Я скептически смотрю на него. Должно быть, он считает меня дурочкой. Он не думал о моей свободе, когда привел мою лошадь в Вустер и отдал меня в руки Джорджа и Изабель.

— Тогда почему ты не отпустил меня к матери, когда приехал за Маргаритой Анжуйской?

— Тогда я не знал, что они будут обращаться с тобой, как с заключенной. Я считал, что в семье ты будешь в безопасности.

— Это все из-за денег, — говорю я. — Пока они держат меня у себя, Изабель может претендовать на все наследство нашей мамы.

— И пока твоя сестра не протестует, они могут держать твою мать под замком. Джордж получил все земли твоего отца, и, если Изабель получит земли твоей матери, их огромные уделы объединятся в один, и перейдут по наследству только одному из Уориков: ребенку Изабель. А до тех пор и Изабель и все ее богатство будут в распоряжении Джорджа.

— Я не имею права говорить с королем, как же я смогу отстоять свои права?

— Я мог бы стать твоим представителем, — немедленно предлагает Ричард. — Если ты хочешь, чтобы я служил тебе. Я могу поговорить с ним ради тебя.

— Зачем тебе это?

Он улыбается. В глубине его темных глаз таится лукавое приглашение.

— А ты как думаешь? — тихо отвечает он.

* * *

«А ты как думаешь?». Этот вопрос летит за мной, как песня любви, пока я бегу через промозглый сад в комнаты Изабель. Руки мои замерзли, а нос покраснел от холода, но никто не замечает, как я сбрасываю с плеч плащ и сажусь у огня, делая вид, что слушаю их болтовню о платьях и маскараде, хотя в моих ужас все еще звучит его вопрос: «А ты как думаешь?».

Пора одеваться к обеду. Я, как служанка, должна расправить кружево на платье Изабель. Я должна передать ей флакон с духами, открыть ее шкатулку. На этот раз я служу ей без обиды; я почти не замечаю, что она просит жемчужное ожерелье, затем меняет свое мнение, и передумывает снова. Мне не важно, что она носит жемчуг, украденный у кого-то ее мужем. Я просто беру драгоценность из шкатулки и кладу ее обратно, затем беру снова. Больше она ничего не сможет у меня украсть, потому что у меня есть защитник.

Один благородный человек встал на мою сторону, и он такой же брат короля, как и Джордж. Он принц Дома Йорков, и мой отец любил и учил его, как собственного сына. По праву рождения он наследник престола после Джорджа, но более любим, более стоек и верен, чем Джордж. Если выбирать среди молодых Йорков, то Джордж будет самым красивым, Эдуард очаровательным, но только Ричард самым верным и надежным.

«А ты как думаешь?» Вместе с этим вопросом он одарил меня озорной улыбкой, его темные глаза посветлели; он почти подмигнул мне, словно это была шутка, наш восхитительный секрет. Я собиралась быть осторожной и спросить его, почему он хочет мне помочь — а он посмотрел на меня так, словно я сама знаю ответ. И в этом вопросе, в блеске его улыбки было что-то такое, что мне хочется смеяться даже сейчас, когда моя сестра берет в руки серебряное зеркало и кивает мне, чтобы я застегнула жемчуг у нее на шее, хотя пальцы мои дрожат.

— Что с тобой? — холодно говорит она, ее глаза встречаются с моими в отражении серебряного зеркала.

Я не собираюсь признаваться.

— Ничего.

Изабель поднимается из-за стола и идет к двери. Ее фрейлины собираются вокруг нее; двери открываются, за ними Джордж и его семья ждут, чтобы она присоединилась к ним. Для меня это сигнал идти в свою комнату. По общему мнению я ношу настолько глубокий траур, что не могу выходить в общество посторонних. Только Джордж, Изабель и я знаем, что это правило введено ими: они не позволяют мне никого видеть, ни с кем говорить, они держат меня в колпачке, как пойманного ястреба. Раньше это знали только я и Джордж с Изабель, теперь Ричард знает тоже. Ричард догадался, потому что с детства знал нас с Изабель. Он был моему отцу почти сыном, он знаком с Уориками. Ричард достаточно внимателен, чтобы подумать обо мне и догадаться, как мне живется в доме Изабель, и каковы истинные причины ее опеки. Что я просто в плену у них.

