– Папа… – произнесла она едва слышно.

– А… – тут же расслабился Кирилл обидной насмешливостью. И быстро ухватил ртом свою композицию, боясь, что кусок отбивной не удержится на вилке. Ей показалось, даже зубами лязгнул.

Повернувшись, она ушла с телефоном на кухню. Не хотелось разговаривать с отцом на фоне этой обидной насмешливости. Нет, что этот халявный бойфренд себе позволяет? Наслушался от мамы всяких гадостей про отца и старается теперь, демонстрирует свою сопричастность. За отбивную с макаронами и вашим и нашим за копеечку спляшем! Нет, чего она опять про макароны, дались они ей…

– Ты где, Санечка? Пропала куда-то… – растерянно проговорил в ухо отец.

– Да здесь я, пап! Здравствуй!

– Здравствуй, Санечка. Как у тебя дела? Что нового?

– Да ничего… Все то же, все те же… Сессия скоро, коллоквиум сегодня по информатике был…

– Ну, это хорошо, когда все то же и все те же. Значит, спокойно живешь. Хорошо. Я рад.

– А у тебя как дела, пап?

– Ну… В общем тоже… По-всякому…

Ага. Тоже. По-всякому. А голос грустный. И пауза образовалась какая-то тягучая, мылкая, будто им больше и сказать друг другу нечего. Странно, вроде, наоборот, голос должен счастливым быть. Молодожен все-таки, не абы как. Вот вздохнул длинно… Сейчас спросит, как там мама…

– Ну, как там мама, Санечка? Успокоилась немного?

Вот что, что ему на это ответишь? Может, стихотворение прочитать про то, что «покой нам только снится» и что «летит, летит степная кобылица и мнет ковыль»? Так летит и так мнет, что от того ковыля только седая труха по полю стелется?

– Нет, пап, не успокоилась. Ты же знаешь маму, по-прежнему рвет и мечет. Чем дальше, тем больше.

Вообще, мог бы и не спрашивать! Наверняка и самому не хочется копаться в подробностях маминых желчных выплесков. А как он хотел? Может, какая другая женщина и плюнула бы на коварное мужнее предательство, и поплакала бы ночами в подушку, и впрямь быстренько успокоилась, но в отношении мамы такая формула не прокатит… Ее обида так горяча и страстна, что ей все время круг сочувствующих требуется. Вон даже Кирилла в этот круг втянула. Надо отдать должное – Кирилл оказался весьма и весьма благодарным сочувствующим и с неподдельной искренностью отзывался на мамины «молилась на него, как на икону», «всегда сытый ходил, обихоженный, одет с иголочки», «как лошадь пахала, а он копейки лишней в дом не принес». Апогеем каждого случившегося выплеска было мамино коронное: «Бог видит, кто кого обидит! Его же предательство ему боком и выйдет! Пусть, пусть поживет с неприкрытой задницей, на свою копеечную зарплату!»

Видимо, чтобы ускорить процесс возмездия, мама недюжинные силы потратила на то, чтобы организовать пошустрее эту «неприкрытую отцову задницу». То есть даже пресловутой зубной щетки не разрешила с собой взять. Вообще ничего. Даже бабушкино наследство – вот эту квартиру – заставила на нее переписать. И попробовал бы кто ей возразить…

– Может, завтра заглянешь к нам, Сань? Я соскучился. Катя пирог испечет…

– Загляну, пап. Конечно. Ты когда с работы придешь?

– Часиков в шесть.

– Ну так и я к шести приду. Договорились?

– Ага.

– Тогда пока?

– Пока, Сань.

– Кате привет передавай.

– Передам, Сань…

Отец первым нажал на кнопку отбоя, и торопливые гудки растревожили и без того испуганно забившиеся в голове мыслишки: а ну как мама об этих Катиных пирогах-приветах узнает? Хотя откуда… Кирилл их разговора не слышал…

Мобильник глухо звякнул о пластиковый подоконник, она отступила на шаг, снова уставилась на свое отражение в оконном стекле. Некрасивое. Хмурое. С печально опущенными вниз уголками губ. Моя ты сирота…

Странно, откуда опять взялось это ощущение сиротства? Слезное, сладкое, как успокаивающая пилюля. Защитная реакция организма. Вы, мол, сами там со своими отношениями разбирайтесь, а меня в них не впутывайте, не трогайте мое щенячье чувство вины… Наверное, каждый ребенок, каким бы взрослым он ни был, в момент родительского развода ощущает себя сиротой. А может, она всегда это неприкаянное сиротство в себе чуяла, только до конца его природу не понимала?

А кто его может понять и принять – сиротство в полной и во всех отношениях благополучной семье? Все же было стабильно, все по сценарию расписано. У каждого своя озабоченность. Мама за материальную сторону отвечает, папа за духовную… Чем плохо, если не брать в расчет пресловутый ролевой перевертыш? Живи себе, купайся в гармонии.

