– Мой отец – врач, – сообщил Пол. – Он любит помогать людям.

Девушка кивнула, и взгляд ее исполнился… жалостью к нему, внезапно осознал Пол. Раскаленные иглы гнева пронзили его до самых кончиков пальцев.

– В чем дело? – процедил он. Она покачала головой:

– Ни в чем. Ты прав. Мне нужна была помощь. И он помог.

Прядь волос, темная с рыжиной, выбилась из хвоста и упала ей на лицо. Пол вспомнил, какие мягкие у нее волосы, как он трогал их, пока она спала, такая безмятежная и теплая, и с трудом подавил желание протянуть руку и убрать прядь ей за ухо.

– У отца была сестра!

Полу почудился тихий ровный голос отца, рассказывающего семейную историю. Может, все она врет, эта беременная девчонка, про встречу с его отцом в старом доме?

– Знаю. Джун. Она похоронена на склоне горы рядом с домом. Там мы тоже были.

Иглы гнева проникли глубже, Пол часто, прерывисто задышал. Почему его злит, что она это знает? Какая ему разница? И все же он кривился, представляя, как она вслед за его отцом поднимается на какую-то гору, к месту, которого он в жизни не видел.

– Ну и что? – выпалил он. – Ну и что, что вы там были, что с того?!

Она хотела ответить, но передумала, повернулась и направилась к кухне. Длинный хвост при каждом шаге бился о спину. У нее были прямые, изящные плечи, и она шла медленно, с осторожной грацией танцовщицы.

– Подожди! – крикнул Пол, но, когда она оглянулась, он не знал, что сказать.

– Мне нужно было где-то остановиться, – тихо произнесла она. – Больше тебе обо мне знать нечего, Пол.

Он проводил ее взглядом. Она исчезла в кухне. Он слышал, как открылась и закрылась дверца холодильника. Пол отправился наверх и достал из нижнего ящика стола папку с фотографиями, которые хранил после того памятного разговора с отцом.

Сунув папку под мышку, он прихватил гитару и вышел на крыльцо, без рубашки, босой. Сел на качели и начал играть, поглядывая на девушку, бродившую по дому: из кухни в гостиную, оттуда в столовую. Она съела йогурт и долго стояла перед книжными полками матери, пока наконец не вытащила какой-то роман и не устроилась с книжкой на диване.

Музыка успокаивала Пола как ничто другое. Он попадал в иную реальность, где его руки двигались сами собой, зная, какой струны коснуться. Прозвучала последняя нота, и Пол замер с закрытыми глазами, позволив мелодии раствориться в воздухе.

Никогда больше. Ни этой музыки, ни этого момента, никогда, никогда не будет.

– Ух ты!

Он открыл глаза. Девушка стояла, прислонившись к дверному косяку. Она вышла на крыльцо со стаканом воды и села.

– Твой отец прав, – протянула она. – Потрясающе!

– Спасибо. – Он опустил голову, скрывая довольную улыбку, и взял аккорд. Музыка освобождала его, гнев исчез. – А ты как? Играешь?

– Нет. Хотя училась на пианино.

– У нас есть пианино, – Пол кивнул на дверь, – пойдем.

Она улыбнулась, но улыбка не затронула глаз.

– Я не в настроении. И потом, ты действительно очень-очень хорошо играешь. Как настоящий профессионал. Мне было бы стыдно при тебе барабанить «К Элизе» или что-нибудь в том же духе.

Он улыбнулся:

– «К Элизе». Знакомая штука. Можем сыграть дуэтом.

– Дуэтом, – кивая, повторила она и слегка нахмурилась. Затем подняла глаза и спросила: – А ты единственный ребенок?

Он удивился:

– И да и нет. То есть у меня была сестра-близнец. Она умерла.

– Ты о ней когда-нибудь думаешь?

– Конечно. – Он смутился и отвел взгляд. – Вернее, не то чтобы о ней, я ее не знал. О том, какой она могла быть.

Он вспыхнул – надо же, разоткровенничался с девчонкой, которая свалилась к ним как снег на голову и к тому же бесила его.

– Вот так вот, – сказал он. – Теперь твоя очередь. Расскажи о себе. Что-нибудь, чего не знает мой отец.

Розмари испытующе посмотрела на него.

– Я не люблю бананы, – выдала она в конце концов. Он засмеялся, а следом за ним и она. – Нет, правда, не люблю. Что еще? В пять лет я упала с велосипеда и сломала руку.

– Я тоже, – ответил Пол. – Тоже сломал руку, в шесть лет. Упал с дерева. – Он вспомнил, как его подняли с земли и как сияло небо, пока отец нес его к машине, – небо, полное солнца и листвы. – Слушай-ка! Хочу тебе кое-что показать.

