Коадъютор поклонился королеве с почтением сродни благоговению и смиренно осведомился, почему Ее Величество распорядилось посадить под арест «милягу Брусселя» в тот день, когда народ празднует блистательную победу. Эта победа дает возможность Франции господствовать в Вестфале, где пройдут предварительные переговоры по поводу заключения мира, а договор этот, вполне возможно, положит конец войне, которая длится вот уже тридцать лет.

– Я полагаю, – отважно продолжал он, – что Вашему Величеству дали дурной совет. Бруссель уже очень старый человек, и в Парламенте он был своего рода знаменем. К тому же и живет он в двух шагах от собора Парижской Богоматери. А молодой де Комменж, пришедший арестовать его, не показал себя образцом сообразительности и такта. Старичка он вытащил из-за стола в домашних туфлях. Перепуганное семейство принялось умолять господина де Комменжа дать Брусселю немного времени, так как он только что «оправился» и должен хоть немного прийти в себя и переодеться, прежде чем последует туда, куда королю угодно его послать… Де Комменж согласился подождать. А служанка тем временем распахнула окно и принялась вопить на весь квартал. И пожалуйста! Весь Париж взбудоражен!

– И что же? – осведомилась Анна Австрийская, высокомерно поведя плечами. – Стоит ли беспокоиться из-за оживления на одной-двух улицах? Почтение к королю быстро всех успокоит.

Все, кто окружал королеву, одобрительно захлопали. Не присоединился к толпе аплодирующих придворных один только Мазарини.

– Было бы благословением Господним, Ваше Величество, – заговорил он, – если бы все говорили с такой же прямотой, как господин коадъютор. Он тревожится за вверенную ему паству, за город и за почтение к Вашему Величеству. Я убежден, что опасность не так велика, как ему представляется, но проявленная им добросовестность заслуживает похвалы.

– Неужели? И что же нам советует добросовестный господин коадъютор?

– Освободить из-под ареста Брусселя, Ваше Величество! Народ мгновенно успокоится, и мы будем продолжать праздновать блистательную победу!

– Никогда! – разгневанно воскликнула Анна Австрийская. – Вы хотите, чтобы я отпустила на свободу Брусселя? Да я скорее задушу его своими собственными руками, – прибавила она, сжимая красивые белые пальцы перед носом Гонди.

Кардинал приблизился к королеве и стал что-то тихо говорить ей на ухо. Королева понемногу успокоилась. Тогда Мазарини объявил, что Бруссель будет освобожден, когда горожане разойдутся по домам, и Гонди должен удовлетвориться этим обещанием, которое, если он пожелает, будет дано ему в письменном виде.

– Но слово королевы стоит больше любых бумаг, – провозгласил назидательно Мазарини в то время, как Анна Австрийская встала и удалилась. – Поезжайте и верните покой нашему государству. Мы вам полностью доверяем. И сумеем вас отблагодарить. Пусть господина коадъютора сопровождает эскорт и он едет со всеми почестями, какие положены полномочному министру.

Де Гонди понял, что эту битву он проиграл, и смиренно приготовился покинуть поле боя, направившись к двери, но тут его взгляд упал на Изабель и госпожу де Конде. Он мгновенно остановился на месте.

– Особняк Конде не близко, – сказал он, – а на улицах сейчас неспокойно! Было бы разумно доверить мне госпожу принцессу и госпожу герцогиню де Шатильон, которую, вместе с ее доблестным супругом, так горячо приветствовали утром. И хотя настроение в городе переменилось, клянусь честью, что довезу обеих дам до дома в целости и сохранности.

Брат покойного короля герцог Орлеанский, который до сих пор не произнес ни единого слова, хотя он был генералом-наместником королевства, наконец-то подал о себе знать, пренебрежительно процедил, передернув плечами:

– Что за глупость! Все знают, что особняк принцев Конде стоит рядом с моим Люксембургским дворцом, так что я сам отвезу своих соседок. Что бы ни обещал господин коадъютор, они могут попасть в заложницы. Только представьте себе – мать господина принца и жена его главного сподвижника! Удача из удач!

– Не пугайте нас всякими ужасами! – запротестовала принцесса Шарлотта.

Изабель сочла возможным сказать и свое слово.

– Монсеньор позабыл, что господин коадъютор в первую очередь служит Господу Богу, а потом уже королю. Госпожа принцесса и я убеждены, что с нами не случится никакой беды под его опекой.

