Элейн Барбьери - Добродетель в опасности

На юном лице Опал появилось непривычно хмурое выражение.

— Я не думала, что он мой, — заявила она, — он действительно был мой… несколько мгновений.

— Пока не увидел Честити.

— Черт возьми, о ней он думал меньше всего, когда держал меня за руку и представлял сладкие минуты нашего свидания.

Салли громко расхохоталась:

— Что ж, может быть, несколько мгновений ты потешила свое воображение, но он наверняка забыл о сладких минутах свидания с тобой, как только услышал, что кто-то пытался прикоснуться к его жене.

— Это еще ничего не значит. Когда мужчина стоит перед алтарем и слышит, как женщина клянется ему в супружеской верности, он начинает считать ее своей собственностью, только и всего.

И все-таки Салли хотела, чтобы последнее слово осталось за ней. Она оглянулась на перешептывающуюся парочку.

— Да ты только посмотри на него! Знаешь, я еще никогда не видела, чтобы мужчина так смотрел на свою жену. Он просто пожирает ее глазами. И дураку ясно: он злится, что она пошла в этот магазин без него. Я могла бы поспорить на последний доллар, что Чарли Доббс сейчас стоит за прилавком в мокрых штанах. Взгляни на этого человека, — Салли покачала головой и невольно вздохнула, — он не бросит свою жену, даже если случится всемирный потоп.

— Да… но мне бы хотелось попытаться еще разок.

— Говорю тебе: не трать напрасно время!

Опал вдруг притихла.

— Что для этого надо, Салли? — серьезно спросила она подругу.

— Для чего?

— Что надо для того, чтобы мужчина вот так на тебя смотрел?

Лицо Салли сделалось унылым.

— Милая… если б я знала! — сказала она после долгого молчания, и в голосе ее послышались нотки искренней грусти.

Он еще сердился и не мог понять отчего.

Молча сидя в темном вагоне поезда, Рид рассеянно слушал монотонный перестук колес. После случая в галантерейном магазине прошло несколько часов, а он все никак не мог остыть.

Рид взглянул на соседнее место. Честити сидела с закрытыми глазами, но он знал, что она не спит. Их резкий разговор на улице перед магазином задал тон на весь остаток дня. Перед тем как они пошли на вокзал, к ним в номер заглянул доктор Карр. Разумеется, решение Рида отправиться в дорогу с незажившей ногой очень ему не понравилось. Приняв плату за лечение, старенький врач, по обыкновению не стесняясь в выражениях, высказал Риду все, что о нем думает.

Потом в комнату вошла Салли — попрощаться. Он почувствовал себя неловко в присутствии этой женщины, а потому разговаривал с ней хмурым, сердитым тоном. Честити сказала, что он вел себя неприлично, однако он сам так не считал.

Когда Честити чудесным образом нашла в номере свои очки там, где искала несколько раз до этого, его раздражение усилилось.

В довершение всего на вокзале выяснилось, что поезд задерживается и прибудет только к вечеру. Уже стемнело, и нога ныла так сильно, что, когда они наконец сели в поезд, ему с трудом удавалось скрывать боль.

Взгляд Рида задержался на спокойном лице Честити. Почему он так разозлился, услышав рассказ Салли? Ответ напрашивался сам собой. Честити то и дело шутила с огнем. Благие намерения побеждали в ней голос разума, и она, точно маленький ребенок в дремучем лесу, уверенно шагала вперед, совершенно не замечая опасностей, подстерегавших ее за каждым кустом.

Ясные глаза Рида потемнели. Дженни тоже верила в благие намерения. Она была честной, ласковой, полной жизни, но эту жизнь так быстро отняли у нее, что он до сих пор просыпался среди ночи и удивлялся, что ее нет рядом.

Но правда была безжалостной, а реальность — неумолимой. Перед смертью Дженни кричала ему, звала на помощь. А он не успел ее спасти, хоть и любил всем сердцем.

Однако Честити не просила о помощи, она помогала сама, не задумываясь о возможных последствиях.

Черт возьми, что за дурак бросил ее одну на произвол судьбы?

Надо узнать ответ на этот вопрос.

— Честити… ты не спишь?

Девушка беспокойно заворочалась и открыла глаза, в которых плясали злые зеленые огоньки.

— Ты еще сердишься?

Молчание.

— Этот лавочник получил по заслугам, но я был не прав, когда сорвал на тебе свой гнев, — искренне сказал Рид.

— Ты не должен был вмешиваться.

Рид не хотел спорить.

