В Технический колледж можно было попасть двумя путями – пройдя широкую и шумную Чарльз-стрит и свернуть потом на Джеймс-роуд, а уж потом, собственно, на Эвон-стрит, где и располагалось это учебное заведение. Берта же выбрала путь более длинный, но интересный.


Дорожка бежала вдоль воды, людей в этот час в парке было немного, и Берта, предоставленная своим мыслям, вдруг поняла, что за кажущейся легкостью адаптации к новой жизни, новому языку и новому укладу жизни скрывается усталость. Усталость не столько от новизны обстановки, а от необходимости соответствовать. Эти зелень, тишина, запахи, звук неторопливой воды вдруг ей напомнили прогулки с отцом.

Парк закончился неожиданно узкой прибрежной полосой, которая вывела Берту прямо на короткие торговые улочки. До колледжа оставалось два квартала, время у нее еще было, а настроение, немного тревожное с утра, исправилось. Прогулка по парку, одиночество, которое она всегда любила, воспоминания об отце, такие яркие, что ей показалось, будто она на некоторое мгновение вернулась домой, – все это повлияло на нее наилучшим образом. «Надо написать отцу, наверное, скучает», – к колледжу Берта подходила уже деловым шагом, чувствуя уверенность в благоприятном решении своего дела. Она размашистым жестом поправила волосы, распрямила плечи и, придав своему взгляду уверенность и строгость, собиралась уже перейти улицу, как у небольшого овощного развала увидела своего преподавателя Саймона Планта. Одетый в серо-коричневое – самая распространенная гамма цветов в одежде преподавательского персонала, да и вообще поколения людей после сорока, – он, оттопырив нижнюю губу, выбирал морковь. Два пучка шпината уже были у него в руках, морковь он перебирал двумя пальцами. Что-то спросив у продавщицы, крупной ирландки, он возмущенно взмахнул свободной рукой. До Берты донеслось негодование, выраженное в коротких английских словах. «Он что, не может нормальную морковь себе купить?» – Берта только сейчас обратила внимание, что в лотке с морковью, где копался профессор, мелом было написано слово «Sale». Впрочем, Берта вспомнила, что экономия у англичан – это образ жизни. Распродажи, скидки, бонусы – все, казалось, видели в этом свою национальную идею. Жизнь в условиях перманентных распродаж: «Свадьбу сыграем в октябре – цены в отелях пойдут вниз!», «Обеденный стол поменяем перед Рождеством – скидки приличные в мебельном!». Казалось, доведись англичанину помирать, так он сначала узнает, когда будет максимальный дисконт на похоронные услуги. Берта, наблюдая за мучениями господина Планта, решила, что не будет ставить его в неловкое положение и что романтизма в подобной встрече совсем немного.

Ее размышления были прерваны молодым человеком лет шестнадцати, который, почтительно глядя на нее, старательно выговаривал английские слова («Наверное, предупредили, что я из России», – подумала Берта. Сама она, выслушав парня, ответила на беглом английском, с вежливой шуткой и даже употребила слова, относящиеся к местному колоритному сленгу, но вполне допустимые в неофициальных беседах. Парнишка уловил акцент, но был потрясен ее английским. Берта это заметила, но виду не подала: «Вот еще! Можно подумать, я этот язык учу, чтобы их удивлять и радовать. Я его для себя учу».

Переговоры продолжались почти полтора часа. Результатом этих приятных, но заковыристых бесед было совместное решение о проведении мероприятий на территории колледжа, а учебное заведение Берты берет на себя транспортные расходы для почетных гостей, духовой оркестр и так, кое-что еще по мелочам вроде воздушных шариков на лужайке и смешных сувениров для детей, которые прибудут с родителями. Берта была довольна. Ее слушали, ее понимали, и она смогла их убедить.

По долгим ступеням колледжа Берта сбегала почти вприпрыжку. День еще не закончился, а она уже свободна. И не просто свободна, а все отлично сделала, со всем справилась. Берта решила, что вполне заслуживает небольшой поход по магазинам.

