— Ты — не самый худший выбор. Хотя почему ее величество предпочла послать тебя, когда есть столько достойных священников, готовых и жаждущих служить ей…

— Возможно, ваше величество, — сказала Аспасия, — она считает, что я смогу передать ее послания так, как она хочет, чтобы они были переданы.

Ноздри Аделаиды раздулись:

— Наверное.

— Ваше величество хочет подвергнуть сомнению этот выбор? — спросила Аспасия.

— Ее величество, — отвечала Аделаида, — поступает, как считает нужным.

— Она, ваше величество, считает нужным разделять с вами регентство, доверенное ей. Она нуждается в вашей мудрости и приветствует ее. Вы посоветуете ей послать другого вместо меня?

— Ты послушаешься?

— Я повинуюсь моей госпоже.

Аделаида тонко улыбнулась.

— Но ты не давала мне никаких клятв.

— Ваше величество желает этого?

Аделаида молчала. Аспасия и надеялась, что она будет молчать. Она никогда никому не давала клятв, не клялась в верности. Феофано никогда не требовала этого. Аспасия служила ей по своей доброй воле, только из любви и преданности.

— Я знаю, — сказала Аспасия, — что я плохо выполнила возложенную на меня обязанность печься о безопасности императора. То, что я должна сделать сейчас, будет искуплением.

И в самом деле: чистилище едва ли хуже, чем Альпы зимой.

— Смотри, не забудь об этом, — сказала Аделаида. — И нелишне было бы тебе время от времени обращаться к Господу с просьбой наставить на путь истинный.

— Я так и делаю постоянно с тех пор, как у меня отняли моего императора.

— Это было скверное дело, — сказала Аделаида. На мгновение она показалась усталой, даже печальной. Но быстро собралась, глаза ее сузились, подбородок отвердел: — Если епископы против нас, если они даже предают нас — Господь их осудит.

— Я искренне надеюсь на это, — сказала Аспасия.

Императрица никогда бы не выразила ей своего одобрения, но в ее взгляде появилось что-то похожее на уважение:

— Кроме всего прочего, твои византийские хитрости могут оказаться полезными. Генрих не поддастся: он был упрямцем еще в колыбели. Но те, кто окружает его, франки за границами его страны — их ты можешь победить. Как ты это сделаешь, я и знать не желаю.

Возможно, она хочет избежать участия в грехе, если Аспасии придется совершить его? Аспасия даже не пыталась скрыть насмешку:

— Значит, я свободна поступать как угодно, ваше величество?

— Я призываю тебя сделать все, что возможно, чтобы вернуть ребенка и империю.

Аспасия помолчала. Эта женщина тоже думала не только о своем маленьком королевстве, но и об империи, которая стояла за ним.

— Ты знаешь, что такое Рим, — сказала она.

— Я знаю, что у нас не будет империи, если мятежник не вернет нашего императора.

— Ты могла бы, — сказала Аспасия медленно, — позволить ему поступать так, как ему хочется. Италия твоя; ты можешь сохранить ее, управлять ею. Тебе ведь не обязательно связываться с германскими проблемами.

— Без Германии нет империи. — Аделаида пригвоздила ее холодным взглядом. — Неужели ты думаешь, что я вышла замуж за императора из простого каприза? Я была королевой по праву. Я была в тюрьме, когда он освободил меня; за мое королевство шла борьба, моя корона была в опасности. Он бы мог ограничиться тем, что восстановил мою власть и дал мне возможность править как его вассалу. Но я увидела, что способна на большее: Бог хотел, чтобы я была не просто королевой, но императрицей.

— И ты хочешь оставаться императрицей. — Аспасия кивнула. — Я сама из великой династии; мой отец был императором. Я тебя понимаю.

— Разве? Разве ты не знаешь, что Генрих женился бы на тебе, если бы ты согласилась?

Аспасия не успела сдержать улыбку. Улыбка вышла едва заметной и невеселой. Да, он женился бы на ней, даже теперь. Как бы ни были черны ее грехи, она все равно оставалась дочерью императора.

— Он предлагал мне, — сказала она, — но я отказалась.

— Почему?

Потому что она любит Исмаила. Потому что ценит свою свободу. Потому что не желает быть императрицей.

— Потому, — отвечала она, — что я верна моей госпоже Феофано.

— Что значит верность по сравнению с троном?