Однако не было, не было никакой гармонии, как ни горько сейчас это сознавать. Продувал их семью сквознячок отчуждения, складывался из маминой слепой самонадеянной властности, из отцовского тайного, но иногда кожей ощутимого презрения к этой властности. Ей казалось, что это презрение, направленное на мать, и ее достает рикошетом… Бедные, бедные родители. Сироты. И она сирота…

Резко вздохнула, и вздох получился прерывистым, будто плакать собралась. Вот будет смешно – стоит у окна хмурая дылда, неуклюже слезки со щек подбирает. Еще не хватало, чтобы Кирюша увидел. Придется же ему объяснять, что к чему… Вот уж он поизгаляется! Обязательно скажет что-нибудь типа: при такой-то маме, и сирота! А может, он и прав…

Конечно же прав. Никакая она не сирота. Все ее чувства – рефлексивная блажь и душевное разгильдяйство. Нет, не надо плакать. Лучше сотворит-ка она для Кирюши чаю… И сама попьет!

Выйдя вскорости из кухни с чайным подносом, она остановилась в недоумении, глядя на экран телевизора. О боже, что это? Действие второе, все те же в лаптях…

– Кирюш! Это что же, опять «Стройка любви» идет?!

– Ну да… Это ночной выпуск уже пошел…

– А разве и ночной выпуск тоже есть?

– Ага.

– И утренний?!

– Нет, утреннего нет… Дневной только… Отстань, а? Не мешай смотреть!

– А я чаю тебе принесла…

– Ага, хорошо. Садись, посмотри, чего этот фрик вытворяет! Оборжаться же можно! Нет, ты посмотри, посмотри!

Непонятного вида юноша, которого Кирюша обозвал фриком, и в самом деле вроде как был не в себе. Махал руками, сверкал глазами, смешно пыхтел и раздувал ноздри, выкрикивая в лицо плачущей прямо в камеру девушке: «Это ты мои презервативы украла! Я понял, что это ты! Я знаю, зачем ты их украла! Ты после этого уже не моя девушка, потому что ты просто падшая женщина!»

– О боже… – тихо проговорила она, взявшись ладонью за щеку и косясь на хохочущего Кирилла. – Зачем ты это смотришь, и вовсе это не смешно…

Тем временем девушка, уже достаточно наплакавшись, пошла в атаку. Подбежав к столу, схватила лежащий на нем ноутбук и со всей силы бабахнула им об стену. Юноша замер на петушином вскрике, кинулся к ней с кулаками, и парочка замельтешила по пространству комнаты, яростно мутузя друг друга. И неизвестно, чем бы все это закончилось, если б не возникшая на экране новая картинка – на этот раз камера выдала во весь экран спокойное улыбающееся лицо той самой белокурой ведущей, давеча одобрившей возмущение некоей Танечки относительно требований по приготовлению борща и котлет. И голосок у нее довольно приятный, журчит, как ласковый ручеек: «…Если ты смотришь наш телепроект и хочешь стать его участником, приходи на кастинг, покажи себя! А также ты можешь отправить свою анкету на наш сайт! Приходи, построй свою любовь, мы ждем тебя!»

– Ага, сейчас… Все бросим и побежим к тебе любовь строить! Прямо коленки в кровь расшибем! – подражая ведущей, смешно прокомментировала она ее жизнерадостный голосок, одновременно косясь на Кирилла и будто приглашая его вместе с ней понасмешничать.

Он глянул на нее коротко, будто слегка досадуя. Потом пробурчал недовольно:

– Ты думаешь, это так, на раз-два, что ли? Даже на кастинг попасть непросто, а уж чтобы на проект…

– А ты что, пробовал? Может, и ты туда хочешь?

Спросила и засмеялась. Сама постановка вопросов уже показалась очень смешной! Отчего-то представилось, как машет Кирюша руками в телевизоре, горюя об утраченных презервативах…

Кирюша не смеялся. Сидел напрягшись, нервно дрожал коленкой, уставившись в экран телевизора. Потом повернул голову, глянул в глаза… Ох, лучше бы не глядел – так и плеснуло из них злобной обиженностью. Чего это с ним? Смотрит, будто она над святостью поглумилась. Хорошо, хоть передача закончилась, сразу какой-то фильм начался.