Она уже приготовилась перейти улицу, как ее кто-то окликнул. Преподаватель Саймон Плант, уже без пучков зелени в руках, стоял в тени большого платана.

– Я видел, как вы входили в колледж, и решил подождать вас. У меня сегодня выходной.

«И жена вас послала за морковкой для супа!» – съязвила про себя Берта и, сделав радостное лицо, поздоровалась:

– Здравствуйте, вот как мы далеко от нашей школы оказались, на другом конце города!

– Да не такой это и другой конец. В Бате такие расстояния, что всех можно считать соседями. – Преподаватель внимательно посмотрел на Берту: – Я был в России и знаю, что такое русский километр.

– Вы хотите сказать, что он длиннее английского.

– Безусловно, – Плант ответил с такой горячей убежденностью, что Берта рассмеялась, – вы куда направляетесь?

«Англичанин англичанину, а уж тем более англичанке, такой вопрос не задал бы никогда», – Берта медлила с ответом, подчеркивая неуместность вопроса.

– Извините, я, наверное, что-то не так делаю… Меня сбивает с толку мой предыдущий русский опыт. – Преподаватель даже покраснел.

«Ты хочешь сказать, что с большинством русских соблюдать правила, принятые здесь, не обязательно…»

– Я, наверное, бесцеремонен, прошу простить, – до собеседника дошло, что эта девушка несколько отличается от тех, кого он встречал тогда в Москве.

– Ну, вы бесцеремонны самую малость, совсем чуть-чуть, – слова «чуть-чуть» в английском языке не было, Берта заменила его другим, более «плоским», однозначным.

– Вы не хотите поменять планы, если это только возможно? Может, мы с вами немного погуляем? Заодно поговорим о вашей работе? – Саймон Плант посмотрел на нее тревожно и немного вызывающе.

– Пожалуй, можно, тем более что мои планы были совсем не серьезны. Я собиралась пройтись по магазинам.

– О-о-о! Это очень серьезно, наверное, я не очень вовремя со своим предложением?

– Вовремя, – Берта вдруг испугалась, что давно намеченное свидание опять не состоится. Она видела, что, с одной стороны, нравится Саймону, с другой – его пугает, что она русская. Басни о русских проститутках добрались и до такой глубинки, как Бат. К тому же город был небольшой. Саймон Плант был личностью известной, а английские злые языки ничем не отличаются от любых других. «Впрочем, – съязвила про себя Берта, – вам, господин учитель, бояться нечего. Ваш соотечественник Честерфильд утверждал, что «в злословии, как в краже, виновником считается потерпевший». Вслух она ничего не сказала, а только наивно улыбалась.

Они двинулись в сторону центра, выбирая маленькие, узкие улочки и избегая шумных автострад. Разговор не клеился, оба, после того как первый рубеж был пройден, мучились от мелькнувшей мысли о рискованности прогулки. «Вот кто-нибудь увидит, расскажет жене, неизвестно, что случится потом. В колледже все такие щепетильные… Или делают вид. Сплетничают же об отношениях Эммы Хопкинс, преподавательницы рисунка, и Джона Фолка, заведующего библиотекой», – в голове Берты крутились тревожные мысли, и она почти не следила за тем, что пытается ей рассказать Саймон Плант.

– Видите ли, о пристрастиях античных людей можно судить по их искусству. И по садовому – в том числе. Они отдавали предпочтение первозданным лесам, которые передавали им способность возвышенно мыслить.

– Я должна заметить, что англичане многое почерпнули из Античности. И в первую очередь стремление сохранить природу.

– Да, вы очень правильно подметили, – Саймон обрадовался, что он наконец втянул Берту в беседу.