Я делаю реверанс Джорджу и опускаю глаза вниз, чтобы он не заметил моей улыбки. В моей голове звучит мой вопрос: «Зачем тебе это?». И его ответ: «А ты как думаешь?».

* * *

Когда раздается стук в дверь женской гостиной, я открываю ее сама, ожидая увидеть за порогом слугу с блюдами для моего ужина, но перед мной стоит Ричард в великолепном дублете и штанах из красного бархата. Его отделанный соболем плащ, откинут за спину, словно он, не спеша, прогуливался по галерее.

Я ахаю:

— Ты?

— Я решил, что будет удобнее зайти к тебе, пока подают ужин, — говорит он, заходя в комнату и усаживаясь в кресло Изабель у камина.

— В любой момент могут войти слуги с моим ужином, — предупреждаю я.

Он небрежно пожимает плечами.

— Ты подумала о нашем разговоре?

Конечно, думала, каждую минуту после нашей встречи.

— Да.

— Хочешь, чтобы я представлял тебя в этом вопросе? — он опять улыбается мне, как будто предлагает самую веселую игру, как будто приглашает не в заговор против сестры и опекуна, а на танец.

— Что мы будем делать? — я пытаюсь быть серьезной, но улыбаюсь в ответ.

— О, — шепчет он. — Уверен, нам придется часто встречаться.

— Здесь, у нас? Очень часто?

— По крайней мере, один раз в день. Чтобы составить правильный заговор, я хочу видеть тебя один раз в день, или, может быть, два раза. Хотя мне было бы удобнее видеть тебя все время.

— И что бы мы делали?

Он подтягивает носком сапога стул поближе к своему креслу и жестом приглашает меня сесть. Я повинуюсь: он приручает меня, словно поглаживает ястреба. Он наклоняется ко мне, его теплое дыхание щекочет мне шею.

— Мы будем разговаривать, леди Энн, что же еще?

Если я немного поверну голову, его губы коснутся моей щеки. Я сижу неподвижно, почти не дыша.

— Итак? Что бы ты хотела? — спрашивает он меня.

Я хотела бы, чтобы этот восхитительный спектакль длился весь день. Я хотела бы, чтобы он, не отрываясь, смотрел на меня, как мой старый друг из беспечного детства.

— Но как ты рассчитываешь добиться возвращения моего состояния?

— Ах, да, состояние. На мгновение я совершенно забыл о состоянии. Ну, во-первых, я должен поговорить с тобой, чтобы точно знать, чего ты хочешь. — он снова наклоняется ко мне. — Я хотел бы сделать именно то, что ты хочешь. Ты должна управлять мной. Я буду твоим паладином, верным рыцарем, таким, какой нужен девушке. Как в сказке.

Его губы касаются моих волос, я чувствую его тепло.

— Девушки могут быть очень глупыми, — говорю я, стараясь казаться взрослой.

— Совсем не глупо желать мужчину, готового служить тебе, — замечает он. — Если я смогу найти даму, которая примет мою службу и подарит мне свою благосклонность, я торжественно поклянусь жить для ее безопасности и счастья.

Он слегка откидывается назад, чтобы видеть мое лицо. Я не могу оторвать взгляда от его темных глаз. Я чувствую, как краснеют мои щеки, но не в силах отвернуться.

— И тогда я поговорю с моим братом о тебе, — говорит он. — Тебя не смогут выдать замуж против твоей воли, твою мать не смогут насильно держать в монастыре.

— А король послушает тебя?

— Конечно. Без сомнения. Я встал на его сторону, как только смог держать меч в руках. Я его верный брат. Он любит меня, а я люблю его. Мы братья по крови и оружию.

В дверь стучат, и Ричард одним плавным движением оказывается за ней так, что когда слуги открывают дверь и входят с полудюжиной блюд и небольшим кувшином эля, они не могут видеть его. Они накрывают стол, расставляя тарелки и наливая эль, а затем ждут, чтобы служить мне.

— Вы можете идти, — говорю я. — Закройте за собой дверь.

Они кланяются и выходят, и Ричард появляется из тени и придвигает к столу еще один стул.

— Можно?

Это самый восхитительный ужин в моей жизни. Мы пьем из одного кубка, он ест из моей тарелки. Я забываю, как ужинала в одиночестве, ела без удовольствия, только, чтобы утолить голод. Он берет с блюда кусок тушеной говядины и предлагает его мне, а сам вытирает куском хлеба соус. Он хвалит оленину и настаивает, чтобы я тоже попробовала, он разделяет со мной пирожное. Между нами нет никакой неловкости, словно мы снова стали детьми; веселье играет в нас, словно пузырьки воздуха в чистом ручье.

