В душе Ларисы летали качели – от восторженного замирания до неприятно-реалистического раздражения. Она вспоминала, что за весь день настроение Костина почти не менялось, только временами на него находило как-то ребячье озорство, как будто он о чем-то вспоминал, и это делало его безумно счастливым.

В редакции Гуляева появилась в четыре часа дня. Она застала ту самую суету, которая предваряет окончательную сдачу материалов, разработку макета и подписание свежего номера газеты. В отделе информации она увидела только Лену Пестик, которая что-то ворчала, правя свой текст.

– Что, секвестируем? – пошутила Лариса.

– Не то слово, половину газеты оставили под какую-то «информационную бомбу» от Гунара. Самого «бомбиста» нет и не будет больше месяца. Материалы будет присылать с курьером. Там, понимаешь ли, «репортаж с внедрением».

– Понятно, – разочарованно протянула Лариса, – а с чем связано-то «внедрение»?

– В курсе только ответственный. Знаю, что вопрос решился давно, Гунар поэтому уже три недели в отпуске. Чтобы правдоподобней все было…

Лариса вспомнила, что Гунар что-то такое говорил про какую-то контору, за которой давно уже наблюдает. Но она тогда слушала не очень внимательно – свои дела, дочка и, опять же, Костин.

– У нас отдел что-то совсем пустой, – бросила в воздух Лариса.

– Ребята на заданиях, а Сумарокова в командировке. Вчера в четыре часа утра уехала, уж не знаю почему, но только Илга предложила ей взять редакционную машину, а та отказалась. Георгий-то, сама знаешь, в Москве, – Лена оторвалась от своего материала, – уж не знаю, кто отвозил Сумарокову в три часа ночи на вокзал!

«Вокзал, опять вокзал – видимо, у всех вчера был день расставаний!» Лариса постаралась избавиться от подозрительности. Ей на минуту показалось, что именно Костин отвез на вокзал Сумарокову. Иначе почему он так рано оказался в ресторане, почему он повторял, что почти не спал ночью, почему он говорил, что очень счастлив?! Все это промелькнуло у нее в голове, но потом она себя одернула: «Вряд ли, почему он тогда не отправился домой спать?! А предложил мне прогулку на целый день!» Успокоив себя таким образом, Лариса еще немного покрутилась в редакции, отвлекая дежурных от их хлопот, и покинула редакцию в совершеннейшем душевном беспорядке.


«Славная она, и лицо такое хорошее, правильное, и фигурка. Все есть, но… ничего нет, – думал Вадим о вчерашнем дне. – Да, на фоне Лили все меркнут и кажутся «беззубыми», что ли. Как она на меня смотрела? Словно Дюймовочка на крота, безропотно. В ней чувствуется какая-то безграничная преданность. Если бы я захотел, мог бы воспользоваться правом «красивого человека», – думал Вадим о вчерашнем дне. Была у него такая теория, которую он озвучивал в тесном кругу близких приятелей. От этой теории попахивало дешевым ницшеанством, но самому Вадиму она очень нравилась.

– Видите ли, красивые люди – это особая каста. Им позволено все или почти все. Они не рискуют оказаться смешными или жалкими, они без страха и сомнений предъявляют свои права, будучи совершенно уверенными в их законности. Представьте себе некрасивого мужчину, который вздумал ухаживать за красивой женщиной. Он будет жалок! Красивый мужчина в этой ситуации станет героем, поскольку обречен на успех, даже в случае неуспеха. Красивым людям удается все – и власть, и творчество, и жизнь! И, что самое любопытное, красота определяет их мировоззрение. Она формирует их психологию, психологию победителя.

– Тем не менее в Спарте тебя бы сбросили со скалы еще в младенчестве, – как-то заметил его приятель.

– Это почему же? – встрепенулся неприятно удивленный Костин.

– А у тебя верхний правый клык криво сидит!

Этот небольшой изъян в практически идеальной внешности Костина не портил. Более того, придавал ему некоторую мужественность и обаяние.

Костин лелеял свою теорию и обожал проверять ее на практике. Вот и сейчас он был уверен, что, попробуй он соблазнить Ларису Гуляеву, несомненно, в этом преуспел бы. Размышления на подобные темы совершенно не противоречили, как ему казалось, прочному чувству к Лиле Сумароковой. Ночь, проведенную с Лилей, он не забыл, как не оставил свои планы увести ее от Георгия. Что же касается этической стороны подобных взаимоотношений – то он был согласен с классиком: «Закат старой морали – это когда она еще способна мучить нас, но уже не способна поддерживать!»

