром говорят, что июнь – еще и не лето… Днем жарко, а ночи довольно прохладные. Эх, как она вчера лихо босиком по этому холоду шастала, по росе… Так, а на ноги что лучше надеть? Кроссовки? А толку? Намокнут сразу, неловко будет… Нет уж, лучше бабы-Симины остроносые галоши на ноги приспособить. Кстати, она их очень смешно называет – чуни…

Так, в чунях, в закатанных до колен джинсах да в старой телогрейке, что отыскалась в сарайчике, и выскочила на соседскую усадьбу, перемахнув через кургузый плетень. А из рукава телогрейки еще и кепка выпала – смешная такая, в клеточку, с круглым козырьком. Напялила ее на голову, поставила косу «на попа», и давай по лезвию бруском наяривать! Конечно, звук получился – не Пятый концерт Бетховена, вспорол скрежетом утреннюю тишину так, что забрехала собака в соседнем дворе. Ничего, собака потерпит. Тут дело поважнее, чем утренний собачий сон.

Ну что ж, приступим, помолясь… Как там говорится? Размахнись, коса, раззудись, плечо? Оп-п… Чего ж она не размахнулась-то, а сразу в землю воткнулась? Нет, как-то не так надо… Давайте, что ль, гены, подсказывайте, руководите тайными крестьянскими потребностями! Ага, вот так, наверное… Плечо оттянуть, самую малость податься назад, потом сильным и плавным махом – р-раз! И еще – р-раз! Ага, пошло дело! Вот она, травушка-муравушка, высокая да росистая, так и легла под ноги! Ага, ужо я тебе! Получается! Получается! Вот вам, голос подсознания! Вот вам, подсказка судьбы!

– Э! Мужик! Ты чего тут?..

Вздрогнула всем телом, обернулась воровато на голос. Огромный детина, голый по пояс, стоял в десяти шагах, смотрел на нее в недоумении.

– А я… Я тут вот… Траву кошу… А вы кто?

– Я вообще-то хозяин… травы. И усадьбы тоже.

– И… Извините… А мне баба Сима сказала, что здесь никого… Никто не живет…

– Ну да, в общем… Особо никто не живет. Я вчера поздно вечером приехал. Да постой, мужик, куда ты? Или… Э-э-э… Ты это… ты не мужик, что ли?

– Да, представьте себе, не мужик! – сдирая с головы кепку и оборачиваясь к нему уже с другой стороны плетня, обиженно проговорила она.

– Ой, простите подлеца, обознался… А вы косу, косу свою забыли!

Широко шагнув по траве, детина ловко ухватил косу, дошел до плетня, остановился, с любопытством ее разглядывая.

– А… вы кто? Насколько я знаю, у бабы Симы отродясь наследников не водилось…

– А вы, наверное, Иван, правильно?

– Ну да, Иван…

– Ну, будьте здоровы, Иван! Извините, что своим занятием ваше утро нарушила! Больше не буду, можете не волноваться! И отдайте мне мою косу, пожалуйста!

– Да возьмите… Пожалуйста…

Схватила протянутую через плетень косу, развернулась, гордо пошла к сарайчику. Закрыла дверь, досадливо скинула с себя телогрейку, шмякнула кепку под ноги. Нет, каков нахал, а? Что ему, травы жалко? Еще и мужиком обозвал… И не уходит, главное! Вон видно через щель в стене, как стоит у плетня, ежится от холода. Если обозвал, так и шел бы себе! Еще поизгаляться, что ли, охота?

Вытолкнула дверь плечом, пошла мимо него в сторону дома, как мимо бесполезной в хозяйстве статуи.

– Постойте, девушка… Ну чего вы, в самом деле, так на меня обиделись? Я ж не хотел… Вышел, смотрю – телогрейка, кепка, да еще и с косой… Что я должен был подумать?

– Да думайте что хотите!

– А зачем вам… трава на моем огороде понадобилась?

– Да не нужна мне ваша трава! Я просто ее немного покосить хотела, и все!

– Зачем?!

– Да просто так! Из любопытства! Маленькое удовольствие хотела получить!

– Да? Как странно, однако… А у меня были совсем другие представления о девичьих удовольствиях… А как вас зовут, девушка?

– Представьте, что у меня абсолютно женское имя, хоть и редкое! Сантаной меня зовут!

– Ах вот в чем дело! Ну конечно же, теперь я понял! Как я тебя сразу не узнал, чертенок? Помнишь, как твоя бабка мне по уху тогда за этого «чертенка» врезала, а?

– Нет, не помню.

– Ну да, ты тогда еще сопливой была… Не сердись, а? Чего ты злючкой такой выросла?

– Это я злючка? Да сами вы… Ой, да ну…

Махнув рукой, она торопливо пошла к дому, чувствуя спиной его насмешливый взгляд. И правильно бабушка Анна ему по ушам врезала, и за «чертенка», и авансом за сегодняшнего «мужика»! Надо же, горазд ярлыки приклеивать!

Дома первым делом сунулась к зеркалу, оглядела себя всю, с головы до ног. Подняла вверх брови, натянула губы в улыбке, откинула плечи назад, подобралась вся, припоминая модельную выучку. Ну вот… И не похожа уже на мужика… Фигурка, конечно, и в подобранном виде далеко не женственная, но все же… Не мужик все же! И кожа на лице от свежего воздуха ровнее стала, и даже румянец появился. А если еще и глаза подкрасить да волосы феном уложить…

Хотя – чего она вдруг с обидой засуетилась? Подумаешь, какой-то бабы-Симин сосед в ее принадлежности к прекрасному полу обознался! Да кто он такой вообще, чтобы из-за его обознаток брови тянуть да внутрь животом подбираться? Пусть его жена для него в этом плане старается, а ей ни к чему! Лучше пойти позавтракать, бабы-Симиных пирогов от души налопаться! Или в постели еще поваляться до первых жарких лучей… Да, пожалуй, лучше поваляться…

Она и сама не заметила, как заснула. Разбудил ее бабы-Симин насмешливый голос:

– Эй, косарь, вставай! Уж роса на траве высохла, а ты все дрыхнешь! А еще спрашивала давеча, где коса, где брусок… Передумала, что ль?

