— Разумеется. — Повелительным жестом он протянул ей руку. — Не могу же я допустить, чтобы леди любовалась светилом в одиночестве. А со мной вы будете в полной безопасности.

В безопасности ли? Сейчас он ведет себя безукоризненно, но одно его присутствие угрожает ее душевному покою, а следовательно, чрезвычайно опасно. Уж это-то она знает твердо. Вращаясь в последнее время в высшем обществе, она поняла, что Сигрейв — вожделенная партия для девиц, но даже их мамаши, представляющие ему своих дочек, считают его холодным и бесчувственным. Луизу Элиот, с одной стороны, называют дурочкой за то, что она разорвала такую помолвку, а с другой — одобряют, уверяя, что она избежала незавидной участи.

«Холодный», «бездушный», «бессердечный» — все эти эпитеты ни в какой мере не отражают ее смятения от общения с мужчиной, который сейчас решил провести с ней ночной пикник на горе. У нее перехватило дыхание, голова закружилась, она едва не потеряла сознание. Да плевать на душевный покой, обретенный с таким трудом, решила она, — Сигрейв будет принадлежать ей, ей одной в эту лунную ночь, воспоминание о которой она унесет с собой в унылый мир школы мисс Пим!

Пока они взбирались на вершину Драконовой горы, он все время держал ее за руку. Заходившее па западе солнце окрасило горизонт в синие и золотистые тона, над их головой вставал серебряный серп месяца. Вечер был превосходный. Сигрейв расстелил коврик и с усмешкой наблюдал за тем, как она вынимает из корзины принесенную еду.

— Надо же! Не только пироги, но и помидоры, клубника… Вы необыкновенная женщина, мисс Келлавей!

А необыкновенная женщина, хоть и одетая в плотное суконное пальто, задрожала от холода. Даже это едва заметное движение не укрылось от внимательного взгляда Сигрейва.

— Надеюсь, вы достаточно тепло одеты, мисс Келлавей! Помню, мальчишкой я ходил с сыном лесничего смотреть на барсуков, так иногда, если приходилось долго ждать их появления, промерзал до мозга костей.

— И вам удавалось их увидеть? — Она протянула ему стакан с портвейном, их пальцы соприкоснулись. И снова по ее телу пробежала дрожь.

— Да, и должен вам сказать — это очаровательные существа. Вы их когда-нибудь видели?

— У меня было совсем иное детство, чем у вас, милорд, — рассмеялась Люссиль. — Боюсь, нам никто никогда не разрешил бы ходить по ночам в лес любоваться барсуками, совами или иными животными. К моему великому сожалению.

— И как это вы не обманули бдительного ока своих приемных родителей и не отправились в какое-нибудь интересное место!

— Сюзанна, наверное, что-нибудь придумала бы, — начала было Люссиль, но поспешно прикусила язык.

— А вы были близки с сестрой?

— В детстве мы, пожалуй, дружили, хотя всегда были разными. Я увлекалась чтением, а Сюзанна ненавидела печатное слово. И мечтала как можно скорее вырваться из школьной узды.

— И из любой другой тоже, — сухо добавил Сигрейв. Вытянувшись во весь свой рост, он лежал рядом, опершись о локоть. В его присутствии Люссиль чувствовала себя, как кролик перед удавом, но прекрасная ночь — этот подарок судьбы — склоняла ее к мысли, что не стоит думать о будущем, а лучше, пока возможно, насладиться обществом Сигрейва. — Она, значит, была неуправляемой девочкой, но все же, полагаю ее решение уехать в столицу повергло всех окружающих в шок.

Люссиль хмыкнула. Разлившийся по ее жилам портвейн согревал ее и подвигнул к дальнейшим откровениям.

— О, это было ужасно. У миссис Маркхэм был сердечный приступ, она целую неделю не вставала с постели. Пришлось приглашать врача. Я пыталась отговорить Сюзанну, но она была непреклонна. Уверяла, что ей на роду написано стать куртизанкой. После этого мы, по сути дела, почти не виделись. Я бы много дала, чтобы… — Голос се задрожал.

— Понимаю, ведь, кроме нее, у вас никого из родни не осталось, — сказал Сигрейв, впиваясь белыми зубами в сказочный пирог миссис Эйплтон. — Зато моя семья приняла вас с распростертыми объятиями. Полли, к моей великой радости, нашла в вас близкую подругу, а уж когда отношения между Питером и мисс Маркхэм будут закреплены помолвкой… Ни для кого не тайна, что завтра Питер намерен отправиться в Кингсмартон — просить у миссис Маркхэм руки ее дочери.

Люссиль помолчала, размышляя об ожидающем се мрачном будущем. После объявления помолвки ей нечего будет делать в «Куксе».

