— Повелитель!

Радж, старший евнух, переваливаясь с боку на бок, спешил к нему, разгоняя на ходу девушек. Камал почему-то даже обрадовался, что они исчезли.

— Вам следовало бы предупредить заранее о своем приходе, — мягко упрекнул Радж. Камал улыбнулся пожилому евнуху с огромным животом, гладкими, как у ребенка, щеками, и лысой, словно яйцо, головой: евнух скорее всего брил голову, воображая, что это придает ему больше достоинства. Камал считал Раджа столь же умным, сколь и безгранично преданным. Он правил гаремом железной рукой, не допуская ни ссор, ни скандалов, и сумел поладить даже с матерью повелителя.

— Я знаю, куда идти, Радж, — заверил Камал, но евнух все-таки проводил господина к покоям матери, остановился на пороге и низко поклонился Джованне.

— Повелитель! — коротко провозгласил он. Камал оглядел покои матери. Она многое изменила здесь за последние полгода, и обстановка теперь являла собой странную смесь арабского и европейского стилей. С противоположной стены свисала темно-зеленая бархатная драпировка, украшенная яркими цветами из дамасского шелка. Дверной проем был выложен лучшим итальянским мрамором. На резных полочках была расставлена фарфоровая и хрустальная посуда. Пол устилали толстые шерстяные ковры, усеянные разбросанными повсюду подушками. Но мать, кроме того, добавила несколько итальянских кресел с резными подлокотниками. На другой стене висели многочисленные картины, вещь неслыханная, мало того, запретная в мусульманском мире. Мать сидела в кресле, но, как только Камал вошел в комнату, торопливо поднялась.

— Сын мой, — тихо воскликнула она. — Я счастлива твоим желанием разделить со мной ужин.

— Я тоже рад, мадам.

Он легонько прикоснулся губами к ее щеке.

— Ты так добр к одинокой матери.

— У вас нет причин для одиночества, — сухо заметил Камал.

Мать, не отвечая, кивнула Раджу, и тот, в свою очередь, хлопнул в ладоши. Три девушки-рабыни внесли закрытые крышками серебряные блюда и осторожно расставили их на низком столе. Прекрасный костяной фарфор, салфетки, вилки и ножи уже были разложены на столе — еще один европейский обычай, презираемый мусульманами.

Европейская кухня оказалась для Камала приятной неожиданностью после арабской. Он наслаждался кровавым бифштексом и тушеным картофелем, но весьма умеренно пил ароматное красное вино. За ужином они почти не разговаривали. Наконец Камал, чувствуя приятную сытость, со вздохом откинулся на подушки и поднял маленькую китайскую чашечку с кофе на золотом филигранной работы блюдце. Рабыня подала ему зернышки граната на серебряной тарелочке. Мать нетерпеливым жестом отпустила девушку и поднесла к губам бокал с вином. Мусульманам, особенно женщинам, запрещалось пить вино. Но мать все-таки была итальянкой, хотя и приняла ислам, чтобы стать второй женой отца.

Джованна осторожно поглядывала на сына поверх краев хрустального бокала. Жаль, что он так похож на Хар эль-Дина, омерзительного старого распутника. Но Алессандро и ее сын, и она сделала все возможное, чтобы он стал не только мусульманином, но и настоящим итальянцем. Правда, она плохо знала Камала.

— Алессандро, — мягко сказала она по-итальянски, я прошу тебя о милости.

Камал властно поднял руку:

— Прежде чем вы изложите свою просьбу, мать, я должен выяснить кое-что. Скажите, почему вы, воспользовавшись моей печатью, приказали одному из капитанов уничтожить два корабля графа Клера.

Значит, ему уже обо всем известно! Джованна надеялась улучить подходящий момент, чтобы все рассказать сыну, но теперь это уже не важно. Придется ей, беззащитной женщине, воззвать к чести и благородству Алессандро.

Джованна чуть заметно улыбнулась, но ответила достаточно серьезно:

— Это вендетта, сын мой. Для того чтобы отомстить, пришлось ждать двадцать пять лет. Теперь, когда ты стал всемогущим беем, я прошу тебя помочь мне.

Камал удивленно поднял густые брови.

— Месть, мадам? Из-за вас я стал предателем, лгуном, нарушившим договор с влиятельным английским аристократом. Клянусь Богом, мадам, да сознаете ли вы, что наделали?

Джованна скромно потупилась, хорошо зная, что Алессандро, подобно отцу, обладает даром читать по глазам, и тяжело вздохнула, увидев на своих руках маленькие коричневые пятнышки — признак неумолимо надвигающейся старости.