Он понимал, что девушке может показаться странной его настойчивость, и от этого ему было не по себе. Он знал, что в школе какие-либо отношения с учениками не приветствовались, и вместе с тем не мог перебороть влечение, которое в нем возникало при виде ее тоненькой фигурки и изящного лица. «Такие лица были на картинах Средневековья», – думал он, и ему вспоминался профиль святой Елены с картины Агноло Гадди. Профиль был тонок, но вместе с тем в нем угадывалась сила чувства. В этой девушке его привлекали ее умение держаться, воспитание и достоинство. «Она не старается раствориться, принимая как должное то, что ей здесь предлагают. Она усваивает все выборочно, как будто бы определяя на вес ценность здешних понятий. И у нее очень красивая фигура», – последнее обстоятельство заставляло Саймона Планта краснеть. Особенно когда он видел, как под тонким платьем обозначается маленькая аккуратная грудь Берты.

Саймон Плант, мужчина сорока пяти лет, женатый преподаватель Международного юношеского литературного колледжа, был ловеласом. Но не тем громким, шумным типом, у которого для всякой молодой, и не очень, особы припасен вольный комплимент, двусмысленная шуточка или откровенно неприличный смешок. Саймон Плант был романтиком-ловеласом. Чувству, не всегда прочному или серьезному, он тем не менее отдавался всеми романтическими струнками своей души. Он любил и читал стихи, сравнивал своих возлюбленных с мадоннами Средневековья (его любимая эпоха), дарил цветы, но не охапки, а со вкусом подобранные маленькие букетики. «Его сбережения соответствуют его утонченному вкусу!» – съехидничала по этому поводу коллега Эмма Хопкинс, которая буквально купалась в ароматах духов и цветов, преподнесенных ей библиотекарем Фолком.

Романов у Саймона Планта было множество, что не повлияло на его супружескую жизнь – еще одна загадка, которую старались разгадать в школе. Сам Плант догадывался, что жена обо всем знает, но, будучи валлийкой, то есть уроженкой Уэллса, женщиной степенной, рассудительной и с сильным характером, она предпочла все предоставить времени. «Не спеши сделать то, что за тебя сделают дни и ночи» – эту старую валлийскую поговорку она выбрала своим девизом. Жизнь в доме текла размеренно, никакие временные трудности не могли, казалось, ее поколебать. Однако сейчас Саймон Плант должен был признаться, что его отношение к русской совсем не похоже на то, что он испытывал к своим прежним возлюбленным. Они все были намного старше, а Берта – совсем юная девушка, которую судьба, обстоятельства и собственные амбиции забросили в другую страну. Саймон Плант, не особо любящий путешествовать, как и большинство его соотечественников, с содроганием представлял, как она сама, в одиночку, летит в незнакомую страну, сама ищет себе квартиру, сдает экзамены. При мысли о всех возможных неприятностях и о том одиночестве, которое ее подстерегает, у него на душе становилось тревожно и ему хотелось окружить ее заботой. Его не могла не волновать разница в возрасте, но, с другой стороны, перед его глазами был пример друга, оставившего семью ради юной пловчихи из Румынии. «Вот уж воистину, мир становится без границ!» – ухмыльнулась по этому поводу все та же Эмма Хопкинс.

Сейчас, идя с Бертой рядом и пытаясь наладить легкий незатейливый разговор, Саймон Плант даже не допускал мысли о возможной близости – рядом с ним шел почти ребенок. «Она такая трогательная в своей самостоятельности!» – думал он, слушая, как Берта рассказывает ему о сегодняшних переговорах в Технической школе. «Ей нужен друг, советчик, опора в чужом городе. Хотя бы просто собеседник», – обманывал себя Саймон Плант, чувствуя, как замирает его сердце от взгляда зеленых глаз.

Этот их первый день они любили потом вспоминать. Причем, если Берта это делала с милой усмешкой, подчеркивая всю нелепость и неловкость ситуации, то в воспоминаниях Саймона этот день был днем всего самого лучшего, что бывает в начале любых отношений – восторженности и надежды.

