«Зачем он это пишет?»

Кончился танец, Нафис очнулась от грез. Она огляделась и медленно побрела к дивану, где сидела до этого, положила сумочку и взяла свой стакан с апельсиновым соком.

Мимо, насвистывая, шел Салман. Он откровенно удивился, увидев ее за столиком.

— Хелло! Неужели ты с тех пор сидишь здесь? Идем со мной, я познакомлю тебя с Аминой.

— Что за Амина? — уныло спросила Нафис.

— Я расскажу тебе о ней. Идем.

Нафис встала и со стаканом направилась за ним.

Посредине галереи, прислонившись спиною к стене, одиноко стоял человек среднего роста и потягивал виски. Ему было лет тридцать пять — сорок, черная повязка закрывала один глаз. Увидев его, Салман улыбнулся. Тот ответил взмахом руки. Салман шел медленно и рассказывал:

— Это сын раджи Ратипура. Ты заметила повязку? Он ранен. Современный способ разрешения споров! Он утверждал, что Саида здесь красивее всех, а Удай Синг возражал и говорил, что нет, красивее миссис Чопра.

— Саида? Та, у которой дядя министр? Так она и в самом деле красавица, этот господин говорил истинную правду, тут и спорить не о чем, — сказала Нафис.

— Ты же не видела Амину. Поэтому-то я и хочу вас познакомить. Пройдем вот сюда. — И Салман стал пробираться между стульями в банкетный зал.

Нафис шла следом, робея под оценивающими взглядами, которые бросали на нее мужчины. Они прошли в отдаленный уголок зала, скрытый колоннами от посторонних взглядов. У стены полукругом стояли мягкие кресла, а перед ними несколько низких столиков. Здесь собрался интимный кружок.

В центре восседала ослепительная молодая особа в дорогом сари фисташкового цвета и парчовой блузке, усеянной искорками мелких бриллиантов. Каждый раз, когда она поднимала глаза, в них отражался блеск бриллиантов и рассыпался тысячами искр. Она держала стакан виски и подшучивала над сидевшим рядом господином.

Салман представил ей Нафис.

— Амина! Это моя сестра Нафис. Она все хотела познакомиться с вами, вот я и сказал ей, что с восьми утра до часу ночи вы принимаете в клубе…

Амина рассмеялась.

Нафис хотела извиниться за бесцеремонность Салмана, но та не дала ей этого сделать. Она дружески взяла Нафис за руку, легонько потянула ее к себе, усадила рядом и сказала:

— Это правда. А что делать дома? Даже ребенка няня приводит сюда. Здесь собираются все мои друзья, мы и обедаем здесь. Кормят тут прекрасно. Кроме того, не за тем же мы ездим в Найниталь, чтобы сидеть затворницами. Что вы будете пить? — Но тут она спохватилась: — Ах да, познакомьтесь с моим мужем.

И она показала на еще бодрого, с цветущим лицом господина рядом. У него было почти молодое лицо, свежесть которого делала только привлекательной его седину, а открытые, как у ребенка, губы придавали ему совсем наивный вид. Он был влиятельным чиновником из управления лесного хозяйства.

Сложив лодочкой руки, Нафис приветствовала его, он ответил медленным поднятием руки, на какое-то мгновение задержал на Нафис проницательный взгляд и снова занялся своим стаканом.

— Вы не назвали, Амина, настоящее имя вашего супруга и не упомянули также, что он дровяной король, — заметил Салман.

Амина расхохоталась.

— Или просто пень.

Муж даже и бровью не повел и молча продолжал тянуть виски.

Нафис не слышала этой реплики. Она уловила за колонной голос Джавида и прислушивалась к тому, что он рассказывал своему собеседнику.

— Шадилал, — говорил он, — я уверяю вас, что собственными глазами видел Суман. Почему вы мне не верите? Ну что вам за дело, где и когда? При случае я и это скажу. И кроме того, я хотел…

— Ладно, ладно, мой друг, — перебил его незнакомый голос, — за нее ты получишь сполна. А вот другая, братец, оказалась кривой.

— Кривой? — изумленно прошептал Джавид.

Послышался приглушенный смех.

— Да, брат, кривой. Один глаз был у нее стеклянный. А сделан был здорово, я вначале и сам не разобрался. Знал бы ты, как разозлился Чопра, когда в самый такой момент у нее выпал глаз… — И снова послышался сиплый приглушенный смех.

— Да что с вами? — донесся до Нафис голос Амины, и она вздрогнула.

— Простите.

Салман пристально посмотрел на нее.