— Я рада за Гетти, — вымолвила она наконец совершенно искренне, подавив чувство жалости к себе.

— А вы, мисс Келлавей? Что собираетесь делать вы? — мягко спросил Сигрейв.

И чего он так торопит события!

— Теперь, зная, что судьба Гетти в надежных руках, я могу со спокойной душой возвратиться к себе в Оукхэм. А уж в школе решу, как быть дальше.

— Да, да, в школе… — задумчиво повторил Сигрейв. — Просто поразительно: родные сестры — и такие разные. Вы, очевидно, начитанны, интересуетесь наукой, что же до Сюзанны, то, хотя я ее едва знаю, мне все же случилось однажды услышать, как она сказала, что лучше умрет, чем станет читать книгу. Преувеличение, разумеется, потому я его и запомнил. А скажите, мисс Келлавей, изображая сестру, вы всегда в точности подражали ей?

Люссиль заколебалась. Вопрос был задан самым непринужденным тоном, но Люссиль почувствовала, что он имеет для ее собеседника важнейшее значение. После приезда графини они ни разу не возвращались к разговору о мистификации Люссиль. Она — потому что не хотела снова выслушивать его попреки, он — потому что, наверное, осуждал ее. Но «маскарад», как Сигрейв называл этот эпизод, стоял между ними, отдаляя его от Люссиль, а ее, делая несчастной.

Не в силах взглянуть ему прямо в глаза, она затеребила край коврика, на котором они сидели.

— Да нет, милорд, большей частью это было чистейшей профанацией. Я так редко общалась с Сюзанной, что никак не могла знать се мнения по тем или иным вопросам. А потому придумывала их сама. Боюсь, что у меня получилась жалкая карикатура на Сюзанну. И, — в ее голосе послышались нотки отчаяния, — чем дальше, тем больше мною овладевало чувство вины. Я уже твердо решила возвратиться в Оукхэм, уже начала складывать вещи, но тут появилась Гетти, и все застопорилось.

— Мне представляется, что вы очень точно угадывали, как бы отреагировала Сюзанна на те или иные слова. — Люссиль не видела в темноте его лица и не могла составить мнение о том, как он отнесся к ее сообщению. — Но, полагаю, это очень трудно для такого человека, как вы, с установившимися вкусами и определенным образом мыслей. Понять не могу, как это я так долго обманывался, принимая вас за Сюзанну. Знал ведь уже, что она ненавидит чтение, а вы вечно ходили с книжкой в руках, притом каждый раз с новой. Знал также, что она ненавидит ходить пешком и передвигается исключительно в карете, а вас то и дело встречал гуляющей. А когда мы с вами беседовали, вы частенько выходили из роли. Да и внешне вы мало напоминаете Сюзанну, так как пренебрегаете косметикой и не обливаетесь духами.

— Да, — подтвердила Люссиль, — я тоже боялась того, что любой человек, хорошо знающий Сюзанну, моментально раскроет обман. Поэтому была вам, милорд, благодарна, когда вы быстро избавили меня от необходимости общаться с графом Де Виньи. От его словоохотливости и… — Она покраснела.

— От его словоохотливости и стремления восхищаться несомненными достоинствами вашей сестрицы в постели, — сухо докончил Сигрейв. — Да, вы тогда пережили потрясение, мисс Келлавей. Наверное, сочли его наказанием за ваш обман?

— Будь это наказание единственным, я бы считала, что легко отделалась. Но потерять или никогда не заслужить уважение людей, мнением которых ты дорожишь, — наказание куда более серьезное.

— Если для вас это имеет значение, то вы правы, — подумав, согласился Сигрейв. — Далеко не для всех это так. А для вас, значит, это очень важно?

Люссиль казалось, что она вот-вот задохнется. В горле у нее стоял комок. Она ни словом не обмолвилась о более сильном чувстве, чем уважение, уверенная в том, что любить он ее никогда не сможет. Но знать бы, что она ему хоть чуточку нравится, что он ее хоть немного уважает! Разве такое желание не простительно?

— Да, милорд, для меня это чрезвычайно важно. — Ни на что, не надеясь, она заговорила с поразившей ее саму смелостью. — Из-за собственной глупости я лишила себя права на ваше уважение, и, когда все произошедшее станет лишь воспоминанием, это будет мучить меня до конца жизни. Наступило молчание.

— Вы рвались уехать, а из-за мисс Маркхэм пришлось остаться, что тоже, наверное, было нелегко, — задумчиво заметил Сигрейв. Что он хотел этим сказать? Говорит загадками, а тут еще в темноте не видно выражения его лица.