Они стали встречаться, и предлогом служил интерес обоих к истории и архитектуре. Саймон Плант считал своим долгом рассказать как можно больше и подробнее о городе – о римских купальнях, о старом цирке, о странной и впечатляющей архитектуре времен короля Георга. Для их совместных экскурсий он выбирал немного отдаленные улицы, ближайшие пригороды и, наконец, Бристоль, находящийся в двадцати километрах от Бата. Саймон боялся, что их вдвоем увидят знакомые и пойдут слухи, которые навредят и ему, и ей. Берта все понимала, но делала вид, что ни о чем не догадывается, что эти дальние прогулки – всего лишь стремление как можно обстоятельнее познакомить ее с графством Соммерсет. Она задавала множество вопросов, сама рассказывала, что успела прочитать об этих местах. Их разговоры постепенно приобретали черты задушевных бесед, когда основной темой становятся сами собеседники. Каждый из них старался как можно больше рассказать о себе, о самых важных событиях своей жизни, о пристрастиях, увлечениях, привязанностях. Так разговаривают люди, которые планируют общаться долго, если не всю жизнь. Они очень быстро стали доверять друг другу, и, что больше всего повлияло на это обстоятельство – одиночество Берты или влюбленность Саймона, – было не очень важно. Важно было то, что оба уже нуждались друг в друге.

В прогулках и разговорах прошло полтора месяца. Встречались они почти каждый день, и это не считая занятий, на которых Берта теперь старалась отвечать как можно лучше, а Саймон старался скрыть предвзятость за напускной строгостью. Берта не обижалась, она не хотела, чтобы в школе ходили сплетни. Если вдруг по каким-то причинам их встреча отменялась, она тосковала, пытаясь себя чем-то занять. Она особо не задумывалась, какие чувства испытывает по отношению к преподавателю. Берта критическим взглядом отмечала некоторые недостатки в одежде – мешковатые брюки, рубашки серых тонов, замшевая куртка с потемневшим воротником. Но все это не мешало, ей важно было беседовать с ним, он был отличным рассказчиком, он был галантен, он был в нее влюблен – все это наполняло ее жизнь здесь. Ей нравилось, что на них смотрят – солидный мужчина с седыми висками и чуть более длинными, чем положено, волнистыми волосами. Лицо у него было удлиненное, с широко поставленными голубыми глазами – явный потомок англосаксов, по его собственному выражению. Объективно говоря, он был красив. По вечерам, оставшись одна, Берта вспоминала их разговоры и однажды вдруг подумала, что все это ужасно похоже на ее жизнь дома, когда долгие, полные разных интересных бесед прогулки с отцом были для нее важнее всего. Этой мысли она испугалась – она немного влюбилась в Саймона, и теперь подобные ассоциации ее сбивали с толку. «Просто у них обоих одинаковая манера говорить. И тот и другой говорят не столько для собеседника, сколько для себя, как будто в чем-то себя убеждая или споря с собой. А так – больше ничего общего. Саймон моложе отца, он и выглядит иначе», – она себя успокаивала и начинала представлять, как и когда состоится их встреча наедине. «Интересно, он меня в гостиницу поведет или его надо к себе пригласить?» – Берте, не имеющей опыта в этих вопросах – влюбленный в нее бандит Саня не считается, с ним у нее ничего не было, – очень не хотела ударить в грязь лицом или оказаться в неловкой ситуации. И вместе с этими полными подчас смятения мыслями она вдруг неожиданно трезво и жестко рассуждала: «Я бы могла это сделать с Егором. Он вроде парень неплохой, и я ему понравилась. Это сразу было заметно. Но, – тут неопытная Берта делала паузу и неожиданно заключала: – Но вряд ли он оценит то, что я ему преподнесу. А вот Саймон – да, он в этом толк знает, за его плечами опыт, он это оценит по достоинству». Некий цинизм в подобных размышлениях Берта предпочитала называть практичностью. Так, почти по-мужски, если это определение уместно в подобной ситуации, Берта решила свою дилемму. Соображение, что Саймон, помимо всего прочего, ей еще и нравится, даже не мелькнуло в ее голове.