— Я бы сама все уладила, как в прошлый раз!

Губы Рида дрогнули в улыбке.

— Это правда, что ты уложила Доббса на обе лопатки?

Девушка густо покраснела.

— Я не хотела его бить, но он меня так разозлил… а потом он вдруг попятился и грохнулся на пол. Я не поверила своим глазам.

— Поделом ему.

— Нет, я не должна была… — Честити осеклась. — Вообще-то все правильно. Он низкий человек.

— Неужели ты думала, что он простит тебе это, когда снова пошла в магазин?

— Я не ожидала, что он опять ко мне полезет.

— Ты полагала, что он все забудет?

— Порядочный человек должен был признать свою ошибку.

— Если бы он был порядочным человеком, вообще ничего бы не случилось.

Честити промолчала.

— Ты уже не на востоке, Честити. Здесь слишком много желающих воспользоваться твоей… неопытностью. А я не хотел сидеть и ждать, чем все это закончится.

— Я понимаю.

Она смотрела на него чистыми, невинными глазами.

— Расскажи мне о своем банкире.

— Каком банкире?

— Который ждет тебя в Калдвелле.

— Он не мой. Это просто друг. Точнее, не совсем друг…

Риду стало не по себе.

— Если он не друг…

— Я с ним никогда не встречалась, поэтому, наверное, не могу назвать его своим другом…

— Ты с ним никогда не встречалась? — Рид удивленно уставился на девушку. — Ты хочешь сказать, что отправилась за сотни миль… одна, уверенная, что в конце пути тебя встретит человек, с которым ты никогда не встречалась, только потому, что он тебе это обещал?

— Он не говорил, что будет меня ждать. Я написала в письме, что выезжаю, и отправилась, не дожидаясь ответа.

Рид был потрясен.

Бледные щеки девушки тронул румянец.

— Ты считаешь меня глупой, но в глубине души я верю, что поступаю правильно. Я знаю, ты волнуешься за меня. Не надо. Понимаешь, — проговорила она срывающимся голосом, — я еду домой.

Честити с трудом сдерживала подступавшие слезы, и Рид сам почувствовал комок в горле.

Не в силах продолжать расспросы, он нежно обнял девушку и притянул к себе. Она положила голову ему на плечо, странно успокоив его своим теплом. Рид прижался щекой к ее волосам и сказал неожиданно ласковым голосом:

— Хватит говорить. Уже поздно, ты устала. Засыпай, Честити.

Уютно устроившись в объятиях Рида, Честити лежала щекой на его плече и слушала мерный стук его сердца, баюкавший ее в темноте. Он говорил ей, что в этом незнакомом «диком» мире мало кому можно доверять. Наверное, это так, но она могла доверять ему. Почему-то теперь у нее не было в этом сомнения.

Честити закрыла глаза.

Уилл Морган стоял у окна хижины на индейской территории и разглядывал грязную дорогу, проложенную на север по редкой траве. Его моложавое лицо и темные глаза были напряжены, а движения стройного крепкого тела скованны. Было жарко, но яркий солнечный свет раннего утра постепенно слабел. Собирался дождь.

Морган с досадой взглянул на загоны для скота, наспех построенные рядом с хижиной, в которых вяло передвигались его люди с железными клеймами в руках. Угнать скот проще всего. Ему нравились волнение, риск и сознание того, что можно кого-то лишить жизни одним движением пальцев. Но потом нужно было сделать еще много нудных вещей, чтобы, не будучи пойманным, продать краденых животных, и эта часть работы всегда вызывала в нем нетерпеливое раздражение.

Морган повернулся к ведру с водой, стоящему в углу, хлебнул из ковшика и с отвращением выплюнул теплую жидкость. Он приехал сюда несколько дней назад, надеясь, что скот уже готов для перевозки, но не тут-то было. Заново клеймить скот — тяжкий труд, а его люди не привыкли трудиться. Эти ленивые свиньи начинают шевелиться, только когда он стоит у них над душой, вот и пришлось подгонять их почти все утро. Как же это осточертело! К тому же их лень мешала ему заняться личными делами, что вызывало еще большее раздражение.

Рыжие волосы, огнем горевшие на солнце… карие глаза с зелеными проблесками… нежная белая кожа… Она сказала, что ее зовут Честити. Он представился Джефферсоном. После их короткой встречи Морган только о ней и думал. Она была леди, но он почувствовал внутренний огонь, таившийся за ее спокойным лицом, когда она взглянула на него и улыбнулась. Чувствовалось, что эта девушка легко не отдастся. Он приподнял шляпу и ускакал, но с тех пор его не покидало ощущение, что, если бы не срочный отъезд, он получил бы от нее гораздо больше, чем просто улыбку.

