«Не надо искать ничего фатального в собственных поступках! Все, что мы делаем, это в конце концов наш выбор. Никакой мистики!» Костин в последний день – фирменный поезд «Латвия» уходил только в девять часов вечера – решил заскочить в Центральный универмаг. Надо было что-то купить в дорогу и просто убить время – вещи были собраны, контейнер с мебелью и крупными вещами ушел в Москву еще два дня назад. Войдя в магазин, Вадим вдохнул этот странный, смешанный из, казалось бы, несовместимых составляющих запах. Пахло копченой рыбой, ванилью, сдобой, и над всем этим витал резкий аромат свежего кофе. Вадим походил вдоль прилавков и остановился перед витриной с пирожными.

– Давай купим вот эти!

Костин оглянулся, неподалеку от него стояла маленькая девочка с тугой белой косой и полная тетка без возраста.

– Конечно, купим и дома съедим, с молоком.

– Нет, здесь, как с мамой!

– Ну, здесь так здесь, – произнесла тетка и, вздохнув, усадила девочку на высокий табурет. – Сиди здесь, я принесу пирожные и чай.

– Нет, кофе, как мама!

– Хорошо, кофе, – на удивление быстро согласилась тетка и пошла к кассе.

Костин попятился и, пока его никто не заметил, вышел из магазина. Кто-то сказал, что счастье – это здоровье и плохая память. Здоровье у него есть, а вот где взять плохую память?! В девочке с толстой белой косой он узнал дочь Ларисы Гуляевой.

Москва была совсем другой. «Простоволосый город», – почему-то подумалось Костину, когда он въехал в свою новую московскую квартиру на восьмом этаже голубой девятиэтажки. Он постоял на балконе, оглядел бесконечный мир московских крыш, на минуту задержался взглядом на далеком здании Гидропроекта. Мимо балкона летел осенний пух – какое-то дерево разбрасывало свои невесомые семена. Пейзаж внизу был тихим, почти пригородным.

При выборе московского места жительства решающую роль сыграло наименование улицы, где стоял дом, – Московская. «Место симпатичное, но не столица. Столица там… Где Бульварное кольцо, Арбат, Остоженка… Надо будет перебраться туда. Со временем», – думал Вадим Петрович, вдыхая московский летне-осенний воздух, настоянный на арбузах, квасе и расплавленном асфальте.

По его первым впечатлениям, в отношениях москвичей отсутствовала милая церемонность, как отсутствовало и внимание к комфорту и красивым мелочам. Гурман, любивший проводить параллели между кулинарией и обычной жизнью, Костин очень скоро стал утверждать, что московский образ жизни таков, что ветчину здесь надо резать толстыми ломтями, тогда как в Риге – тонкими изящными кусочками. Удивительно, но именно эта особенность московской жизни – некоторая расхлябанность, разудалость, широта и отсутствие сконцентрированного внимания каждого к каждому – благотворно повлияла на Вадима Петровича. Никому не было дела до его проблем, до его «рижского шлейфа». А когда так, стоит ли об этом думать, вспоминать и беспокоиться?!

В Москве карьера Костина неожиданным образом сделала крутой вираж. На одном из официальных мероприятий его познакомили с высоким милицейским чином. Чин был хорошо образован, эрудирован, имел склонность к занятиям живописью и грезил о литературном увековечивании милицейских подвигов. Не своих личных, разумеется, а профессиональных подвигов в государственном масштабе.

– Вот, понимаете ли, наши мастера пера пишут обо всех, даже о доярках. А последняя приличная книжка о чекистах и милиционерах вышла в 1968 году. Все, что печаталось потом, не заслуживает внимания. Так, чтиво. А мне бы хотелось, чтобы появился роман, настоящий, увлекательный, чтобы читатель забыл про все свои дела, чтобы все ждали продолжения, где был бы настоящий герой. Ну, вот, например, есть Базаров у Тургенева, – милицейский чин проявил чудеса осведомленности, – появилось явление – базаровщина. Вы меня понимаете?

Костин понимал. Он и сам бы хотел написать такой роман.

– Давайте попробуем, – Вадим произнес это машинально.

– Давайте, вы мне симпатичны, – на удивление быстро согласился чин.

Вадим Петрович, будучи человеком кокетливым, в ответ на похвалы своему творчеству всегда цитировал Ивлина Во. Последний утверждал, что написать «роман может каждый, если дать ему шесть недель времени, ручку, бумагу и убрать телефон и жену». Поскольку жены у Костина не было, телефон он и так всегда отключал, когда работал, то уже через месяц был написан первый роман под названием «Стрела правосудия». Готовую рукопись Костин отпечатал, переплел в хорошую кожаную обложку и отдал читать милицейскому чину.