— Она и здесь, и нет ее, — продекламировал он. — Нафис, ты была сейчас в Лакнау?

— Кажется.

«Приехал, приехал», — послышалось от дверей. В зал вошел мужчина и направился к стойке бара. Он стоял в профиль, и Нафис смогла рассмотреть его. Хорошо было видно узкое вытянутое лицо, острый подбородок, маленький, прищуренный, часто моргающий глаз. Он подошел к бару, схватил оставленный кем-то стакан и стал жадно пить.

Военный, сидевший у бара на высоком стуле, насмешливо спросил:

— Дорвался, друг?

— Вы были на дровяном складе? — поинтересовалась красивая дама.

— Неужели сбежала? — притворно удивился бородатый сикх.

Вошедший зло бросил стакан об пол. Все повернулись на звон стекла. Но он, ни на кого не глядя, направился через зал к женщине, что сидела за столиком в углу. Это была несказанно тощая анемичного вида особа с лошадиным лицом и резкими мужскими движениями, с падающей на узкие, словно прорезанные бритвой, глаза прядью волос и плоской грудью. Она была совсем пьяная, поворачивалась то к одному, то к другому мужчине и громко разговаривала с ними. Один из сидевших с ней был в белой гандистской шапочке, длинной рубахе с разрезами по бокам, такой же, как носил Джавахарлал Неру, в сюртуке и свободных широких брюках. На другом был сюртук светло-коричневого цвета и длинные брюки, свисавшие складками, третий был в синем шерстяном костюме.

— Опять старая история? — закричал, подходя к ней, тот, с острым подбородком. — Ты снова звонила ее мужу и наплела такого, что он тут же примчался. Ты ревнуешь? Ревнуешь меня к каждой хорошенькой женщине. Я вытряхну из тебя твою паршивую душонку…

— Возьмите себя в руки, — посоветовал ему господин в гандистской шапочке, на всякий случай засучивая рукава. — Она дала вам отставку, и вы решили сорвать зло на других? У вас есть доказательства, что она звонила по телефону?

Женщина с лошадиным лицом проговорила в нос:

— Что ему нужно получить — пусть берет, что хочет бросить — пусть бросает… Когда ты ей был нужен, она увлекала тебя, не стал нужен — выгнала. А теперь поплачь. Садись, Тхакур-сахиб. Господин капитан, дайте, пожалуйста, платок, я вытру ему слезы.

Тот, что был в синем костюме, выхватил из кармана шелковый платок, благоухающий духами. И протянул его женщине.

— Так вы еще вздумали издеваться, — взревел Тхакур. — Хорошо же, подлецы, я припомню вам! У меня отобрали имение, земли, отобрали усадьбу. Вам и этого кажется мало! Теперь вы отняли у меня любовницу. Но что из этого досталось вам? Свиньи! — Он схватился руками за голову, побрел к стойке, взял полный стакан виски и уже хотел выпить, но какая-то внезапная мысль удержала его. Он стоял так с минуту, затем медленно опустился на пол, прижал к груди стакан и зарыдал.

Нафис стало не по себе. Мужчина валялся на полу и хныкал, как упрямый ребенок. Но после того, что она услышала, что она теперь знала о Джавиде, все остальное казалось не важным. Все спуталось в голове. Не о той ли Суман шла речь в письме Юсуфа? Но какое отношение она имеет к Шадилалу, откуда ее знает Джавид? Нафис встала и обратилась к Салману:

— Пойдем. Наверное, уже около десяти.

Салман встал, и они пошли к выходу.

За одним столиком громко спорили.

— …Нельзя было избирать Джагат Прашада от Конгресса, — горячился старый конгрессист, со стаканом апельсинового сока в руке. — Если вы не знаете, то я могу рассказать вам, что этот джансанговец[23] виновен в резне, которая произошла в Шахджаханпуре. Что из того, что теперь он стал конгрессистом? Этот святоша и впредь будет хранить лишь одно — собственную выгоду…

— Но господин Салим раньше тоже был членом Мусульманской лиги, — возразил его собеседник. — А ведь ему разрешили заведовать магазином нормированных продуктов.

— И это глупо. Разрешение должен был получить Мангал, — не унимался старик.

Остальные за столом рассмеялись и заговорили все разом.

