Элоди выключила лампу в изголовье кровати, и пока она лежала, наблюдая за тем, как бесконечно медленно перетекают одна в другую цифры на электронных часах, в голову снова полезли мысли об особняке в Саутропе. Нет, вряд ли она выдержит еще один тур этой бессмысленной болтовни о «самом счастливом дне вашей жизни», который предстоит ей завтра. К тому же надо еще успеть на четырехчасовой поезд до Лондона: а что, если из-за бесконечной демонстрации свадебных интерьеров она задержится и опять не попадет в дом? Нет, это невозможно. И Элоди решила: пусть Пенелопа гневается сколько хочет, но визит она отменит прямо с утра.

Приняв решение, она сразу уснула и под неумолчный плеск реки видела во сне Леонарда и Джульетту, Эдварда и Лили Миллингтон, и даже таинственного Джека, пребывание которого в доме вызывало у нее сомнения (он точно нутром почуял, что ей очень нужно попасть туда, и посочувствовал ей, когда она рассказала о смерти матери) и к которому – хотя Элоди ни за что не созналась бы в этом при свете дня – ее так необъяснимо влекло.

Глава 23

В последние полчаса ветер переменился. До полудня было еще далеко, но небо потемнело, и у Джека появилось предчувствие, что позже обязательно пойдет дождь. Стоя на краю луга, он поднес к глазам фотоаппарат и стал смотреть на далекую реку в глазок видоискателя. У камеры был мощный зум, и ему удалось сфокусироваться на верхушках камышей, росших кое-где вдоль берега. Наводя фокус, он так сосредоточился, что даже забыл о шуме реки.

Но снимка Джек не сделал. Временное затишье – вот что ему было нужно.

Он знал, что река здесь будет; карта местности прилагалась к полученным инструкциям. Но он не понимал тогда, что, ложась спать, он каждый вечер будет слышать ее шум.

Эта река была мирной. Правда, Джек поговорил с одним местным парнем, у которого была своя лодка для хождения по каналам, и тот объяснил, что после грозы течение тут всегда сильное. Джек покивал, но до конца так и не поверил: какое уж тут течение при всех этих запрудах и шлюзах, перегородивших Темзу по всей длине? Возможно, когда-то река имела действительно бурный нрав, но ее давно укротили и даже заковали в кандалы.

Джек кое-что знал о характере воды. Когда он был мальчишкой, через дорогу от их дома протекала небольшая речушка – «крик», как говорят в Австралии. Большую часть года она стояла сухой, зато, когда приходили дожди, пересохшее русло наполнялось водой в считаные минуты. Вода кувыркалась и неслась по нему, голодная, грозная, ревя и день и ночь.

Тогда они с братом Беном брали непотопляемый плот и шли кататься по недолговечным стремнинам, хорошо зная, что через несколько дней река снова превратится в вереницу стоячих луж.

Отец всегда предупреждал их, что плот – это опасно, напоминая о детишках, которые каждый год гибли в сезон дождей, затянутые водой в сливную трубу. Но Бен и Джек только переглядывались. Закатывали по очереди глаза, а потом прокрадывались в гараж, тайком вытаскивали оттуда плот и, надув его, топали с ним через дорогу. Реки они не боялись. Оба прекрасно знали, как вести себя в воде. До того дня, когда все случилось. До наводнения, которое пришло в тот год, когда Бену исполнилось одиннадцать, а Джеку – девять.

Небо вдалеке на миг вспыхнуло золотом, и вскоре до Джека дошел ворчливый рокот, катящийся по реке. Он взглянул на часы и увидел, что уже почти полдень. Стало жутковато: наступили те странные, точно неземные сумерки, какие всегда бывают перед грозой.

Он повернулся и пошел назад, к дому. Плотник не погасил за собой свет – Джек видел его с луга: наверху, в окне, под самой крышей горел огонек, и Джек решил подняться туда и выключить его, когда впускал в дом Элоди.

Та уже ждала его – выйдя на дорогу для экипажей, он сразу увидел ее у ворот. Она помахала ему рукой, потом улыбнулась, и Джек ощутил ту же щекотку любопытства, что и вчера.

Наверное, это дом во всем виноват. Здесь ему плохо спится, и не только из-за дурацкого матраса на кровати в бывшей пивоварне. С самой первой ночи он видит чудны́е сны, а еще – он не стал бы распространяться об этом в местном пабе, например, – внутри дома возникает такое чувство, будто за ним непрерывно следят.

«Дурак ты, – говорил он себе. – Следят, конечно. Мыши».

И все же убедить себя в том, что в доме нет никого, кроме мышей, не получалось. Ощущение слежки было физическим и напоминало Джеку первые дни влюбленности, когда каждый взгляд, даже случайный, кажется заряженным особым смыслом. Когда даже полуулыбка определенной женщины вызывает шевеление в самом низу живота.