Вадим сидел у окошка на заседании публицистов, слушал, как обсуждаются насущные проблемы, и скучал. На эти заседания он ходил исключительно для сбора материала – здесь встречалось столько типажей, описывай не хочу. Вот, например, Замиекс. Бывший педагог, как он себя называл, а на самом деле учитель труда из Резекне. В жизни никогда ничего не писал, до тех пор пока в их школу не приехало местное начальство из гороно. Начальству, помимо всего прочего, показали табуретки, сделанные учениками под руководством Замиекса. Начальству поделки понравились, и оно решило на одной из них посидеть. Под толстой дамой табуретка сломалась – то ли на этот вес изделие не было рассчитано, то ли дерево было трухлявое, то ли крепеж недостаточно прочный. Тетку из гороно поднимали всем миром, а Замиекса стали потихоньку выживать из школы, намекая на его любовь к «темному рижскому». Вот в этот-то час в нем проснулся публицист. Замиекс стал не только жаловаться на несправедливость, он принялся писать в газеты и журналы. Что удивительно, его гневные письма сначала печатали в рубриках «Читатель прислал письмо» или «Откровенный разговор», а потом и вовсе как самостоятельное произведение. Замиекс сначала писал о проблемах школы, потом перешел на проблемы воспитания подрастающего поколения. Сейчас Замиекс считался одним из ведущих публицистов республики, который освещал темы исключительно гражданского или политического толка. Ни одна телепередача, ни один «круглый стол» не обходились без этого бывшего учителя труда. Костин слушал, как Замиекс важно вещал о задачах публицистики на «текущий, сложный, противоречивый и полный перемен период» и делал пометки в своем блокноте. Замиекс, от которого не укрылось это движение, гордо расправил плечи – ведь не каждый день такая звезда, как Вадим Костин, конспектирует его, Замиекса, выступление. Но Костин и не думал записывать за председателем секции его благоглупости. Он, по обыкновению, делал заметки к своей книге.

«Клубок сплетен», или, может быть, она будет называться… Вадим не знал, как он назовет свою первую книгу. Да и, собственно, это было не так важно – Вадим был из тех, кто прежде всего думал не о форме и оформлении, а о сути. А суть была такова – жизнь многообразна не явлениями, а характерами. Вадим, помня из курса советской литературы, что основа – это люди, в своей первой книге хотел нарисовать характеры, и, уже как следствие, судьбы, этими характерами обусловленные. Костин не расставался с блокнотом, неустанно фиксируя происходящее вокруг. Официанты, таксисты, просто случайные собеседники, не говоря уже о людях, с которыми он сталкивался по роду своих занятий, – все они теперь становились изучаемым материалом. Впоследствии, через много лет, Костин так и не смог найти ответ на вопрос, зачем он тогда написал и издал такую книгу. Сейчас же хотелось немного скандальной славы и оголтелого читательского внимания.

Работа секции публицистов заканчивалась в баре Дома писателей. Все уже достаточно устали, чтобы всухомятку обсуждать насущные проблемы и слушать менторство председателя. Костин решил не оставаться и стал спускаться вниз. На лестнице его окликнули:

– Вадим!

Лариса Гуляева в открытом ярком сарафане и в босоножках на шпильке стояла в фойе у афиш.

– Привет, как ты? Выспалась? – Вадим удивился тому, как Лариса изменилась – она казалась тоньше, загорелые плечи матово блестели под желтоватыми лампами фойе, лицо с румянцем было совсем детским. – Вчерашний день тебе пошел на пользу!

– Ну да, свежий воздух полезен всем. А ты куда?

Вадим вместо ответа неопределенно развел руками.

– Может, кофейку попьем, а то у меня с утра столько всяких хлопот было. – Лариса врала и старалась не прислушиваться к биению своего сердца.

Костин посмотрел на часы. До встречи с Лилей Сумароковой еще было два с половиной часа. По рижским меркам и с рижскими расстояниями – целая вечность. Он перевел взгляд на Ларису и согласился:

– С удовольствием, и даже не буду спрашивать, как ты здесь оказалась и что ты здесь делаешь!

Лариса смущенно и счастливо рассмеялась.


– Ты пробовала коктейль «Гарибальди»? Нет?! Господи, какой пробел в твоем образовании! Я сейчас тебе расскажу, как его делают. Берут кампари, можно красный вермут, апельсиновый сок и дольки красного апельсина. Все смешивают, можно со льдом, можно – без.