Он отложил гитару и взял тонкую стопку черно-белых фотографий.

– Это то самое место? – спросил он, протягивая ей одну из них. – Где ты встретилась с моим отцом?

Она взяла снимок, рассмотрела, кивнула:

– Да. Только там теперь все по-другому. Здесь симпатичный домик – видишь, цветочки на окнах, занавесочки. А сейчас там никто не живет, окна разбиты, ветер гуляет. Когда я была маленькая, мы забирались туда с двоюродными братьями и сестрами. Нас отпускали играть на холмах, и мы договорились, что это будет понарошку наш домик. Братья нас пугали – вроде там водятся привидения, а мне он всегда нравился. Даже не знаю почему. Бывало, я забиралась туда и мечтала, кем стану, когда вырасту.

Пол забрал фотографию и, как много раз прежде, стал разглядывать людей перед домом, словно надеясь узнать от них все о своем отце.

– О таком ты не мечтала, – сказал он через некоторое время, поднимая глаза.

– Нет, – тихо отозвалась она, – никогда.

Пару минут оба молчали. Солнце косо пробивалось сквозь кроны деревьев и бросало тени на крашеный пол крыльца.

– Твоя очередь, – сказала она.

– Моя очередь?

– Расскажи что-нибудь, чего не знает твой отец.

– Я поступаю в Джуллиард, – выпалил Пол. Слова прозвучали ярко, как музыка. Он еще никому об этом не говорил, только матери. – Я был первым в списке, а на прошлой неделе меня приняли. Пока отец пропадал.

– Здорово. – Она улыбнулась, немного грустно. – Хотя если честно, я рассчитывала услышать, например, что ты любишь из овощей. Но колледж – это здорово, Пол.

– Ты тоже хотела поступать, – догадался он, лишь сейчас сообразив, как много она потеряла из-за беременности.

– Я и поступлю. Обязательно.

– Мне, наверное, придется самому за себя платить, – сказал Пол в попытке сравнять шансы: под ее решимостью явно прятался страх. – Отец-то против. Хочет, чтобы я выбрал что-нибудь понадежнее. Затея с музыкой ему категорически не нравится.

– С чего ты взял? – резко бросила она. – Думаешь, все про него знаешь? Ошибаешься.

Пол не нашелся с ответом.

От улицы их отделяла шпалера, густо увитая белым и фиолетовым клематисом, поэтому, когда к дому одна за другой подъехали две машины, отца и матери, – странное дело, среди дня! – Пол увидел лишь ослепительные хромовые проблески. Ребята переглянулись. Хлопнула дверца, затем другая, за крыльцом раздались шаги и негромкие, напряженные голоса родителей. Розмари открыла рот, словно собираясь их окликнуть, но Пол приложил палец к губам и помотал головой.

– Подумать только – именно сегодня, – говорила мать, остановившись на дорожке. – На этой неделе! Если б ты только знал, Дэвид, сколько боли ты нам причинил.

– Прости. Ты права. Надо было позвонить. Я собирался.

– По-твоему, этого достаточно? А может, мне тоже испариться? Вот так просто, как это сделал ты, – уехать и вернуться бог знает с кем, безо всяких объяснений. Как бы тебе это понравилось?

Отец не ответил. А Пол вспомнил одежду на песке и множество вечеров, когда мать приходила домой не раньше полуночи. «Дела», – неизменно вздыхала она, сбрасывала в холле туфли и, минуя ванную, падала в постель. Пол скосил глаза на Розмари – та сосредоточенно изучала собственные руки.

– Она всего лишь ребенок, – после долгого молчания раздался голос отца. – Ей шестнадцать, она беременна и жила в заброшенном доме совсем одна. Я не мог ее там оставить.

– Это что, пресловутый кризис среднего возраста? – едко поинтересовалась мать, и Пол представил, как она проводит пальцами по волосам.

– Кризис среднего возраста? – Отец говорил ровно, задумчиво, словно оценивая симптомы. – Возможно. Там, в Питтсбурге, я понял, что уперся в стену, Нора. В молодости я был очень целеустремленным человеком, просто не мог позволить себе роскоши быть иным. Я поехал в родные места, чтобы кое-что понять, а в моем старом доме оказалась Розмари. Это не похоже на простое совпадение. Не знаю, не могу объяснить, ты сочтешь меня сумасшедшим. Но пожалуйста, поверь мне. Я в нее не влюблен. Дело не в этом. Ничего такого никогда не будет.

