— Значит, по-вашему, я могу поступать на эту работу?

— Должен. И работать там старательно, не считаясь со временем, работать лучше, чем кто-либо другой. Я уверен, что никто не может продемонстрировать такое качество труда, как мы. На любой работе.

Суман поднялась.

— До свидания, господин Юсуф, до свидания, господин Рафик, я отняла у вас столько времени.

— Ну что вы, что вы. — Он встал и проводил ее до дверей. Поднялся и Юсуф. Суман еще раз попрощалась с обоими и вышла.

Пробило десять. Но на улице еще царило оживление. У ворот рынка на Лайош-роуд при тусклом свете фонарей распродавали овощи, оставшиеся от дневной торговли. У подъезда кино ждали рикши, они полулежали в колясках, вытянув ноги на велосипедные седла, и бормотали песенки из кинофильмов.

У Суман были деньги, чтобы заплатить рикше. Но она все-таки пошла пешком. Она повторяла про себя каждое слово, сказанное доктором Рафиком. И чем больше она думала над его словами, тем острее чувствовала, будто снова отправляется в какую-то неизведанную дорогу, готовится стать на такой путь, о многих каменистых милях которого она не имеет ни малейшего понятия.

Она повернула к Назирабаду, кварталу кустарей, прошла мимо всех этих людей, которым ночь не отдых, вышивальщиков, которые и ночью шили золотом по тончайшему муслину, мимо штопальщиков, цветочниц, мимо хозяев дешевых харчевен и сновавших около посетителей ребятишек в грязных, засаленных рубахах, с тарелками в руках. Все это, как в калейдоскопе, промелькнуло перед глазами, и через несколько минут она дошла до поворота на Аминабад.

Теперь, чтобы добраться домой, ей нужно было идти прямо, а потом повернуть к мосту Джаолала. Она перешла на левую сторону улицы и тут неожиданно для себя остановилась. В витрине мануфактурного магазина, рядом с лавкой ювелира Рикхабдаса, висело сари того волшебного цвета, назвать который Суман не могла, но любила больше всех других цветов. Казалось, что в этом сари воплотилось все умение мастеров, веками выделывавших воздушные чандери[26]. Все беспримерные, непревзойденные образцы искусства, которые веками демонстрировала Индия в производстве тончайших тканей, воплотились в этом сари. Взгляд скользил по воздушной сетке из белых и зеленых нитей, и нельзя даже было определенно сказать — существует ли это сари в действительности или это лишь игра воображения. Сари заканчивалось золотистой каймой, о которую плескались волны этого изумрудного моря, покрытого нежными цветами. Разбросанные по кайме красные и белые капли переливались, как драгоценные камешки в кольце невесты.

Как бы она выглядела в нем? Она даже стала машинально притопывать ногой, ей показалось, что она танцует в этом сари. Она берет подол сари кончиками пальцев и оттягивает в сторону, и тут она как бы сливается с небом, нежной зеленью, растворяется в воздухе, кругом рассыпаются красные и белые драгоценные самоцветы, сотканная из золотых лучей сеть обволакивает все вокруг, с неба начинают срываться звезды и падают к ее ногам… А она все танцует, танцует, танцует… Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три…

И тут она увидела, что воздух и в самом деле стал зеленоватым, сари поползло и исчезло в проникшей в витрину руке, на запястье которой были золотые браслеты. Сари ползло и приоткрывало того, кто его снимал с витрины. Суман отпрянула в изумлении — перед ней за стеклом витрины стояла Сохни!

Суман машинально протянула вперед руки, руки, на которых не было украшений, и попыталась остановить Сохни. Но вместо того, чтобы дотянуться до Сохни, она сжала себе шею, на которой тоже не было украшений, и к горлу подкатил ком, а потом она почувствовала что-то холодное на шее и поняла, что это ее старая дешевая черная сумка из пластика, в которой бренчала мелочь.

…Сохни открыла сумочку, вытащила несколько новых, еще не смятых бумажек и протянула их продавцу, ее холеная рука взяла пакет с сари, и ее красивые золотые туфельки отправились к машине с красными колесами.

Голос Рафика звучал в ушах Суман:

«…Неужели вам не хочется, чтобы на вас было красивое сари, на ногах изящные туфли, в ушах, на шее и запястьях рук сверкали украшения, чтобы вы ездили в роскошной машине по фешенебельным курортам, чтобы в вашей сумочке не переводились деньги, чтобы вы могли купить все, что захочется… Вся беда в том, что цену, которую надо заплатить за это, вы лично считаете слишком высокой…»

Дрожащими руками она схватила себя за горло, и крик отчаяния замер у нее в груди.