– У меня два вопроса. Первый – почему «Гарибальди», а второй – а если не найдут красные апельсины?

– Относительно названия – ничего сказать не могу. Коктейль красный, может, это потому, что сторонники Гарибальди носили красные шарфы? А апельсины можно взять любые… Обрати внимание, как у него сложен платок в нагрудном кармане? – Вадим еле заметно кивнул в сторону известного оперного певца. – Отец рассказывал, что его приглашали в Европу, он отказался. В пятидесятые слыл самым известным франтом.

– А что удивительного в этом платке?

– Да, собственно, ничего, просто метка времени. Дело в том, что так платки складывали в сороковых-пятидесятых годах. Не уголком, а узкой полоской. Моду ввели американские ведущие актеры, называется она – TV Fold.

Лариса посмотрела на высокого седого мужчину, сидевшего в одиночестве на мягком диване. На столике перед ним стояла чашка кофе и рюмка с рижским бальзамом. Одет он был в толстый твидовый пиджак, лацканы которого свидетельствовали о времени его пошива. Во-первых, они были широкими, такие уже не шили лет тридцать, а во-вторых, они были немного замаслены. Но из нагрудного кармана этого видавшего вида пиджака торчала белоснежная полосочка.

Лариса вернулась домой и, лежа на тахте в своем любимом сарафане, вспоминала подробности встречи. То, что она выглядела прекрасно, – в этом у нее не было сомнений, она по глазам Костина это видела. Он не сводил взгляда с ее загорелых плеч и груди. То, что на этот раз она была разговорчива, остроумна и кокетлива, – тоже не требовало подтверждения. То, что Костин был галантен и мил, – и с этим спорить не приходилось. Оставалось несколько моментов, которые ей сейчас хотелось прояснить. Почему он так часто смотрел на часы, что стоит за его ласковым поцелуем на прощание и куда он помчался сломя голову, как только пробило восемь часов вечера? Лариса сначала сосредоточилась на поцелуе. Костин целовал ее ласково – осторожно прикасаясь к ее губам, не настаивая, но при этом как-то неотвратимо. За такими поцелуями следует долгое молчание и ожидание поощрения, эти поцелуи как прелюдия к отношениям, откровенным и страстным. Но почему он так часто смотрел на часы и так быстро уехал?

«Как хорошо, что мы с тобой сегодня увиделись! Не пропадай! – Он встревоженно посмотрел по сторонам и против обыкновения не стал ловить машину, а добавил: – Ты сама доберешься, у меня пятнадцать минут до встречи?!» И быстрым шагом пошел в противоположную сторону.

Она добралась сама. Ей было приятно идти через оживленный яркий город. Она шла и несла на себе печать «отношений», печать «свидания». Это добавляло ей обаяния, уверенности и смелости. Мужчины провожали ее взглядами, женщины завидовали, раздражась от ее самоуверенности.

Лариса решила, что ничего сегодня делать не будет. Она займется мелкими, приятными дамскими делами – разберет юбки и платья, достанет и рассортирует туфли, сумки, платки. «Завтра хочу надеть синий костюм. Он меня еще в нем не видел», – подумала она, и ей стало ясно, что завтра она опять будет искать встречи с Костиным. О дочери она подумала поздно вечером, когда засыпала: «Интересно, как он будет к ней относиться? С Айвором Вадим всегда найдет общий язык – он слишком хорошо воспитан, чтобы ревновать или объявлять бойкот. Дура я! Только поцеловались, а я уже о таких подробностях думаю». Испугавшись своей самонадеянности, она стала думать о том, что истории между мужчиной и женщиной имеют всего три-четыре сценария, ничего нового уже никто не придумает, но характеры участников событий окрашивают истории в совершенно разные тона.


Женщина мечется между чувством и чувством долга. Эти «ножницы» порой режут по-живому, не оставляя надежды на компромиссы, потому что компромиссов здесь быть не может. Женщина, будучи по натуре существом, склонным искать во всем согласия, даже эту безнадежную ситуацию старается привести к одному знаменателю. Но, убедившись, что это невозможно, она делает выбор. И этот выбор чреват такими муками, что думаешь, а не лучше ли предоставить свою судьбу случаю и обстоятельствам. Как это ни странно, но этот, с первого взгляда безответственный и слабовольный, выбор свойствен натурам как раз сильным. Им хватает терпения и выдержки, силы воли и осторожности не принимать решения в состоянии любовной горячки. Большая часть почитает за героизм насиловать ситуацию волевыми и крайне болезненными для окружающих решениями.