— Алессандро, пожалуйста, выслушай меня, прежде чем строго судить. Двадцать пять лет назад я была захвачена в плен твоим отцом, привезена в Оран, в его гарем, жалкой рабыней. Невольницей, а ведь я была графиней, генуэзской аристократкой!

— Мадам, все это мне уже известно. Вы провели здесь половину жизни, но не пленницей, а второй женой моего отца. И до сих пор я не подозревал, что вы недовольны своим положением.

Он оглядел богато обставленную комнату.

— Но все эти годы я по-прежнему оставалась узницей! Ты жил в Европе и видел, какой свободой пользуются женщины! Они повсюду гуляют, бывают в обществе, появляются на людях с открытым лицом, без чадры.

Расслышав дрожь гнева в голосе матери, Камал спокойно заметил:

— Вы отклоняетесь от темы, мадам. Хотя, по-видимому, вендетта отчасти оправдывает вашу глупость.

— Я расскажу тебе обо всем, сын мой, — уже сдержаннее ответила Джованна, но, заметив стоявшего в дверях Раджа, мгновенно замолчала. Трудно сказать, много ли знает евнух, но Джованна прекрасно понимала, что Радж ненавидит ее и не доверяет, хотя ухитрялся ничем не выказать своих чувств. Сердитым взмахом руки она отослала Раджа и умоляюще взглянула на сына.

— Двадцать шесть лет назад я была помолвлена с богатым английским аристократом, в жилах которого течет итальянская кровь. Его зовут Энтони Уэллз, граф Клер, и это имя хорошо известно банкирам и владельцам судоходных компаний. Полгода он проводит в Англии, остальные полгода — в Генуе. Именно он повинен в постигшей меня участи.

Камал хмурился, но по-прежнему сохранял хладнокровие.

— Но почему граф Клер отважился на такое? Джованна тяжело, прерывисто вздохнула и убедительно изобразила боль и отчаяние, заломив руки.

— Собственно говоря, в этом повинен не столько он, сколько потаскуха, которую граф привез из Англии. Одна из его любовниц, английская шлюха, проведала о нашей помолвке и предложила большие деньги твоему отцу за мое устранение. Граф женился на этой твари, а я… я провела жизнь в заточении.

— Но неужели граф Клер не узнал о том, что сделала жена? — все еще хмурясь, допытывался Камал.

— Да, но только после свадьбы. Твой отец признался мне в этом.

— И граф ничего не предпринял? Не попытался исправить содеянное зло?

Джованна жалобно всхлипнула.

— К тому времени он так запутался в сетях этой дряни, что без памяти в нее влюбился. Кроме того, она уже была беременна его ребенком.

— Каким же образом удалось англичанке разыскать моего отца и предложить ему награду?

— Не знаю, но так или иначе я провела здесь слишком много лет не по своей воле. Оба они заслуживают моей ненависти, Алессандро, и должны быть наказаны за свою подлость.

«Твоя ненависть уже уничтожила два корабля и покрыла меня бесчестьем», — подумал Камал, но вслух лишь негромко бросил:

— Продолжайте.

— На их совести еще одно ужасное преступление. Меня схватили вместе со сводным братом графа, ни в чем не повинным молодым человеком, которого немедленно казнили. Насколько я понимаю, граф ему не доверял и был рад избавиться от Чезаре Беллини, блестящего умницы, мужчины, который, вероятно, рано или поздно завладел бы графским поместьем в Генуе.

— Графиня Клер все еще жива?

— Да. У них двое взрослых детей. Плоды обмана сделали их еще богаче.

— Но почему бы просто не рассказать мне все с самого начала? Почему вы действуете за моей спиной? Нравится выставлять меня лгуном и убийцей в глазах людей?

— Никто, сын мой, не узнает, что корабли былизахвачены берберскими пиратами. И ни в чем нас не заподозрит. Я сделала все, чтобы тебя защитить.

— Защитить? — разъяренно вскричал Камал. — Невероятно! Если вы так желали отомстить, мать, почему не попросили Хамила о помощи?

— Хамил рассмеялся бы мне в лицо. Джованна заранее подготовилась к этому вопросу.

— Алессандро, твой сыновний долг — вернуть матери утраченный покой. Твой отец считал меня ничтожеством, пригодным лишь для того, чтобы ублажать его в постели, а Хамил относился, как к матери сводного брата, христианке, не стоящей его внимания.

«Но Хамил был совсем не таков!» — подумал Камал, глядя в чашку с кофе.

— Теперь… когда вы поиграли с графом как кошка с мышью, — медленно выговорил он, — хотите, чтобы я приказал его убить? Именно об этом одолжении просили?