Он дал себе твердое обещание не усложнять больше свою жизнь. Сюда он приехал для того, чтобы доказать Саре: он заслуживает еще одного шанса видеться с дочками. Вот и все. Ну, может, еще бриллиант найдет. Если тот вообще существует. Вполне возможно, что и нет.

Подойдя ближе, Джек увидел, что у Элоди с собой чемодан.

– С ночевкой приехали? – спросил он.

Краска мгновенно прихлынула к ее щекам. Джеку нравилось, как она краснеет.

– Нет, я уезжаю в Лондон.

– А где ваша машина?

– Я еду на поезде. В четыре часа мне надо быть на станции.

– Значит, вам пора туда. – Он кивнул головой на ворота. – Заходите. Пойду отопру дом.


Джеку и самому пора было собираться, но, впустив в дом Элоди, он решил напоследок еще раз просмотреть бумаги Розалинд Уилер. Так, на всякий случай – вдруг найдется то, чего он не заметил. Конечно, противная она баба, эта Розалинд Уилер, да и дело, похоже, безнадежное, но раз он, Джек, за него взялся, значит должен довести до конца и никого не подводить.

Именно этим Сара особенно часто попрекала его к концу их брака: «Хватит быть всеобщим героем, Джек. Бена этим все равно не вернешь». Тогда эти слова его бесили, но теперь он понимал, что жена была права. Его работа, да и вся его взрослая жизнь были одной большой попыткой стереть фото, которые после того наводнения опубликовали во всех газетах. На одном, большом, его, Джека, вносили в машину «скорой помощи»: расширенные от страха глаза, на плечах – одеяло-грелка. На втором, поменьше, он и Бен, оба в школьной форме, были сняты вместе – первый случай, когда братья сами настояли на совместной фотографии, – волосы у Бена были зачесаны с боку на бок так аккуратно, как никогда раньше. Статьи в газетах с описанием происшествия навек определили жизненные роли обоих, словно высекли их в граните. Джек, мальчик, которого спасли. И Бен, маленький герой, который только успел крикнуть спасателям: «Сначала моего брата», и река тут же унесла его самого.

Джек бросил взгляд на дверь. Прошло полчаса с тех пор, как Элоди вошла в дом, а он все никак не может сосредоточиться. Пока он отключал сигнализацию и копался в замке, она ждала рядом, а когда Джек распахнул перед ней дверь, вежливо поблагодарила и уже почти шагнула через порог, но вдруг замешкалась и спросила:

– Вы ведь не сотрудник музея, правда?

– Нет.

– Ученый?

– Я детектив.

– Вы работаете в полиции?

– Работал. Теперь нет.

Он не стал ничего объяснять – какой смысл говорить посторонней женщине, что к смене профессии его подтолкнула катастрофа в личной жизни? К тому же она ни о чем не спрашивала. Помолчала, вдумчиво кивнула и исчезла в глубинах Берчвуд-Мэнор.

С тех пор Джек боролся с желанием последовать туда за ней. Снова и снова он перечитывал одну и ту же страницу, и каждый раз его мысли уходили следом за посетительницей, и он ловил себя на том, что думает не о содержании бумаг, а о том, где она сейчас, какую комнату исследует, что делает. В какой-то момент он даже встал и почти уже вошел в дом, но, осознав, что делает, вернулся за стол.

Джек решил заварить себе чаю – просто чтобы занять себя тем, от чего нельзя отвлекаться до самого конца, и сидел, ожесточенно макая пакетик с чаем в чашку, когда вдруг почувствовал, что она стоит у него за спиной.

Он понял, что она пришла попрощаться, и, раньше чем она успела открыть рот, предложил:

– Хотите чашечку? Чайник только что вскипел.

– Почему бы нет? – Элоди произнесла эти слова с удивлением, но чем оно было вызвано, предложением Джека или ее собственным согласием, он не понял. – Капельку молока, пожалуйста, и без сахара.

Джек достал вторую чашку, выбрав ту, что почище, без коричневого налета вокруг донышка. Закончив с чаем, он вынес обе чашки на улицу. Элоди уже стояла на мощенной камнем дорожке, которая шла вокруг дома.

Поблагодарив его, она сказала:

– Лучший запах на свете – запах приближающейся грозы.

Джек согласился с ней, и оба присели на край дорожки.

– Так что же, – спросила она, сделав глоток, – делает в музее детектив с отмычками?

– Меня наняли поискать тут кое-что.

– То есть вы охотник за сокровищами? У вас есть карта и все такое прочее? А на карте крестик – «копать здесь»?