«Сохни, Сохни, вернись! Это очень невыгодная сделка, ты расплачиваешься слишком дорогой ценой. Отбрось это золото, верни это волшебное сари, разорви в клочки и выбрось на ветер новые хрустящие деньги… Куда ты идешь, Сохни? Не смей садиться в эту машину».

Она вытерла полой своего ситцевого сари набежавшую на глаза слезу и пошла к дому. За поворотом к арсеналу улица не освещалась, и Суман стало страшно. Лучше бы она наняла рикшу. В этих переулках случались разные происшествия.

У нее с собой был фонарик, но он почти не светил. Суман шла ощупью и все-таки за углом наткнулась на что-то мягкое и живое, чуть не наступила на него. Она отпрянула, прижала сумочку к груди, сама прислонилась спиною к стене и замерла в испуге. Сердце стучало, казалось, оно вот-вот подкатит к горлу и выпрыгнет. Руки и ноги похолодели, одна туфля свалилась с ноги, когда она метнулась в сторону, и осталась лежать около того мягкого, что чуть заметно шевелилось около мусорного ящика.

Собака приподняла голову, посмотрела на нее, дружелюбно помахала хвостом и снова свернулась комочком у мусорного ящика.

Суман погладила ее и потянулась за своей туфлей. И тут она увидела, что у мусорного ящика, прижавшись к собаке, лежит ребенок. Суман так и застыла в оцепенении. Это же Мину!

Суман присела на корточки и посветила девочке в лицо. Девочка пошевелила рукой с зажатыми в ней пестрыми тряпицами, и рука снова бессильно упала на землю. Ну конечно же, это Мину.

Суман повесила сумочку на плечо и, обняв девочку обеими руками, подняла с земли.

Собака повернула к ней голову и уныло, с бесконечной тоской в глазах посмотрела на нее. Суман прижала к себе девочку, потом нагнулась и ласково потрепала собаку.

— Прости меня! Иди и ты с нами! Пойдем!

Собака медленно встала и побрела вслед за Суман.

12

Госпожа Сахават Хусейн искупалась, вышла на веранду, остановилась там под большим электрическим вентилятором и стала сушить волосы.

— Вернулись из Найниталя и сразу будто в ад угодили, — ворчала она.

Повар давно уже ждал на полу рядом с тахтой. Около него стоял лоток с мясом и овощами. Рядом с карандашом в руках сидела Нилам и переписывала груду грязного белья, которое собирались отдать в стирку. На другом конце тахты расположилась Нафис. Она копалась у себя в сумке, вынимала оттуда все лишнее, ненужное в городе и складывала горкой на тахте. У стены стояли — один на другом — два больших, еще не распакованных ящика, а рядом с ними на полу валялись развязанные узлы с постелями.

Госпожа села на тахту поближе к повару. Она глядела вниз, на лоток, и спросила:

— А курицу почему не купил? Зачем тебя послали из Найниталя на день раньше? Чем прикажешь кормить гостей, ведь сегодня у нас гости?

— Госпожа, мунши ничего не сказал мне про курицу, — оправдывался повар.

— Мама, я никак не могу найти флакон с духами. Нет ли его в твоей сумочке? — спросила Нафис.

— Я давно говорю, что наш домоправитель совсем из ума выжил. Сколько раз напоминала ему: приедешь, сразу же ступай на базар, в воскресенье можно недорого купить курицу… Нет. Дочка, у меня в сумке нет твоих духов… Нилам, а почему это постели до сих пор не вынесли просушить? Куда исчезли Гафур и садовник?.. Флакончик-то крошечный, куда-нибудь завалился. Посмотри в коробке с лекарствами… О чем это я?.. Да, этот мунши стал совсем никуда не годен. Нилам, ты, никак, собираешься отдать в стирку и это нейлоновое сари? Совсем ничего не соображаешь? После поездки в Найниталь ты стала очень рассеянная… Скажи мунши, чтобы купил курицу. Сама не ходи — занимайся обедом… Нилам, где мои ключи? Не эти, а та большая связка? Вот, полюбуйтесь на нее! У Салмана! Зачем ты отдала их Салману?.. Нашла флакон? Я же сказала, что валяется где-нибудь… О чем это я только что говорила? Да, скажи этой скрипучей развалине, чтобы сейчас же шел и не возвращался без курицы. Знать ничего не хочу…

В дверь, тяжело дыша, протиснулся Салман с огромной корзиной, которую он держал перед собой обеими руками.