Моргана преследовали фантазии о влажной белой коже и жадных губах. Мысли о девушке были так мучительны, что, приехав в убежище, он доводил своих людей до изнеможения, надеясь как можно скорей вернуться в город и разыскать рыжеволосую красавицу. Но он не мог уехать, не убедившись, что работа сделана, и это выводило его из себя. Морган видел эту женщину совсем недолго, но желал ее с отчаянной силой. Такого с ним еще не было. Когда он думал о ней, внутри у него все сжималось, причиняя почти физическую боль.

Морган вдруг спохватился. «Хватит пускать слюни!» — одернул он себя. За спиной послышался шорох, он резко обернулся и увидел черноволосую девушку, возившуюся у очага. Она почувствовала его взгляд и тоже обернулась. Морган нашел Кончиту несколько месяцев назад в мексиканском салуне приграничного городка. Пара улыбок, немного ласковых слов — вот и все, что от него потребовалось, чтобы ее покорить. Все получилось легко… слишком легко. Она его боготворила и старалась во всем ему угодить.

Морган усмехнулся. Это его нисколько не Удивляло. Женщины сходили по нему с ума. Их притягивала смазливая юношеская внешность, за которой скрывался характер зрелого мужчины. Морган знал, что, помимо прочего, он очаровывает людей своим воспитанием. Отец научил его учтивости и благородным манерам, раскрыл чудодейственную силу улыбки. Вся беда в том, что, прививая сыну эти качества, он внушал ему, что религия оправдывает жестокость, а вежливость является средством для достижения любой, даже самой гнусной цели.

Его мать умерла, когда мальчику было десять лет, но он почти не ощущал потери. Она была слабой женщиной, которая безропотно подчинялась мужу, сносила его побои и только молила Господа о его спасении. Говорили, что мать умерла от воспаления легких, но Морган знал, что отец замучил ее до смерти. С тех пор он решил, что, став взрослым, не позволит себе разделить горькую участь матери, а если кто и будет издеваться над другими, так только он сам.

Морган довольно улыбнулся. Когда ему было четырнадцать, отец женился, но он, Морган, превзошел талантами своего папочку, уложив Джессику в свою постель. Она бегала за ним, как течная сучка за кобелем, а потом он ушел из дома и в день своего ухода сделал так, чтобы отец узнал о его связи с мачехой. О, это было одно из самых счастливых мгновений в его жизни!

Ступив на самостоятельный путь, Морган быстро усвоил, что у мужчины есть лишь один верный друг — тот, что висит на бедре, уложенный в кобуру, а женщины отличаются друг от друга лишь тем, как скоро они ему надоедают.

Если Морган замечал в себе признаки отцовской жестокости, то не пытался от них избавиться. Обращаться с револьвером он научился так же легко и свободно, как и с женщинами. Единственный человек, которому он хотел доставить удовольствие, был он сам.

Морган выглянул в окно проверить, где его люди, потом обернулся к подошедшей девушке. Кончита прижалась к нему и прошептала, подняв свои черные блестящие глаза:

— Ты меня любишь, Морган?

Любит ли он ее? Кончита потерлась об него своим гибким телом, и Морган почувствовал, как внизу живота разгорается знакомый жар. Вот было бы весело сказать этой шлюшке, что он меньше всего думал о ней, вернувшись из Седейлии, что у него уже есть намерение заменить ее на другую и что их плотские утехи не имеют ни малейшего отношения к любви. Но пока не стоит расстраивать девушку. Ей хочется услышать, что он ее любит? Ладно, он это скажет.

Морган опустил глаза на ее губы и с удовольствием увидел, как они раскрылись под его взглядом. Он начал нежно поглаживать ее грудь. Кончита тихо вздохнула от удовольствия, и это было именно то, что он хотел услышать. Схватив Кончиту за руку и чувствуя, как она дрожит, он торопливо потащил ее в смежную комнату.

Когда они вошли в спальню, Морган захлопнул дверь. Девушка бросилась в его объятия. «Черт, да с ней даже и говорить не надо!» — мелькнуло у него в голове.

С каждой минутой небо угрожающе темнело. Душный воздух сделался еще тяжелее, а в деревьях у дороги смолкли птичьи трели. Вместо них издалека доносились глухие раскаты грома, а горизонт время от времени озарялся вспышками молний.