— Ну разве это подходящая личность, ваш Мангал? Он же нелюдим, он не сумеет ладить с начальством, он не сумеет ни провести собрание, ни выступить с убедительной речью… Он ни разу не появлялся в Найнитале, хотя здесь каждое лето собирается все общество…

— Да, теперь только эти качества принимаются в расчет, — сокрушенно вздохнул старик. — А сколько лет провел Мангал в тюрьмах, чтобы приблизить час освобождения страны. Сколько раз его избивали, сколько лет он ходил, одетый в грубый кхаддар? Сколько лет он не брал в рот ни капли вина, скольким людям помог и сейчас помогает, об этом теперь никто не вспомнит. Теперь самые надежные сторонники Конгресса — это те, кто сидит здесь в клубе, пьет вино и играет в «шестьдесят шесть»! — Голос старика гремел, и он повернулся к столику в углу, за которым играли в карты два министра.

— Господин Шарма, это не «шестьдесят шесть», это бридж, — заметил кто-то.

Старик рассмеялся полным горечи смехом.

— Да, теперь изменились не только люди, изменились также слова и их значение. И слово «конгресс» становится у народа синонимом «теплого местечка»… Вот поэтому я и бросил политику. Решил я поинтересоваться делами одного приюта, но бросил и это. Кажется, каким бы делом ты ни занимался сейчас, оно все равно ведет тебя к подъезду какого-нибудь министра…

— Да, вы ведь бросили приют. Я был опечален, когда узнал об этом. Что там у вас произошло, господин Шарма?

— Трудно сказать, что произошло. — Старик замолчал и принялся за апельсиновый сок. Перед его глазами появился наивный, простой и обаятельный образ той девушки из приюта. Где-то она теперь, все там, смирилась? Или сбежала?

Выходя из клуба, Нафис обернулась еще раз и посмотрела кругом. Каким реальным и в то же время каким призрачным и фальшивым был весь этот мирок! Какие сладкие мечты и какая горькая действительность. Все они были обычными людьми, но больше походили на движущиеся тени, на блуждающих духов, на потерявшие покой привидения, которые смеются, не зная чему, говорят, не думая что, тянутся к красоте, не отдавая себе отчета в том, что такое красота, проливают слезы, не подозревая, что такое горе.

Она вышла. Салман задержался у входа, с кем-то разговаривая. Нафис спустилась по лестнице и по берегу озера добралась до площади. Носильщики паланкина еще издали бросились к ней. Они хватали и отталкивали друг друга, переругивались и каждый старался обогнать других.

Неполная луна уже спустилась к самому краю неба и висела над горизонтом. Бледным неверным светом освещала она этих одетых в черные, бурые, серые лохмотья людей, на плечах которых покоился весь груз существования тех, кого она оставила в клубе, груз, возложенный неизвестно с каких времен и по какой день. Их натруженные руки взлелеяли таких, как она, под босыми ногами дрожала земля. Вместе с ними жили их музыка и танцы, их жизни, их вино и опьянение, их красота и их страсти. Вдали группа носильщиков разложила костер и сидела вокруг него. Слышалась печальная мелодия горцев. Песня уносилась далеко, отражаясь от зеленых вершин, и эхо ее заполняло собой все пространство.

Джавид тоже увидел уходившую Нафис. Он направился другой дорогой, наперерез Салману. Он подошел туда, где Нафис торговалась с носильщиками, и спросил:

— Ты домой, Нафис? Так рано? Ведь еще нет десяти.

Нафис испугалась его неожиданного появления, но собралась с духом и ответила, что ей надо идти, что мама не совсем здорова и Нилам тоже.

В это время подошел и Салман. Она видела, как он бежал, очень быстро, скользя по гальке. Салман остановился рядом с паланкином, вытащил из кармана брюк сигареты, протянул Джавиду. Из другого кармана он извлек зажигалку, дал Джавиду прикурить, закурил сам.

— Нафис, ты обратила внимание на старуху, которая продает на углу бетель?

— Не-ет, — протянула Нафис, усаживаясь в паланкин. Я никогда не обращала на нее внимания. А ты стал заглядываться на старух? В ней есть что-нибудь особенное?

— Видишь ли, у нее один глаз стеклянный. И сделан так искусно, что я сперва даже не заметил…

Нафис насторожилась и подняла голову. Значит, тот разговор слыхал и Салман? Но как это могло быть — ведь он без умолку разговаривал с Аминой?

— Ну а какое отношение к нам имеет эта старуха и ее стеклянный глаз? — только и спросила она.

Салман пропустил ее слова мимо ушей. Он обратился к Джавиду:

— Господин Джавид, у вас сигарета потухла. Держите зажигалку! Не надо много думать, господин Джавид. В мире плохо живется тем, кто много думает.

10