— Все вещи внесли в дом, а самое дорогое бросили. — Он, отдуваясь, опустил корзину у тахты.

— Ой, Салман, — недовольно вскрикнула Нафис. — Нельзя ли потише!

— Вот видите, дорогая тетя. За доброе дело в этом доме платят только упреками! Я тащил эту громадную корзину, а молодая госпожа недовольна. Кто займется этой корзиной? Здесь фрукты, молодая госпожа.

— Позови Гафура, я занята делом, — отмахнулась Нафис.

— Делом? — Салман широко раскрыл глаза, показывая, как он удивлен. — Тетушка, поздравляю вас, — торжественно обратился он к госпоже. — Ваша дочь нашла себе дело. Видимо, у нас скоро разразится революция!

Нахмурившись, Нафис продолжала разбирать сумку. Салман опустился рядом с ней на тахту, запустил руку и достал оттуда пилку для ногтей.

— Это что такое? — Салман рассматривал вещицу со всех сторон.

Нафис кипела от злости, но сдерживалась. Она промолчала.

— Удобная вещица. Вот ею я и открою корзину с фруктами.

— Сейчас же положи пилку, — не выдержала Нафис. — Мама! — В голосе Нафис уже дрожали слезы.

— Салман, не приставай к ней. Она сегодня не в настроении.

Салман встал с тахты.

— Тетушка, открыть корзину? Хорошо бы сегодня приготовить фруктовый пудинг.

— Как угодно. Я думаю заказать пирожное. Нилам, где ключи? Дочка, не сиди под вентилятором с мокрыми волосами. О чем я сейчас спрашивала? Да, Нилам, где ключи?

— Ключи? — Салман схватился за карманы. — К счастью, я взял их у Нилам. Она уже хотела отдать их мунши, а тот ведь спрячет их так старательно, что сам не сыщет до судного дня. Нилам, я никак не пойму, почему ты так добра к мунши?

Нилам стыдливо закрылась шарфом и отвернулась.

Салман возился с замком, а сам исподтишка наблюдал за Нафис. Та чувствовала, что он следит за ней, но делала вид, что ничего не замечает.

Салман открыл замок, приподнял крышку, бегло осмотрел содержимое корзины, выбрал большой сочный абрикос и сунул его в рот. Потом взял веточку с вишнями и подкрался сзади к Нафис.

Нафис повела плечом и сердито взглянула на него.

Он сел рядом.

— Боже мой, кажется, у нее и в самом деле плохое настроение, а мне хотелось поговорить с вами, мисс, о таком серьезном деле…

Зазвонил телефон.

— Салман, сынок, послушай, кто там, — крикнула госпожа со двора, где она приказывала, как развесить постели для просушки.

Салман побежал к телефону. Вскоре вернулся и сел рядом с Нафис.

Госпожа спросила со двора, кто звонил.

— Никто. Набрали не тот номер, — ответил Салман.

— А ведь ты с кем-то говорил, — покосилась на него Нафис.

— Я сказал тому господину, что тут еще до него у всех испортилось настроение, поэтому нам недосуг слушать еще испорченный телефон. — А потом заговорщицки понизил голос: — Ты знаешь, что в Найнитале я учился у горцев колдовству? Серьезно. Хочешь испытать? Я могу через десять минут представить пред твои очи любого человека, ну, например, братца Юсуфа.

Нафис покраснела.

— Может, мама написала ему, что мы приехали? — спросила она, стараясь быть безразличной.

Салман прокричал:

— Тетя, вы сообщали Юсуфу, что мы сегодня возвращаемся в Лакнау?

— Ой, — притворно сердито взглянула на него Нафис. — Кто тебя просил вмешивать в это маму?

— Нет, дорогой, — услышала она раздраженный голос. — Не сообщала. Мы столько пробыли в Найнитале, а он даже не удосужился послать нам письмо. Так зачем же я стану писать ему?

Нафис внимательно посмотрела на Салмана. Тот, как бы прося у нее прощения, схватился за уши и уже серьезно заметил:

— Кажется, и у тетушки испортилось настроение.

Нафис улыбнулась.

Салман подсел поближе.

— Так прочитать заклинание? И через десять минут здесь появится Юсуф. Начинать?

Нафис схватила сумку и поднялась. Салман удержал ее.

— Подождите минутку. Чтобы заклинание подействовало, надо, чтобы тот, кто вызывает чужую душу, сидел перед читающим заклинание, иначе оно подействует наоборот: тот, кого вызывают, больше никогда не появится в этом доме! Посиди здесь одну минутку, ведь надо же испытать силу волшебства.