С этими словами Изабель улыбнулась Гонди, подала руку Шарлотте, и обе они, попрощавшись легким поклоном с присутствующими, покинули королевский кабинет, в котором повисло тяжелое молчание. Та же давящая тишина сопровождала их, пока они шли по дворцу под охраной эскорта гвардейцев. Во дворе стояла карета, которая привезла сюда коадъютора и в которую он пригласил их сесть. Воспользовавшись моментом, коадъютор поцеловал Изабель руку.

– Какую радость вы доставили мне, госпожа герцогиня! Наше маленькое путешествие докажет вам, что вы не ошиблись, оказав мне доверие.

Сам де Гонди занял место рядом с кучером, но остался стоять.

Площадь возле Пале-Рояля была наполовину заполнена разношерстной толпой, с каждой минутой люди все прибывали, но коадъютор, стоявший в рост у козел, произнес небольшую речь своим красивым звучным голосом, который был еще одним его чарующим даром. Он объяснил, что сопровождает домой мать победителя при Лансе, Рокруа и множестве других городов вместе с супругой его самого доблестного командира. Дамы оказали честь довериться ему, как своему другу… После чего он напомнил, что он слуга Господа, о чем свидетельствовало и его облачение, пусть даже несколько помятое… Ему удалось убедить толпу, и люди, восторженно крича, расступились и дали карете проехать. А когда де Гонди сообщил об обещании освободить Брусселя, который за эти несколько часов стал чуть ли не отцом народа, всех охватило безумие ликования…

Вспомнив о триумфальном следовании под восторженные крики поутру, обе дамы не могли не посетовать на то, с какой быстротой народ готов отвернуться от своих правителей. Все лавочки и магазины были закрыты. Веселый шум и суета, привычные для Нового моста, по которому проехала их карета, сменился враждебной тишиной, и кое-где уже начали натягивать цепи, которыми во время городских волнений запирали улицы. Продолжая ехать стоя, коадъютор то раздавал благословения, то красноречиво увещевал свою паству, на что у него было предостаточно времени, так как карета ползла еле-еле, медленно продвигаясь вперед.

В конце концов они благополучно добрались до особняка, но карета и здесь была окружена толпой людей, так что Шарлотта и Изабель покинули ее прямо у своих ворот, которые тотчас же закрылись за ними. А де Гонди, простившись с ними, уселся на подножку и стал исповедовать нескольких взволнованных горожан, которые попросили его сделать это немедленно. Прежде чем расстаться с дамами, коадъютор посоветовал им с утра пораньше отправиться в Шантийи и ехать дорогой пусть более долгой, но зато более безопасной: обогнуть Париж, перебраться через Сену возле Шарантона и дальше держаться северной дороги. И не на такие жертвы можно было пойти, лишь бы ускользнуть из охваченного безумием города!

Но если обе дамы полагали, что, оказавшись под крышей собственного дома, они обретут покой, то они жестоко ошиблись. В прихожей встревоженно шумели слуги, сгрудившись вокруг мажордома Герена. Все они кричали одновременно, так что понять, чего они хотят, не представлялось ни малейшей возможности. Герен, стоя на табурете, тоже что-то говорил, но его никто не слушал.

– Боже мой, только не это, – простонала принцесса. – Мы едва избавились от орущей толпы, и я мечтала лишь об одном: побыть хоть минутку в тишине и покое у себя дома! А тут? Вы только посмотрите, что тут делается! Можно подумать, мы опять на улице!

– Поднимайтесь к себе, госпожа принцесса, я скоро присоединюсь к вам, а пока позвольте мне разобраться, что тут происходит, – предложила Изабель.

Решительно раздвинув сгрудившихся людей, она добралась до табурета с новоявленным оратором, велела ему сойти, а сама взобралась на его место. Пока шумливые слуги безмолвно взирали на госпожу, стоящую на табурете, Изабель, вооружившись своей самой чарующей улыбкой, обратилась к ним с вопросом:

– Могу ли я узнать, что тут стряслось? Еще утром, когда госпожа принцесса, мой супруг и я отправились в Пале-Рояль, чтобы занять почетное место в королевском кортеже, направлявшемся в собор Парижской Богоматери, чтобы вознести благодарственный молебен Господу за великолепную победу, дарованную вашему доблестному господину при Лансе, вы, помнится, ликовали. А теперь… Что же случилось за это время?

– С нами – ничего, – откликнулась Марселина, известная любительница сплетен, которая ведала в доме бельем. – Но говорят, что во время церемонии Мазарини бросил в тюрьму добрых господ из Парламента. Им, бедняжкам, теперь грозит виселица и…

– Даже если это правда, то какое это имеет отношение к вам, Марселина?