– Ладно, давай спать…

Сказал, будто обиду в себя проглотил. Вон даже кадыком дернул. Вылез из кресла, кинул через плечо, направляясь в сторону ванной:

– Я в душ…

Точно, обиделся. Ой, да и ладно. Что она такого сказала? Лучше бы посуду помыть вызвался… Ему можно завтра спать и спать, а у нее с утра три пары… И консультация по курсовой. А потом еще к отцу на другой конец города ехать…


Дверь в квартиру, где теперь жил отец, можно было снимать в фильмах про доперестроечную советскую жизнь. Такой она была фактурной, обшарпанной, пухло-дерматиновой, с блестящими глазками медных гвоздочков. Пойди еще поищи где-нибудь такую дверь. И сам подъезд не лучше – стены выкрашены синей краской, местами облупившейся, и кошками воняет, и сырым сквозняком из подвала несет… Как тут вообще можно жить, в такой тоскливой невозможности? А если выражаться высоким штилем участников реалити-шоу – как тут свою любовь строить? Разве что борщи с котлетами каждый день друг другу наворачивать…

Ладно, оставим свои смешки за дверью. Если отец такие обстоятельства для жизни выбрал, значит, и впрямь влюбился. Разглядел что-то в серой мышке, которую Катей зовут. Ладно, Катя так Катя. Вон шлепает к двери, поспешает… Давай, милая, поспешай, встречай гостью…

– Здравствуйте, Санечка! Проходите, мы вас ждем. Папа вниз, в булочную спустился, сейчас придет. Хватились, а дома хлеба ни крошки…

Простите, как это «хлеба ни крошки»? А где обещанные пироги? Отец давеча, когда в гости зазывал, пироги обещал!

– Ой, да не надо кроссовки снимать, Санечка, у нас все равно не убрано! Проходите в комнату, я пойду чайник поставлю!

Так. У них, значит, еще и не убрано. И хлеба нет. И вообще – сам воздух в жилище какой-то некислородный, печалью отдает. Да и вид у Кати странный, будто слегка припыленный. Голова нечесана, старая шаль на плечах, в которую она кутается, как бабка. А отпрыск Катин где, пятилетний Тимофей? С отцом за хлебом пошел?

Сев на продавленный диван, она обвела взглядом комнату. Да уж… Не убрано, говоришь? Ну, это еще мягко сказано… Хотя тут, похоже, и самая тщательная уборка привычного интерьера не изменит. Жесткая аскеза, а не интерьер. Шкаф, стол, диван, детская кроватка в углу. А остальное пространство – полки с книгами. Жилище витающей в облаках интеллектуалки. Как она умудрилась при всем при этом еще и ребеночка себе родить? А потом и приличного мужика из семьи увести? Загадка, как есть загадка…

Фу, какие злобные мысли в голове зашуршали! Чего она напала на бедную женщину? Ревнует, что ли? Да отцу, между прочим, только такая и нужна, чтоб интеллектуалка, чтоб полки с книгами… Может, он о такой всю жизнь и мечтал? Если б не согрешил тогда в студенчестве, на картошке, прожил бы всю жизнь с такой вот Катей и счастлив был…

Катя тихо вошла в комнату, кутаясь в свою шаль, села рядом, тускло проговорила:

– Сейчас вскипит… Только вы извините меня, Санечка, у нас к чаю ничего нет… Ну, кроме хлеба, конечно, за которым Ленечка в булочную побежал…

Ага. Значит, отец здесь в Ленечках живет. А мама его всегда торжественно Леонидом величала. «Леонид, тебя к телефону!» Или: «Как думаешь, Леонид, не замахнуться ли нам на покупку новой машины?» И звучало это куда более весомо, чем «Ленечка». По крайней мере весомее, чем «Ленечка в булочную за хлебом побежал».

Вот опять она ревнует. Ей-то какое дело, как его здесь называют? Может, у Кати привычка такая – всех уменьшительными именами называть?

– А может, вы голодны, Санечка? Я могу картошки пожарить. Хотя масла нет… Но ведь ее можно и сварить, правда?

Ох, что-то совсем умирающий голос у этой Кати. Вроде виноватый, но в то же время замороженный, равнодушный. И сама она будто умирающая. Болеет, что ли?

– Спасибо, Кать. Я не голодна. А вы что, плохо себя чувствуете?

Катя ничего не ответила, только склонила ниже голову, мотнула русыми, свисающими вдоль щек прядями. Потянув к лицу бледную ладошку, зажала пальцами нос, снова потрясла волосами. Чего это с ней? Будто с трудом рыдания сдерживает…

– У вас что-то случилось, Кать? – спросила осторожно, тронув за плечо.

Катино плечо подрагивало мелко, даже сквозь толстую шаль ощущалось, каким оно было напряженным.

– Что, Кать? – почти выкрикнула она, пытаясь развернуть ее к себе. – Говорите! Что-то с папой случилось, да?

– Нет, Санечка, нет… – испуганно подняла на нее мокрые глаза Катя. – С Ленечкой все в порядке… Да он сейчас придет, сами увидите… Вы простите меня, я сама не своя сегодня, ничего не соображаю! Ночь не спала, потом весь день в больнице, потом по фондам с Ленечкой ездили…