– Вот, – сказал тот, взяв в руки увесистую папку, – основательного, добросовестного человека видно сразу. И уважение он умеет выказать. Гораздо приятнее читать такую рукопись, чем рассыпающиеся листы.

Через три дня поздно вечером в квартире Костина раздался телефонный звонок:

– Вадим, я прочел! Это потрясающе, это роман века! Точно вам говорю. Ну, может, мелочи чуть-чуть подправим. У вас там герой есть, уж больно вы его таким «орлом» вывели! Как-то немного не скромно.

– Напротив, я даже приуменьшил его роль в раскрытии этого дела, – ответил Костин, а сам про себя усмехнулся. Прототипом обсуждаемого героя был сам милицейский чин. Вадим специально выбрал в архиве дело, в котором участвовал его новый знакомый.

Книга имела такой успех, что Костину пришлось срочно дописывать вторую часть с теми же героями. Издательство, с которым он сотрудничал, не слушало никаких отговорок.

Через несколько лет Вадим Костин стал известен на всю страну, еще через пару лет он стал лауреатом Государственной премии, лауреатом премии МВД и других менее значительных премий и наград. Теперь Вадим Петрович уже не сходил с проторенной тропы – тема разрабатывалась им основательно, с привлечением архивных материалов, закрытых дел, государственных документов прошлых лет, к которым он получил доступ благодаря милицейскому чину. Гонорары потекли сначала ручейком, потом речкой, потом – полноводным потоком. Как, собственно, и задумывалось, Костин переехал из своего тихого района в центр, купил машину и старую дачу на Николиной Горе. Жизнь, наполненная приятными событиями, увлекла его, не оставляя ни времени, ни сил, ни желания для воспоминаний.

Легенды о романах с прекрасными дамами перестали циркулировать, как только Вадим Петрович сделал предложение Галине Ильиной, дочке высокопоставленного чекиста.

В девяностые годы прилавки Елисеевского магазина были пусты. Даже пирамиды консервов, которые в последние годы украшали мраморные столы за спинами продавщиц, куда-то исчезли. Народ же заходил в магазин скорее по привычке. Видимо, всем казалось, что уж в этом храме торговли обязательно что-то будет, несмотря ни на какую разруху. Однако разочарованные люди уныло бродили вдоль прилавков, задирали голову, рассматривая знаменитую люстру, вздыхали и выходили опять на улицу. Квартира Костина находилась неподалеку, в большом сером доме напротив ресторана «Арагви». В этом самом доме жил знаменитый классик, который, выходя на свой балкон, громко, перекрывая шум улицы, кричал швейцару ресторана: «Накрывайте, сейчас буду». В Елисеевский Вадим Петрович всегда входил с черного входа – это, по его меткому замечанию, было «продуктивнее». Вот и сейчас он неторопливо вышагивал с полным пакетом снеди. Правда, этот набор несколько отличался от прежних. Не было икры, крабов, семги. Но зато были другие, не менее важные продукты – масло, мясо, колбаса, сыр.

– Вадим Петрович! Вадим Петрович! – его окликнули уже на перекрестке. Голос принадлежал Воробьеву, соседу с третьего этажа. Воробьева в доме не любили. Писателем он не был, и вообще с трудом можно было отнести его профессию к творческой. Он был «пожизненным завхозом». Большинство соседей дружбу с ним не водили, ограничиваясь сухими «Здравствуйте» и «До свидания». И только Костин поддерживал с ним отношения, заходил в гости, поздравлял с праздниками его невзрачную жену и маленькую раздражительную тещу. Костин совершенно случайно узнал, что единственный сын Воробьева погиб в Афганистане. Воробьев не воспользовался связями, сын, пройдя краткосрочную подготовку в лагере где-то около Кушки, был направлен в действующую армию и погиб там со своим взводом. Портрет сына в доме стоял на самом видном месте, и по всему было видно, что эта семья от утраты никогда не излечится. Время в этом доме словно остановилось. Костин как мог скрашивал жизнь этих людей, еще раз убеждаясь, что никакие деньги и благополучие не спасают от потерь.

– Вадим Петрович! – Воробьев наконец нагнал Костина. – Заходите сегодня вечером. Просто так, на пироги. Мои женщины с утра тесто месят.

– С удовольствием, – Костин улыбнулся, – я без ваших пирогов и недели не могу прожить. Нигде таких не ел.

Воробьев просиял. Было видно, похвала ему приятна, а еще Костин вдруг понял, что для Воробьевых он объект, на который они, такие теперь одинокие, могут перенести нерастраченные любовь и заботу.