– Мы люди простые, а эти господа защищают простой народ. Выходит, надо им подсобить.

– Вот как? Так кто же они вам, эти люди?

– Я же сказала: защитники!

– От кого они вас защищают? С вами здесь плохо обращаются?

– Да нет, не плохо. Даже, я сказала бы, хорошо, если сравнить с другими домами!

– Ну, так постарайтесь остаться в этом доме. Игра в бунтовщиков никого до добра не доводила. А теперь послушайте, что на самом деле произошло: после благодарственной мессы, во время обратной дороги из собора, когда народ рукоплескал королю и королеве, Ее Величество действительно приказала взять под стражу двух парламентариев, которые нанесли ей оскорбление, но ни о какой виселице речи нет. У них намерены потребовать объяснений по поводу их поведения, и, скорее всего, очень скоро они будут на свободе. Но королева имеет полное право арестовать любого обидчика, кем бы он ни был. Защиту парламентариев взял на себя коадъютор де Гонди, который проводил до дому госпожу принцессу и меня. Теперь вы знаете все, что происходит. И думаю, что каждый из вас может вернуться к своим делам и обязанностям. Хочу сказать еще, что госпожу принцессу очень утомили жара и волнения, и ей очень скоро понадобятся ваши заботы. А теперь я возвращаю вам вашу кафедру, Герен, – сказала она, ловко спрыгивая с табурета.

– Благодарю вас, госпожа герцогиня! Все за работу! – скомандовал старик Герен и, глядя вслед расходящимся слугам, наклонился к Изабель и спросил, понизив голос: – Могу я позволить себе дать вам совет?

– Говорите! Вы всегда мне казались разумным человеком.

– Если госпожа принцесса чувствует себя усталой, не лучше ли ей отправиться в Шантийи?

– Что ж, может быть, вы и правы, – Изабель сделала вид, что задумалась над его предложением. – Госпожа принцесса и была бы в Шантийи, если бы не благодарственная месса… Там, конечно, воздух будет получше, чем здесь, да и не так жарко. Я сейчас же поговорю с ней об этом!

– Позволю себе добавить и еще кое-что. Скажу, что для госпожи принцессы большая удача, что госпожа герцогиня осталась подле нее и после своего замужества, потому как госпожа герцогиня де Лонгвиль вот уже год, как путешествует.

В самом деле, вот уже целый год Анна-Женевьева не появлялась в особняке Конде. За это время она совершила путешествие в Вестфалию и Нидерланды, сопровождая своего супруга, и познакомилась там со многими просвещенными людьми. Их ученые писания, с которыми она вскользь ознакомилась, добавили ей блеска в салоне госпожи де Рамбуйе. Анна-Женевьева сделалась просвещенной мыслительницей, и за ее сентенции, произнесенные присущим ей небрежноленивым тоном, Изабель всякий раз хотелось ее по-колотить.

Но и по возвращении в особняке Конде не стали ее видеть чаще, потому что, едва вернувшись, она родила девочку, а вскоре забеременела. Отцы у детей были разные. Девочка, которая умерла вскоре после рождения, была дочерью господина де Лонгвиля, а будущее дитя, если бы было узаконено, должно было занять свое место в благородном роду де Ларошфуко.

К тому же герцогиня де Лонгвиль не одобряла почти постоянного присутствия возле своей матери юной герцогини де Шатильон, которую удерживала возле принцессы Шарлотты не только их взаимная привязанность, но и невозможность завести и содержать собственный дом, как того требовали титул и богатство ее супруга.

Отец Гаспара, покойный маршал де Колиньи, несметно богатый, но еще более скупой, чем принц Конде, так и не купил себе дом в Париже. Он всегда отговаривался тем, что единственно достойное жилище для членов его семьи – это старинный особняк на улице Бетизи, неподалеку от Лувра, принадлежавший адмиралу де Колиньи, их предку, который был убит в Варфоломеевскую ночь. Теперь в нем жил градоправитель Парижа, тот самый герцог де Монбазон, которому с такой легкостью изменяла его прелестная жена. Гаспар довольствовался в Париже холостяцкой квартирой, да и в той бывал редко.

Что же касается замка Шатильон-сюр-Луэн, то Изабель посетила его вместе с мужем лишь один раз и пробыла там ровно столько времени, сколько понадобилось ее желчной свекрови, чтобы выставить ее за дверь. Мать до конца своих дней не простила сыну его обращения в католичество. А поскольку родовой замок де Колиньи не обладал красотой Шантийи, а Изабель обожала это поместье, то она не слишком переживала из-за своей бездомности и принимала жизнь такой, какова она есть.