— Мне пора идти, — говорит он. — Скоро в зале начнется ужин, и меня будут искать.

— Они подумают, что я стала обжорой, — я смотрю на пустые блюда на столе.

Он встает, я поднимаюсь тоже, вдруг чувствуя неловкость. Мне хочется спросить, когда и где мы увидимся снова, но чувствую, что не могу заговорить об этом.

— Увидимся завтра, — легко говорит он. — Ты пойдешь на утреннюю мессу?

— Да.

— Задержись, когда Изабель уйдет, и я подойду к тебе.

Я хлопаю в ладоши:

— Очень хорошо.

Его рука лежит на дверной ручке, он собирается идти. Я кладу руку на его рукав, я просто не могу не коснуться его. Он с улыбкой поворачивается и осторожно наклоняется, чтобы поцеловать руку, которая покоится на его рукаве. Вот и все, вот и все. Одно прикосновение — не поцелуй в губы, не ласка, но от этого легкого касания мои пальцы горят, как в огне. А потом он исчезает за порогом.

* * *

В своем темно-синем вдовьем платье я прохожу за Изабель в часовню, бросая осторожный взгляд в сторону главного нефа, где король с братьями слушают мессу. Королевская скамья пуста, там никого нет. Я чувствую болезненный укол разочарования и думаю, что ему не удастся увидеться со мной. Он обещал быть здесь утром, но не пришел. Я становлюсь на колени позади Изабель и пытаюсь сосредоточиться на молитве, но латинские слова кажутся бессмысленной скороговоркой звуков, сквозь которые слышится: «Увидимся завтра. Ты пойдешь на утреннюю мессу?».

Когда служба заканчивается, и Изабель поднимается, я не встаю вместе с ней, я опускаю голову, словно полностью погружена в молитву. Она нетерпеливо вздыхает, а затем оставляет меня в покое. Ее дамы выходят из часовни, я слышу, как за ними закрывается дверь. Священник, стоя спиной ко мне, убирает с алтаря святые дары, а я, сложив руки и закрыв глаза, начинаю молиться так истово, что не слышу, как Ричард подходит и встает на колени рядом со мной. Я чувствую его прежде, чем успеваю открыть глаза — легкий аромат мыла и чистый запах кожи новых сапог, тихий шелест одежды, когда он опускается на колени, запах раздавленного цветка лаванды под его ногой и, наконец, тепло его руки поверх моих сплетенных пальцев.

Я медленно, словно просыпаясь, открываю глаза, и он улыбается мне.

— О чем ты молишься?

Кажется, это самый подходящий момент, чтобы сказать: «О тебе».

— На самом деле ни о чем.

— Тогда я скажу тебе, что ты должна молиться о своей свободе и свободе своей матери. Должен ли я просить Эдуарда за вас обеих?

— Не мог бы ты попросить об освобождении мамы?

— Я мог бы это сделать? Ты действительно этого хочешь?

— Конечно. Как ты думаешь, она могла бы вернуться в замок Уорик? Ее пустят туда? Или она сможет вернутся в какой-то из других наших домов? Как ты думаешь, она захочет остаться в Болье, даже если ее освободят?

— Если она решит остаться в аббатстве и будет управлять своими землями оттуда, у тебя не будет ничего, и тебе все равно придется жить у сестры, — тихо говорит он. — Если Эдуард простит и освободит ее, она по-прежнему останется богатейшей женщиной, но никогда больше не появится при дворе; будет жить богатой отшельницей. Тебе придется жить с ней, и у тебя не будет ничего своего до самой ее смерти.

Священник убирает чашу в хранилище, перелистывает страницы Библии и вкладывает шелковую закладку между листов, потом почтительно кланяется кресту и идет к двери.

— Иззи будет в ярости, если не получит состояния моей матери.

— А что будешь делать ты, не имея ничего? — спрашивает он.

— Я могла бы жить с мамой.

— Ты действительно хотела бы жить в уединении? И не иметь приданого. Только то, что она захочет дать тебе. Если ты в будущем захочешь выйти замуж… — он замолкает, словно эта мысль только что пришла ему в голову. — А ты хочешь выйти замуж?

Я простодушно смотрю на него.