Очевидно, что мы не можем пойти к Джорджу и Изабель, которые будут вне себя от гнева, узнав о событиях сегодняшнего дня; и я наотрез отказываюсь вернуться в странноприимный дом колледжа Святого Мартина в плаще посудомойки. В конце концов, наш родственник архиепископ Томас Баучер приглашает нас к себе во дворец на любой удобный для нас срок. Это еще больше усугубляет его участие в нашем тайном бунте против семьи, но Ричард шепчет мне, что архиепископ никогда не обвенчал бы нас, если бы не имел личного разрешения Эдуарда. Сейчас мало что происходит в Англии без ведома короля-Йорка и его королевы. Значит, пока я считала нас беглыми любовниками, действовавшими тайно, женившимися по любви и скрывшимися от мира ради медового месяца, на самом деле все было не так. Все никогда не было «так». Я думала, что планировала свою жизнь без ведома других людей, но оказалось, что король и мой враг, его сероглазая королева, знали об этом все время.


Ламбертский дворец, Лондон, лето 1472


Это наше лето, наше время. Каждое утро я просыпаюсь, чтобы увидеть, как золотые солнечные лучи пробиваются сквозь стекла окна, выходящего на реку, и крадутся к лицу Ричарда, спящего в моей постели, как ребенок. Простыни сбиты в комок после ночи любви, красивое вышитое покрывало наполовину сползло с кровати на пол, огонь в камине почти превратился в пепел, но никто не смеет войти в комнату, пока мы не позовем: это наше лето.

Теперь я понимаю рабскую преданность Изабель Джорджу, страстную привязанность короля к королеве. Теперь я даже могу понять, почему мать королевы Жакетта умирает от горя после утраты человека, за которого она вышла замуж по любви. Я узнала, что значит любить мужчину, чьи желания совпадают с моими, чья страсть освободила меня, чье закаленное в битвах гибкое молодое тело лежит рядом со мной каждую ночь, принося мне радость; мое второе замужество совершенно изменило мою жизнь. Я имела мужа, но я никогда не была потрясена, возбуждена и опустошена. Я была женой, но не возлюбленной. Для Ричарда я стала женой и любовницей, советником и другом, партнером во всех делах, попутчиком, товарищем по оружию. С Ричардом я из девочки превратилась в женщину.

— Что слышно о разрешении? — лениво спрашиваю я однажды утром, когда он старательно целует меня, считая вслух. Он собирается досчитать до пятисот.

— Ты сбила меня, — жалуется он. — Какое разрешение?

— На нашу свадьбу. От папы.

— Ах, это — оно идет. Ты же знаешь, такие дела могут занять несколько месяцев. Я написал, и мне ответят. Я скажу тебе, когда получу его. На чем я остановился?

— Триста два, — напоминаю я.

Мягкие губы касаются моего соска.

— Триста три.

Мы проводим вместе каждую ночь. Когда Ричарду надо явиться ко двору, выехавшему на лето в Кент, он отбывает на рассвете с друзьями — Бракенбери, Ловеллом, Тирреллом и полудюжиной других — и возвращается в сумерках; так он успевает повидаться с королем и приехать ко мне домой. Он клянется, что мы никогда не расстанемся, даже на одну ночь. Я жду его в большой комнате для гостей Ламбертского дворца с ужином, сервированным на двоих, а он приходит усталый и пыльный с дороги, ест, пьет и рассказывает новости. Он говорит, что новый ребенок королевы умер, и она тиха и печальна. Говорят, что ее мать Жакетта умерла в тот же день; некоторые люди слышали плач русалки под башнями замка. Он крестится и тут же смеется над собой за глупое суеверие. Я под столом сжимаю кулак в знак против колдовства.

— Леди Риверс была замечательной женщиной, — признает он. — Когда я ребенком впервые увидел ее, она показалась мне самой страшной и самой красивой женщиной, которую я когда-либо видел. Но когда она признала меня своим родственником, когда Элизабет вышла замуж за Эдуарда, я стал любить ее и восхищаться ею. Она всегда была так добра к своим детям — и не только к ним, ко всем детям королевской семьи — и предана Эдуарду; она делала для него все, что могла.

— И все-таки она стала моим врагом, — отвечаю я. — Но я помню, что, когда я впервые увидела ее, она показалась мне замечательной. И ее дочь королева тоже.

— Теперь ты бы пожалела королеву, — говорит он. — Она очень страдает, потеряв мать и ребенка.

— Но у нее есть еще четверо детей, — говорю я не очень уверенно. — И один из них сын.

— Мы, Йорки, любим жить большой семьей, — говорит он, улыбаясь мне.

— И что?

— Поэтому я подумал, может быть, нас стоит лечь в постель и попробовать сделать маленького маркиза?

Я чувствую, что краснею, и моя улыбка выдает желание.

— Может быть, — говорю я.

Он знает, что я имею в виду «да».