— Все, — сказала Аспасия.

Аделаида не поверила ей. Ей не верил никто из тех, кто считал трон достойным борьбы за него. Императрица пренебрежительно фыркнула, не скрываясь, и отпустила ее движением руки.

— Иди, начинай свое дело. Если ты покинешь нас, чтобы стать супругой Генриха, нам едва ли станет хуже, чем теперь.

— Я этого не сделаю, — сказала Аспасия спокойно. Она поклонилась, не ниже необходимого. — Да хранит вас Господь, ваше величество.

32

В лето Господне 984-е Пасха была ранняя. Может быть, в Италии уже настала весна. Но в Германии зима еще не сдавалась.

Аспасия рыскала в поисках Генриха снежным дорогам Саксонии. Вербное Воскресенье он провел в Магдебурге. На Пасху он будет в Кведлиндбурге, как вошло в обычай у германских королей.

Она испытывала искушение скоротать время до Пасхи в обожаемом Фрауенвальде. Но поборола себя: только когда все кончится, она вернется домой. А сейчас она должна выполнять то, для чего приехала.

Она дожидалась Генриха в Кведлинбурге. Тамошние обитатели знали ее; они приняли ее вежливо, но с некоторым беспокойством. Ей понадобилось проявить свой царственный нрав, чтобы в замке нашлось место для нее и ее спутников. Спутников разместили в большом сарае у наружной стены, а ей предоставили комнатку над залом; правда, никто не догадался убрать человека, который спал у порога поперек двери. К ее вящему сожалению, это был не Исмаил. Он отлично управлялся со своим прекрасным толедским клинком, но он совсем не был воином. После первой ночи в сарае он предпочел ночевать в зале со слугами, захватив местечко поближе к огню.

Новости из Магдебурга намного опередили появление мятежника и его свиты. Аспасия первой узнала эти новости от торговца реликвиями и шарлатанскими снадобьями, который пришел в Великий понедельник страстной недели вечером. Она знала его с давних пор. Пока она рассматривала его товары и перебирала пакетики с лекарственными травами, он сказал ей доверительно:

— Вот уж не ожидал увидеть тебя здесь, моя госпожа. Только не говори, что ты приехала служить новому королю.

— Я всегда служила Оттону, — ответила она. Она растерла между пальцами рыжеватый пестик шафрана, посмотрела, какого цвета осталось пятно, вдохнула острый, вяжущий аромат. — Как давно его собирали?

— Это первый весенний сбор, — ответил он. Он нагнулся к ней и понизил голос: — Я говорю не об Оттоне, госпожа. Не о тех двоих, что умерли, и не о том, который жив.

Она сохранила спокойствие.

— О Генрихе?

Он кивнул.

— Я слышал собственными ушами в зале во время пира. Один из его епископов подошел, благословил его и назвал королем. Германским королем по крови и по праву.

— Случайно, не итальянским?

Торговец ухмыльнулся, показав зубы, которым не повредил бы один из порошков Исмаила.

— Он говорит, что хочет вернуться к старому. Германия для германцев; а остальной мир может хоть провалиться.

— А мой император?

— Его там не было, — ответил торговец.

Она обнаружила, что в волнении изорвала в мелкие клочки наверняка драгоценный кусочек от покрывала Марии Магдалины. Она смотрела с ужасом на торговца: Генрих не терял времени. А теперь, о Боже, он уже не нуждался в Оттоне. Ребенок, который сейчас не может обойтись без няньки, но который вырастет и будет представлять опасность. Греки еще в Трое знали, как избежать такого неудобства. А уж на что были способны германцы…

Разносчик неправильно истолковал выражение ее лица. Он подмигнул ей.

— Ничего страшного, госпожа. Для добрых христиан это покрывало Магдалины. Для нас с вами это просто кусочек от старой сорочки моей жены.

Она его не слушала. Она поспешно выбрала несколько пакетиков, заплатила, не торгуясь, сколько он запросил, и отпустила его.

Генрих будет здесь завтра или послезавтра. Ей не терпелось ехать навстречу, но это было бы неразумно. Она лишится всех преимуществ, которые приобрела, расположившись в украденном им замке, поедая его продовольственные запасы и командуя его слугами.

Подожди, говорила она себе. Наберись терпения. Если Оттон уже мертв, что бы она ни делала, этого не изменить. Если он в заключении, она не поможет его освобождению, показав свое отчаяние.