– Что-то вроде того. Только без крестика. В этом и загвоздка.

– А что вы ищете?

Он поколебался, вспомнив пункт о неразглашении в контракте, который заставила его подписать Розалинд Уилер. Нарушать правила – это ладно, тут Джек не имел ничего против, но вот нарушать обещание – последнее дело. Хотя, по правде говоря, Элоди ужасно нравилась ему, и он почему-то понимал: ей сказать можно.

– Видите ли, – начал он, – женщина, которая наняла меня, в порошок меня сотрет, если я вам что-нибудь расскажу.

– О, мне уже интересно!

– Но мое благополучие вам до лампочки, как я вижу.

– А что, если я пообещаю никому не рассказывать? Я никогда не нарушаю обещаний.

К черту Розалинд Уилер: не она его убьет, так он сам лопнет от любопытства.

– Я ищу камень. Синий бриллиант.

От удивления ее глаза стали еще больше.

– «Синий Рэдклифф?»

– Что?

Она раскрыла рюкзачок и вынула оттуда книжку – старую, с пожелтевшими страницами.

– «Эдвард Рэдклифф: его жизнь и любовь», – прочитал Джек вслух название книги. – Это имя я видел на кладбище.

– Раньше это был его дом, да и сам камень, как явствует из названия, принадлежал семье Рэдклиффов.

– Никогда не слышал, чтобы его так называли. Моя клиентка говорила, что он принадлежал ее бабушке, женщине по имени Ада Лавгроув.

Элоди покачала головой, – видимо, это имя было ей незнакомо.

– Эдвард Рэдклифф забрал бриллиант из семейного сейфа в банке летом тысяча восемьсот шестьдесят второго года, чтобы его натурщица, девушка по имени Лили Миллингтон, надевала камень, позируя для картины. Говорят, что она его украла, а позже убежала с ним в Америку, разбив Рэдклиффу сердце. – Осторожно перелистывая хрупкие страницы, Элоди добралась до центральной вкладки с иллюстрациями и показала ему фотографию с подписью «La Belle», пояснив: – Вот она, Лили Миллингтон. Натурщица Эдварда Рэдклиффа и любовь всей его жизни.

Взглянув на снимок, Джек ощутил что-то очень похожее на дежавю, но тут же сообразил: еще бы, он же столько раз видел это лицо и эту картину – она напечатана на каждом втором сувенирном пакете, которые субботние посетители выносят из магазина подарков при музее. Но тут Элоди вынула из рюкзака другое фото и, держа его в двух руках, словно реликвию, протянула Джеку. Та же самая женщина, только здесь она была именно женщиной, а не богиней, как на картине, – может быть, потому, что это был снимок. Она была прекрасна, но особенно в ней привлекала даже не красота, а та раскованная смелость, с которой она смотрела на фотографа. И опять Джеку стало не по себе, точно он взглянул в лицо человеку, которого видел прежде. И не только видел, но и любил.

– Откуда это у вас?

Волнение в его голосе удивило Элоди, легкая морщинка любопытства залегла меж ее бровей.

– С работы. Фото было в рамке, а она принадлежала Джеймсу Стрэттону. Я – хранитель его архивов.

Имя Джеймса Стрэттона ровным счетом ничего не говорило Джеку, и все же вопрос сорвался с его губ сам собой, прежде чем он успел подумать:

– Расскажите о нем. Чем он занимался? Как случилось, что он обзавелся архивами, которые стоит сохранять для потомства?

Элоди ненадолго задумалась.

– Меня никто еще не расспрашивал о Джеймсе Стрэттоне.

– Мне интересно.

Джек не кривил душой, хотя вряд ли бы смог объяснить, откуда взялся этот острый интерес.

Ответ прозвучал слегка насмешливо, но было видно, что ей приятно.

– Стрэттон был предпринимателем, очень успешным – он и сам происходил из богатой и влиятельной семьи, – а еще социальным реформатором.

– В смысле?

– Возглавлял разные комиссии и комитеты, которых в викторианские времена было много. Все они стремились улучшить жизнь бедных, но те, что учреждал он, и вправду добивались этой цели. У него были большие связи, красноречие, безграничный запас терпения и решимость. А еще он был добрым и щедрым. Именно по его инициативе отменили закон о бедных, по его инициативе строились дома для детей, оставшихся без родителей, а сами дети брались под опеку государства. Его влияние распространялось на все уровни общества: членов парламента он убеждал принимать нужные законы, богатых коммерсантов и предпринимателей склонял к щедрым пожертвованиям, тем, кто работал непосредственно с бедняками, платил, чтобы они могли выходить на улицы и раздавать еду тем, кому не на что было ее купить. Он посвятил свою жизнь помощи другим людям.