Пол взглянул на Розмари. Она так низко склонила голову, что он не видел лица, но ее щеки пылали. Она прятала глаза, яростно отрывая заусенец.

– Я уже не знаю, чему верить, – протянула мать. – А главное, что ты устроил все это именно сейчас, Дэвид. Знаешь, где я только что была? Водила Бри к онкологу. На прошлой неделе ей сделали биопсию. Опухоль в левой груди небольшая, прогноз хороший, но ведь злокачественная!

– Я не знал, Нора. Мне очень жаль.

– Нет! Не трогай меня, Дэвид.

– Кто будет оперировать?

– Эд Джонс.

– Эд – прекрасный хирург.

– Дай-то бог. Словом, Дэвид, только твоего кризиса мне и не хватало.

Полу показалось, что время замедлило бег. Бри, – Бри с ее быстрым смехом, которая могла часами слушать, как он играет; музыка плыла между ними, и слова были не нужны. Бри закрывала глаза и раскачивалась на качелях, купаясь в мелодии. Пол не мог представить себе жизни без своей замечательной тетушки.

– Чего ты от меня хочешь, Нора? – спрашивал между тем отец. – Хочешь – я останусь, а хочешь – уеду. Но я не могу выгнать Розмари. Ей некуда идти.

В наступившей тишине Пол, едва осмеливаясь дышать, ждал, что скажет мать, и мечтал, чтобы она продолжала молчать.

– А как же я? – вдруг выпалил он, изумив сам себя. – Мое мнение не считается?

– Пол? – Голос матери.

– Я здесь, – сказал он, подхватывая гитару. – На крыльце. Мы с Розмари.

– Боже милосердный… – Отец возник у крыльца, чисто выбритый, в свежем костюме. Он похудел и выглядел уставшим. Впрочем, как и мать, которая через миг присоединилась к нему.

Пол поднялся, не сводя глаз с отца.

– Я поступаю в Джуллиард, пап. На прошлой неделе звонили – я принят. И я пойду туда.

Он ждал, что отец заведет свою обычную песню про ненадежность карьеры исполнителя даже классической музыки. О множестве дорог, открытых перед Полом, о том, что всегда можно играть и сколько угодно наслаждаться этим, но зарабатывать надо чем-то более серьезным. Он ждал упорных возражений, резонных доводов, угроз, наконец. И заранее готовился к отпору. А отец, к величайшему удивлению Пола, только кивнул и сказал:

– Молодец. – Его лицо на секунду смягчилось, было видно, что он доволен. Когда он снова заговорил, голос звучал спокойно и уверенно. – Если это действительно то, чего ты хочешь, – поступай, учись и будь счастлив.

Пол неловко топтался на крыльце. Много лет при разговорах с отцом ему казалось, что он пытается с разбега пробить лбом стену. Сейчас стена таинственным образом исчезла, а он все бежал в пустоту.

– Я горжусь тобой, сынок, – добавил отец. Все смотрели на Пола, и у него на глазах выступили слезы. Не зная, что сказать, он опустил голову и пошел прочь с гитарой в руке, сначала просто чтобы избежать их взглядов и не позориться, но затем припустил бегом.

– Пол! – крикнула вслед Нора.

Он затормозил, развернулся – и вдруг увидел мать другими глазами: какая она бледная, как нервно обхватила себя руками, как некрасиво растрепалась на ветру ее модная прическа. Он подумал о Бри и опухоли, вспомнил слова матери о том, что они с сестрой стали очень похожи, и похолодел от страха. Потом вспомнил отца в грязной рубашке и брюках, с черной щетиной, почти уже бородой, и спутанными волосами. Даже сейчас, несмотря на его опрятность и спокойствие, все равно было видно, что он изменился. Безупречный, педантичный, непогрешимый отец Пола стал другим человеком.

И Розмари, которая молча слушала их разговор, сложив руки на груди, каким-то образом участвовала в фантастическом преображении отца, и Пол снова очень испугался всего происходящего.

И он побежал.

Мистер Ферри и миссис Пул помахали Полу со своих крылечек. В ответ он на бегу поднял гитару. Он был уже в трех кварталах от дома, в пяти, в десяти. На другой стороне шоссе, перед низким бунгало, стоял автомобиль с работающим двигателем. Хозяин, должно быть, что-то забыл и заскочил в дом – портфель взять или пиджак. Пол остановился. Желто-коричневый «гремлин», самая уродливая тачка во вселенной, проржавела по краям. Пол перешел улицу, открыл водительскую дверцу, сел. Никто не крикнул, не выбежал из дома. Пол захлопнул дверь, передвинул сиденье, освобождая место для ног, пристроил гитару на сиденье рядом.