— Да, нелегко, — подтвердила Люссиль, чувствуя, что в голосе ее слышатся слезы. Зря она затеяла этот разговор. Он для нее унизителен. Если он скажет что-нибудь оскорбительное, она не выдержит и, разрыдавшись, побежит вниз, прочь от него.

— Вы как-то раз объяснили мне, что побудило вас выдать себя за Сюзанну, — продолжал Сигрейв тем же задумчивым тоном. — Хочу рассказать вам кое-что из своей жизни. Я никогда не испытывал чувства гордости за то, что мне приходилось делать, сражаясь под началом Веллингтона. Я становился свидетелем отвратительных жестокостей и был вынужден предпринимать действия, противные натуре человека. Подобные переживания меняют людей, и, когда меня демобилизовали, я был рад. И тут, представляете, я вдруг с ужасом убеждаюсь, что никак не могу приспособиться к мирной жизни. Мне недостает опасностей, неопределенности, волнений войны. Мне скучно. Тогда я пустился во все тяжкие. Женщины, карты, лошади… Я вел себя как последний дурак, благо у меня хватало на это средств.

В голосе Сигрейва послышалась горечь.

— Беднягу Гарри Марчнайта пригвоздили к позорному столбу за одну ничтожную промашку, которую он допустил по молодости лет, а мне прощались самые безрассудные поступки, потому что я слыл героем. И чем больше я бесчинствовал, тем снисходительнее ко мне относились. Так прошел целый год. Оскорбленный моим поведением муж некой дамы вызывает меня на дуэль, я предоставляю ему право выстрела, а от своего даже отказываюсь — мне скучно защищаться, да и в глубине души я сознаю, что он прав. Вот до чего довела меня скука, мисс Келлавей, вам, также ставшей жертвой скуки, до меня ох как далеко! Так что не будем больше об этом говорить. Но самое скверное то, — продолжал Сигрейв, — что, когда это временное помрачение рассудка миновало, я обнаружил, что в душе у меня пустота, мне никто не нужен. Ну, родных, положим, я люблю, но мои имения, светское общество, девушка, с которой я был помолвлен, — все это меня совершенно не волнует. Сам не знаю, быть может, это навсегда.

Люссиль молчала. Да и что могла она ему сказать, кроме общих слов, которые он наверняка сотни раз слышал от друзей? Ей на ум пришли слова Полли о том, что Сигрейв вернулся с войны иным человеком, а также Генри Марчнайта, выразившего сожаление, и свое, и их общих друзей, по поводу того, что Сигрейв держится обособленно.

Побуждаемая только любовью и беспокойством за этого человека, Люссиль протянула руку и погладила его кисть, желая принести ему хоть чуточку покоя. Но внезапно его теплые пальцы сомкнулись вокруг ее ладони.

— Взошли звезды, мисс Келлавей, — чуть хрипя, сообщил он, притягивая ее к себе.

И в самом деле. Увлеченная беседой, Люссиль не заметила, как на ставшем темно-синим небосводе заблестели звезды. Разрозненные облачка не застили неба, и над лесом, где снова заухала сова, виднелся серп молодого месяца. Ночь была великолепная.

— Где следует искать комету, мисс Келлавей? — спросил Сигрейв.

— В созвездии Кассиопеи, сэр, — ответила Люссиль, всеми силами стараясь сохранять спокойствие. — Ах, вон она, я вижу ее даже без телескопа. Как красиво! — Она поднесла телескоп к глазам, стараясь рассмотреть получше светящуюся точку. — Ну и хвост у нее! Точь-в-точь как у одной из ваших тропических рыб, милорд. Взгляните-ка сами.

Взволнованная, она передала ему телескоп, и спустя несколько секунд он вздохнул. — Чудо, не правда ли, мисс Келлавей? В лесу позади них зашуршал ветер. Мимо прошмыгнула какая-то лесная зверушка. Люссиль снова охватила дрожь. Ей казалось, что все происходит в сказке.

— Вам холодно, мисс Келлавей? Так, может, вернемся?

— Нет! — поспешно возразила Люссиль, вызвав улыбку Сигрейва. — Запереться в четырех стенах в такую чудесную ночь просто грешно. Но…

— Но простужаться вам никак не следует, — возразил Сигрейв. — Вот, накиньте мое пальто.

Оно пахло свежим воздухом и едва ощутимо — мужскими духами. Запахом Николаса Сигрейва, решила Люссиль. Она вдохнула его и почувствовала слабость в коленях.

— Нет, нет! — Даже ей самой было слышно, как хрипло звучит ее голос. — Вы сами простудитесь, милорд. Пожалуйста, оденьтесь, вы же видите, я и так в пальто.