Она должна быть безупречно царственной и безупречно византийской. Генрих не должен увидеть в ней и тени слабости.

Служанка, которую она себе присвоила, молодая, но смышленая, была в восторге от того, что ей выпала честь прислуживать римской принцессе. Хильда с благоговением подавала ей пурпурные шелка, а укладывая косы Аспасии в сложную византийскую прическу, она проявила настоящий талант.

Заботой о своей внешности и наряде Аспасия отвлекала себя от бесполезных переживаний. В замке царила суматоха. Передовой отряд Генриха уже прибыл; через час или два появится и он сам. Когда он войдет в зал, она должна уже быть там, воплощая собой царственную невозмутимость.

— Ты выглядишь, — сказала ей Хильда, — точь-в-точь как красавица на картине в Равенне.

Аспасия взглянула на нее с изумлением:

— Откуда ты знаешь про Равенну?

— Я была там, — ответила Хильда с гордостью. — Моя бабушка была служанкой императрицы Аделаиды. Когда я была маленькой, она брала меня с собой, чтобы я училась, как служить настоящей знатной госпоже. Мы побывали во многих местах, и многое я забыла, но я навсегда запомнила Равенну и красавицу на картине в церкви. Бабушка говорила, она была императрицей.

— Феодора, — сказала Аспасия. — Ее звали Феодора, и она была одной из первых красавиц своего времени.

— Ты похожа на нее. Такие же большие глаза, нос такой же.

Аспасия немножко огорчилась, ей всегда казалось, что у Феодоры нос слишком длинный.

— В те дни было другое представление о красоте, — сказала она.

Хильда вдруг замолчала, озаренная догадкой:

— Наверное, ты того же рода, что и она!

— Не по прямой линии, — объяснила ей Аспасия. — Мы ведем свой род от Василия Македонянина. Но родственные связи в Византии так же запутанны, как и в Германии. Если проследить все ветви я, конечно, окажусь в родстве с Феодорой.

— Ты только подумай, — сказала Хильда, пальцы которой ни на минуту не прекращали работать над прической Аспасии. — Как давно все это было в Византии. А у нас только недавно началась история. Двести лет назад мы еще были язычниками, а теперь посмотри. Мы собираемся создать новый Рим, как об этом мечтал Карл Франкский, но он умер, а сыновья его ссорились из-за наследства до тех пор, пока не осталось ничего.

Аспасия удивлялась все больше:

— Да ты ученая женщина.

— Ну, это вряд ли, — сказала Хильда. — Я умею слушать, вот и все. Сестра научила меня читать. Она монахиня в здешнем аббатстве, я год проучилась в школе. Она считает, что я тоже должна постричься в монахини, но мне так хотелось бы сперва посмотреть мир.

— А твой отец не возражает против твоего пострига?

— Отец погиб в битве с сарацинами. Брат служит императрице и слишком занят, чтобы обращать внимание на меня. Я думаю, что когда все это кончится, он вспомнит обо мне и найдет мне мужа.

— А ты хочешь замуж?

Хильда пожала плечами:

— Смотря за кого. Если жених мне не понравится, я уйду в монастырь.

Какая практичность и какое легкое отношение ко всему. Аспасия рассматривала ее лицо, сосредоточенное над последними замысловатыми прядками. Пухлые щечки, пухлые губки, простенькое миловидное личико под короной золотистых волос. Она сумеет сделать все, что захочет, и сделает хорошо.

— Ты бы не хотела попутешествовать со мной, — спросила Аспасия, — пока это не кончится?

Когда Хильда улыбалась, она выглядела почти красавицей:

— Везде? По всей Германии? И даже во Францию?

— Во Францию отправился другой посол, — ответила Аспасия. — Но всюду, куда бы я ни направилась, ты можешь сопровождать меня. Даже если мы отправимся не дальше зала в этом замке.

— Мы отправимся гораздо дальше, — сказала Хильда. — Я уверена.

Аспасия с улыбкой покачала головой:

— Ты ведь не думаешь, что Генрих сдастся нам?

— Только не он, — отвечала Хильда доверительно. — Он теперь получил корону. Он вовсе не хочет лишиться ее. — Она закончила свою работу и отошла полюбоваться. — Я бы хотела поехать во Францию. Я никогда там не была.