– Михаил Александрович, а можно попросить, чтобы немного пирожков с яблочным вареньем сделали.

Костин специально попросил с вареньем. Во-первых, это не вводило в расход семью – яблоки росли у них на даче, и варенье исправно варилось каждый год. Во-вторых, его просьба сейчас наполнит особым смыслом хлопоты этих двух несчастных женщин.

– Конечно, конечно, только я тогда пойду вперед, чтобы их предупредить, а то ведь все капустой начинят.

Костин приостановился и повернул опять в Елисеевский: «Надо бы им мясо еще взять!»

Вечером, деликатно завернув мясо, сыр и масло, так чтобы это выглядело небольшим компактным пакетом, Костин постучался к Воробьевым. Открыла ему жена Воробьева.

– Добрый день, Елена Васильевна! Вашими пирогами по всему нашему дому пахнет, и все от зависти зеленеют.

– Ой, да что вы, пироги не удались, что-то я не так сделала, – произнесла обычную в таких случаях фразу хозяйка дома.

– У вас так не бывает, – галантно произнес Костин и добавил: – Елена Васильевна, я вот тут продукты покупал и решил, что вам, может, что-нибудь пригодится. Что вам в очередях стоять!

– Нет, нет, что вы! – Елена Васильевна замахала руками, но Костин аккуратно взял ее под локоть.

– А я к вам на обед приду!

– Ну, разве что вы обязательно придете… – Елена Васильевна понесла сверток на кухню.

В гостиной, где был уже накрыт стол, Костин нашел Воробьева, который разливал по стаканам сок, и его тещу, разговаривавшую с миловидной молодой женщиной в модном синем костюме с золотыми пуговицами.

– Ну наконец-то, а мы вас ждем, ждем, – Воробьев обрадовался, а его теща, сделав значительное лицо, произнесла:

– Вадим, хочу вас познакомить, это Галя – дочка наших старинных знакомых. Мы ее с самого, можно сказать, нежного возраста знаем.

– Очень приятно, – произнес Вадим. Он чопорно склонил голову в поклоне и сделал неуловимое движение, как будто щелкнул несуществующими шпорами. Теще Воробьева это очень понравилось. Одобрительно глядя на него, она стала гостье рассказывать о том, какой замечательный писатель Вадим Петрович Костин, какой он талантливый и успешный для своего возраста.

За обедом, во время которого Воробьев рассказывал, как они вместе работали с отцом гостьи, Костин имел возможность рассмотреть Галину. Изящная фигурка, хорошее лицо без всяких особенностей, но приятное, манера держаться – сдержанная, но вместе с тем чувствовалось, что цену себе девушка знает.

Вечер прошел замечательно. Хозяева наперебой расхваливали то гостя, то гостью, устроили какую-то шутливую карточную игру, в которой Костин и Галина оказались в одной команде, к концу вечера куда-то все время исчезали, стараясь оставить их вдвоем.

– Они меня сватают. – Галина весело рассмеялась, когда в очередной раз хозяева покинули комнату.

– И меня, – кивнул головой Костин, – всем семейным плохо, когда другим хорошо!

Девушка расхохоталась:

– Это они по просьбе родителей, да и сами давно уговаривают замуж выйти.

– А вы?

– Я – не спешу. Сейчас такие времена, что…

Костин смотрел на Галину и не совсем понимал, как эти безусловно тяжелые времена могут сказываться на девушке из такой семьи. Ильин Сергей Максимович был сотрудником КГБ, почти всю свою жизнь провел он за границей. Его дочь училась в Америке и Германии. Новые времена со всеми этими обличениями и разоблачениями Ильина не коснулась – он был тем, кем гордятся в любые времена и с любыми убеждениями. Он был разведчиком. Галя – единственная дочь, получила отличное воспитание и образование. К переменам, наступившим в стране, сам Ильин относился с пониманием и скорее позитивно. И это несмотря на то, что большинство его друзей все, что происходило сейчас, в девяностые, называли «безобразием и преступлением». Ильин на это только улыбался. Ему, человеку, видевшему изнутри и тот и другой мир, аналитику по складу ума, все, что произошло, не казалось чем-то неожиданным или преступным. Более того, он искренне считал, что и последний президент СССР, и первый президент России – люди если не великие, то, уж во всяком случае, выдающиеся. Хотя бы потому, что слом произошел почти бескровно. И совершенно неважно, чем были продиктованы их поступки – стремлением к власти, желанием заработать политический или иной капитал или просто они где-то недоглядели.