Джованна подалась вперед, не в силах скрыть охватившее ее возбуждение.

— Хочу, чтобы они страдали так же, как терзалась я. Хочу, чтобы их привезли сюда и дали мне право свершить правосудие! Потаскуху, пожалуй, лучше всего продать на невольничьем рынке — пусть проведет остаток дней, прислуживая хозяину и терпя побои и оскорбления! Графа же… графа я отправлю на рудники.

— Вижу, жажда мести отравила ваш разум, — холодно бросил Камал, с отвращением расслышав, каким ядом пропитано каждое слово. — Когда граф Клер обнаружит, что именно мы уничтожили суда, неужели, по-вашему, станет сидеть сложа руки? Да понимаете ли вы, что может сделать с нами военный флот Англии?!

На ресницах Джованны мгновенно и весьма своевременно повисли слезы.

— Я… — пробормотала она, — уверяю, сын мой, ни одного свидетели не осталось в живых. Граф не сумеет доказать вину берберских пиратов. Я была очень осторожна! И намеренно позволила графу узнать, что большая часть корабельного груза появилась в Неаполе. Скоро, Алессандро, подлый негодяй появится при неаполитанском дворе, чтобы узнать правду. И тогда он от меня не уйдет!

Камал пристально уставился на женщину. Неужели это его мать?

— Хотите, чтобы я послал в Неаполь людей с приказом захватить графа? Но это так же легко можно сделать в Генуе.

— Нет, Алессандро. Я сама отправлюсь в Неаполь, под чужим именем, конечно. И когда он появится, предстану перед ним и открыто обвиню в преступлениях. Он будет далеко от своей генуэзской крепости, друзей и слуг. И я захвачу его и привезу в Оран, чтобы ты вершил над ним суд.

— Вы давно все продумали, не так ли?

— О да, — призналась она, снова опуская глаза. — Очень давно. У женщины, даже если она мать бея, мало занятий в гареме. Кроме того, при дворе много французских эмигрантов, тайных сторонников Наполеона. Я использую одного из них, бесчестного молодого аристократа. Не тревожься, сын мой. Он — игрушка в моих руках и сделает все, что велю я. Исчезновение графа припишут французам, и твое имя останется незапятнанным.

— А дети графа?

Джованна понимала, что сын не захочет мстить детям Энтони, которых считал невиновными в деяниях отца. Он так отвратительно мягок, совсем не то, что его безжалостный родитель, а она… она куда более жестока и коварна, чем считал старый дурак Хар эль-Дин!

— После исчезновения графа его место займет сын, — мягко, с сочувственными нотками в голосе, откликнулась Джованна. — Дочь, вне всякого сомнения, выйдет замуж за англичанина. Они уже взрослые и смогут пережить горе.

— Как-то я спросил, не хотите ли вы вернуться в Геную, и вы отказались. Именно потому, что в Италии у вас недостаточно сил бороться против графа Клера?

— Да, сын мой.

Камал в глубоком раздумье сложил руки на груди.

— Не будь вы моей матерью, — наконец сказал он, — вас ждала бы позорная смерть. Вы обесчестили меня, выставили предателем. Я пришлю Хасана за печатью. И завтра уведомлю вас о своем решении. Но как только все это кончится, вы больше никогда не будете жить в этом дворце.

Джованна затаила дыхание, не в силах поверить своим ушам. Она умоляюще взглянула на Камала, стискивая дрожащие руки, но тот быстро поднялся. Женщина всхлипнула. Одержав эту победу, она многое потеряла.

— Пожалуйста, Алессандро…

— Благодарю за ужин, мадам, — холодно перебил Камал и направился к выходу.


Бей раздраженно оглядел девушку, с трудом припомнив, кто она такая. Подарок суданского посла! На ней было болеро[8] из мягкого желтого шелка, застегивающееся под высокими острыми грудками, и шелковые шальвары, собранные у щиколоток. Да, прелестна и очень молода, с густыми каштановыми волосами и огромными зелеными глазами.

Девушка бросила на него кокетливый взгляд сквозь полуопущенные ресницы и улыбнулась.

— Господин, — прошептала она и, встав на колени, коснулась губами его кожаных туфель.

— Встань, — резко велел он. Улыбка на ее лице померкла, и Камал заметил, что она дрожит, — без сомнения, боится, что не угодила ему.

Камал глубоко вздохнул и мягко произнес:

— Тебя зовут Майя?

— Да, повелитель.

— Ты красива, Майя.

Он погладил ее по шелковистым волосам.

— Сколько тебе лет?