– Не, баб Сим, не передумала… – села на постели, потягиваясь, – наоборот, все исполнила, как хотела… Да только хозяин усадьбы меня прогнал…

– Да как же? Это что, Ваня приехал, что ли? Надо же, принесла его нелегкая! Уж месяца два я его тут не видела! Надо же…

– Ага! Смешно, правда? Приехал хозяин в свой дом, а у него на огороде какой-то мужик траву косит…

– Почему мужик? Откуда там еще и мужик взялся?

– А это он меня мужиком обозвал… Я пришла домой, так расстроилась, чуть не заплакала! А вы говорите – подсказка судьбы… Это ваш сосед, что ли, подсказка?

– Не… Какая ж Иван подсказка, что ты? Он давно женатый… Да ты не обращай на него внимания, вообще-то он добрый парень, вежливый. Не знаю, чего его обнесло…

– Да он просто обознался, баб Сим. Со спины. Я в телогрейке да в кепке была.

– А, ну это другое дело. А ты поднимайся давай, завтракать будем. Солнце уж высоко стоит, денек сегодня опять будет хороший… Я после завтрака отдохнуть прилягу, а ты траву, что у плетня растет, всю повыдергай. Никак у меня до нее руки не доходят.

– Хорошо, баб Сим. Всю повыдергаю…

Хорошо сказать, да трудно оказалось сделать!

Попробуй ее повыдергай, это ж не мягкую грядку прополоть! Пришлось попыхтеть, вытаскивая лопатой из земли жесткие корни репейника да взявшегося расти вширь лопуха…

– Бог в помощь, соседка! – вдруг услышала над головой насмешливое. – Опять решила в борьбе с травой маленькое удовольствие получить?

Распрямилась – и оказалась глаза в глаза со своим утренним обидчиком. Как это он так незаметно подкрался, интересно? И вообще, чего ему от нее надо?

– А у меня пиво с таранькой есть… Хочешь?

– Это вы меня как мужика на пиво приглашаете, да?

Хотела спросить язвительно, а получилось с примесью детской обиды, и голова в плечи ушла, и сопнула, вбирая в себя воздух, как сердитый ежик.

– Ой, ну хватит, а? Ну не обижайся, чего ты…

Ишь как миролюбиво, даже где-то заискивающе он это «не обижайся» протянул, вдобавок изобразив на лице смешную гримаску, почти как в песенке: бровки домиком, губки бантиком… Это при его-то грубой мужицкой наружности! Правда, очень смешно получилось! Хотя наружность, надо признаться, ничего такая, более-менее симпатичная, и грубые черты ее совсем не портят. Глаза глубоко посажены, но живой умной искоркой светятся, тяжелый подбородок тоже как тут и был, вполне гармонично к лицу приделан, и губы расплылись в мягкой улыбке, совсем не насмешливой, добродушной скорее. Не хотела в ответ улыбаться, но губы сами по себе задрожали, полезли уголками вверх, и пришлось приложить усилие, чтобы вернуть их в обратное сердитое положение.

– Что вы, я совсем не обижаюсь, – произнесла строго, всем видом показывая, что его гримаска не произвела на нее должного впечатления, то есть зря со смешливостью старался, стало быть. И зачем-то добавила уже мягче: – И вообще, я пиво терпеть не могу…

– И даже с таранькой?

– Тем более!

– Ну… Тогда просто компанию поддержи, чего я, как дурак, один…

– А это уже ваши проблемы. Пойдите пригласите какого-нибудь… мужика.

– А чего ты мне выкаешь? Я что, такой старый?

– А чего вы ко мне привязались?

– Не привязались, а привязался. То есть ты – привязался.

– Ну, ты… привязался. Какая разница?

– Большая разница. Мы ж с тобой с детства знакомы как-никак. Вон у меня в альбоме даже твоя фотография сохранилась. Ты там маленькая еще, с бабкой стоишь, за ее подол держишься.

– С бабушкой Анной?!

– Ну да…

– А откуда она у вас? То есть… у тебя?

– Да мне тогда родители фотоаппарат на день рождения подарили… Простенькая была такая «мыльница», а счастья – полные штаны! Вот я и ходил, всех подряд щелкал. Ну, и тебя с твоей бабкой заодно щелкнул, аккурат через этот плетень…

– Ой… А можно посмотреть? Знаешь, у меня с бабушкой Анной ни одной фотографии нет…

– Так а я о чем тебе уже два часа толкую? Пошли, посмотришь! Тебе помочь через плетень переползти, или сама?

– Сама…

– Ну да. Я утром видел, как ты лихо его перепрыгнула. Как чертенок. Надеюсь, за «чертенка» по уху не дашь? Кстати, как тебя в миру теперь кличут? Не Сантаной же?

– Нет. Просто Саней.

– Ага. Саня, значит. А я, стало быть, Ваня.

– Я помню! – сердито полуобернулась она, пресекая нотки смешливого панибратства в его голосе. Действительно, сколько ж можно уже?

Миновали заросший травой участок с маленькой заплаткой-залысинкой от ее утреннего баловства, вошли во двор. Иван ловко взбежал на высокое крыльцо, предупредительно распахнул перед ней дверь, смешно шаркнул ножкой, по-гусарски склонил голову: