– Скажи, что через несколько дней я буду при дворе, если только смогу сесть на лошадь! Постарайся извещать меня о происходящем в Париже.

– Будьте спокойны, монсеньор!

Несмотря на гнев, Изабель не могла не залюбоваться изяществом всадника, искусно управлявшего своей лошадью. Прощальный поклон – и Гаспар пустил коня галопом, а за ним поскакал Бастий, тот самый великан, который когда-то помог украсть ее. Изабель знала, что он преданный слуга ее мужа, что он служит ему вернее пса и чуждается других слуг. Она видела Бастия не так уж часто, даже когда они жили в Стенэ. Впрочем, в Стенэ она вообще мало что видела, кроме спальни, где они так пылко любили друг друга…

Отъезд мужа принес облегчение Изабель. Он избавил ее от громкого скандала, с которым она в ярости выставила бы Гаспара за дверь, если бы ему, не дай бог, вздумалось к ней постучаться. И теперь она раздумывала, не лучше ли и ей тоже уехать отсюда как можно скорее. Близость Конде ее смущала. Теперь он не преминет дать ей понять, что у нее нет причин отталкивать его, если ее муж публично над ней глумится. Хотя любовник умен и вряд ли так поступит.

В дверь, постучавшись, заглянула Аньес, камеристка принцессы, она пришла узнать, не легла ли уже Изабель.

– Госпожа принцесса просит госпожу герцогиню пожаловать к ней.

– Сейчас иду, – отозвалась молодая женщина, не преминув сначала посмотреть на себя в зеркало, не оставили ли следы предательские слезы.

Шарлотта уже лежала в постели.

– Садитесь вот сюда, – пригласила она Изабель, похлопав рукой по краю кровати.

Изабель села и постаралась улыбнуться в надежде, что по лицу ее уже невозможно ничего прочитать. Но она ошибалась.

– Не нужно говорить, что вы не плакали. Мужчины таковы по своей природе. Даже тогда, когда клянутся, что любят вас. Прибавлю, что особа, о которой идет речь, не стоит ни одной вашей слезинки.

– Кто она?

– Мадемуазель де Герши! Вы ничего о ней не слышали?

– Слышала, но не думала, что она что-то для Гаспара значит. Куртизанка, я полагаю. Такая же, как Марион Делорм?

– Да и нет. Мало красоты, но дьявольская самоуверенность. И такие же амбиции.

– Но что ей нужно? Занять мое место?

– О-о! Она охотно заняла бы его за неимением лучшего. Она метит высоко, гораздо выше, чем ваше место. Что вы, к примеру, скажете об английской короне?

– Скажу, что с тех пор, как Кромвель объявил короне войну, место мне кажется опасным. Но я не представляю, как эта женщина может добраться до короны.

– Разве вы забыли, что юный принц Карл гостил у нас при дворе прошлой весной? Он, помнится, ухаживал за вами, правда, очень робко, но восторженно. Вот этого-то Герши вам не простила. Она сама хотела завладеть его вниманием. Бог знает, что из этого вышло бы. Но тут появились вы, и он больше никого не видел, кроме вас. А она сделала все, чтобы вам отомстить.

– Украла у меня мужа? Думаю, месть удалась, – признала Изабель с горечью.

– Не придавайте этому большого значения и позвольте вашему Гаспару разыгрывать из себя дурачка, украсив себя ее подвязкой. Почему бы и вам не подарить свою, например, очаровательному де Немуру? Он без ума от вас, и многие придворные дамы вам завидуют. Даже моя дочь, так мне, по крайней мере, кажется.

– Анна-Женевьева? Но все только и твердят о той страсти, которая соединила ее с принцем де Марсияком.

– Одно другому не мешает. Ее увлечение Франсуа де Ларошфуко родилось от их общей ненависти к Мазарини. Марсияк весьма опасен как в ненависти, так и в любви. Он чуть было не убил юного Миосенса, потому что тот осмелился влюбиться в Анну. А она ненавидит Мазарини за то, что итальянцу, вышедшему из грязи, служит мой сын, принц де Конде, ее обожаемый брат…

– Но… Он служит не Мазарини, он служит королю! Итальянец ведь тоже на службе у короля.

– Ее держит в плену кастовая гордыня, она никогда не сможет этого понять. И вы это прекрасно знаете. Там, где только возникнет опасность, грозящая Мазарини, будет моя дочь. И если Париж ощетинится баррикадами, то не сомневайтесь, она будет там среди самых рьяных.

– Но она беременна, – напомнила Изабель, удивившись сама себе: она не понимала, с чего вдруг взялась защищать своего врага.

– Да, от человека, чья мрачная страсть ее завораживает и в котором она узнает себя. Не буду скрывать, моя дочь иногда меня пугает.


Де Конде недолго прожили в Шантийи. Вестовые скакали туда и обратно, привозя каждый день столичные новости. Трудно сказать, были ли они утешительными: Бруссель и Бланмениль пробыли в замке Сен-Жермен, а вовсе не в Бастилии, как утверждали слухи, всего-навсего два дня, и Париж утихомирился. Баррикады исчезли, но не исчезли дурные слухи, которые ходили насчет Мазарини. На этот раз они не обошли и королеву. Каждую ночь невидимая рука развешивала оскорбительные для королевы афишки, которые смешивали ее с грязью.

Прошло несколько дней, и кардинал отправил короля и его младшего брата в замок Рюэй, а затем и сам вместе с королевой под покровом ночи отправился туда. Парламент немедленно послал туда депутатов с требованием привезти короля в Париж, на что Анна Австрийская с великолепным самообладанием ответила, что ее сын точно так же, как и любой из его подданных, имеет право перемещаться и провести остаток лета на свежем воздухе за городом.

Объяснение звучало тем правдоподобнее, что для пребывания короля был избран Рюэй. Там любил уединяться Ришелье и превратил свое поместье в чудеснейшее место. Там были оранжереи, птичник, зал для игры в мяч, а главное, великолепный парк, который кардинал засадил удивительными деревьями – каштанами, впервые завезенными во Францию через Венецию. Парк украшали гроты, водяные каскады, фонтаны со статуями нимф и фонтаны без статуй, там были дивные цветы, фрукты и к тому же еще и двигающиеся фигуры, приводившие детей в несказанный восторг. Не так давно Людовик XIII останавливался здесь после охоты и лакомился тортом со сливами. Злые языки утверждали, что в подземелье таятся каменные мешки, но только потому, что людям трудно себе представить, что Ришелье, с его железным характером, мог любить незатейливые развлечения. Рюэй принадлежал герцогине Эгийонской, племяннице Ришелье, но она с удовольствием предоставляла его королевским детям[24], к их великой радости.

В этот замок, минуя по-прежнему неспокойный Париж, и прибыл к королевскому двору принц де Конде. Ему были оказаны неслыханные почести. Маленький король поцеловал его и поручил ему свое королевство, Мазарини принял его, так сказать, к себе на службу, а королева со слезами на глазах назвала его своим третьим сыном. Весьма довольный ролью спасителя, которую ему преподнесли буквально на блюдце, де Конде справился с волнениями с тем большей легкостью, что Парламент уже получил почти все, чего добивался. К тому же в Вестфалии были только что подписаны очень важные договоры, которые почти на два столетия, вплоть до 1870 года, избавят Европу от угрозы стать единым централизованным государством, принадлежащим Габсбургам.

В конце октября королевский двор вновь вернулся в Париж, и особняк Конде тоже ожил. Принц-герой привез в Париж мать, жену и Изабель. Но в Париж не вернулись ни его сестра, вставшая на сторону Фронды, которую поддерживал ее любовник, обиженный на королеву из-за того, что она отказала его супруге в герцогском табурете, ни его младший брат, принц де Конти. Франсуа де Конти исполнилось восемнадцать лет, и, предназначенный с детства церкви, он теперь целиком и полностью принадлежал сестре, которую любил далеко не братской любовью. Когда все вернулись в столицу, то увидели, что в ней мало что изменилось. Народ, поощряемый коадъютором, по-прежнему волновался, казна была пустее, чем когда-либо, а Парламент более, чем когда-либо, дерзок. Герцог де Лонгвиль повел себя так же, как его жена. Он принял ее сторону, не подозревая, что она беременна не от него. Орлеаны вели себя не менее враждебно. Месье, дядя короля, неистощимый на заговоры, отравивший жизнь своего царственного брата и постоянно предававший своих друзей, жаждал избавиться от Анны Австрийской, чтобы самому стать регентом при короле-мальчике Людовике XIV. Что до его дочери, самой богатой невесты во Франции, которую вскоре будут называть Старшей Мадемуазель, то она тешила себя надеждой стать женой малолетнего короля или, на худой конец, иностранного государя и, поставив перед собой такую цель, тайно вела обширную переписку. Содержание некоторых ее писем могло бы быть приравнено к государственной измене.

Все чаще звучали требования отставки Мазарини, и дело доходило до того, что некоторые смельчаки без малейшего стеснения забрасывали грязью и Анну Австрийскую. Ни королева, ни первый министр не осмеливались показываться в городе. Народ, вкусивший радость бунта, не желал так скоро от нее отказываться. К тому же не за горами была зима с холодом, нищетой и болезнями.

Принц де Конде понял, что одними речами больше не обойдешься. Оставался один выход, и он был отвратителен: принудить парижан к повиновению силой, осадить город, отрезав доступ к нему продовольствия. Но сначала надо было вывезти из столицы короля, королеву, Мазарини и их близкое окружение. И сделать это следовало тайно в то время, как к Парижу будут стягиваться войска.

Для тайного отъезда, который можно было бы назвать бегством, выбрали ночь Волхвов, с пятого на шестое января, о чем знали немногие. Вечер прошел в традиционных развлечениях: ужин, шутки, оживление, шум. Вскоре в Пале-Рояле все стихло – его обитатели легли спать. А в три часа утра во Двор съехались кареты и всадники. Анна Австрийская с двумя сыновьями и Мазарини ожидали отъезда в зале Совета. Принцесса Шарлотта попросила разрешения войти в зал с невесткой, вместе с маленьким герцогом Энгиенским на руках кормилицы, и госпожой де Шатильон. Королева с радостью встретила свою близкую подругу и усадила рядом с собой.

– А госпожа де Лонгвиль разве не отправляется вместе с вами?

– Она решила остаться. Беременность доставляет ей много неприятностей, и она боится простудиться. Но со мной мой зять, младший сын де Конти и мадам де Шатильон.

– Ну что ж… Милости просим, герцогиня, – обратилась королева к Изабель и протянула ей руку, которую та поцеловала и заняла место возле Клер-Клеманс.

Радости это не доставило ни той, ни другой, но что делать – в трудных обстоятельствах приходится смиряться, а Изабель инстинктивно чувствовала, что безумие, охватившее Париж, может стать началом других, еще более страшных событий…

Вскоре к собравшимся присоединились канцлер и государственный секретарь. Когда королевская семья и все отъезжающие вместе с королевой рассаживались по каретам, появились принц Гастон Орлеанский с дочерью, оба заметно недовольные. Мадемуазель пригласили занять место в карете королевы, и она захотела сесть на место в глубине кареты, уже занятое Шарлоттой де Конде. Королева, явно недовольная, предложила ей другое. Мадемуазель, не имея права отказаться, не удержалась от язвительной реплики и сказала сладеньким голосом:

– Вы, конечно, правы, Ваше Величество, молодые должны уступать место старикам.

Наконец кареты тронулись, направляясь к замку Сен-Жермен – ближайшей королевской резиденции за стенами города. Когда два часа спустя они туда прибыли, то выяснилось, что замок не готов к приему беженцев. В замке оказалось только четыре походные кровати, да и те заранее были тайно отправлены Мазарини: для короля, для королевы, для Месье – дяди короля и еще одна – для него самого! Покои замка были практически пусты. По обычаю, как только двор покидал замок, следом увозили и мебель. Спешно был разведен огонь в каминах и принесена солома, чтобы все прибывшие могли хоть немного отдохнуть. Солома стала дороже золота. Но семейству Конде не пришлось испытать неудобства – рядом с замком у них был собственный особняк, и, как только рассвело, все они смогли в нем расположиться. Принц де Конде приступил к осуществлению заранее продуманного плана: было решено выставить на дорогах заставы, а между ними поместить подвижные отряды, которые поддерживала бы кавалерия под командованием Гаспара де Шатильона. Конде намеревался перекрыть одну за другой все дороги к Парижу, по которым обычно подвозили в столицу продовольствие. Свой долг принц принялся выполнять с каким-то ожесточенным неистовством.

Спустя два дня после прибытия в Сен-Жермен Шарлотта де Конде, заливаясь слезами, приникла к коленям королевы, прося, чтобы ее заключили в тюрьму.

– За что, о Господи?!

– За то, что родила на свет недостойных детей и приняла не менее недостойного зятя. Этой ночью мой младший сын де Конти и зять герцог де Лонгвиль тайно покинули особняк и отправились в Париж, чтобы быть рядом со своей сестрой и супругой. Оказывается, моя дочь не только не страдает от недугов, но объявила себя сторонницей мятежников, и более того – она желает стать их вдохновительницей! Я, Ваше Величество, обесчещена!

– Вам не в чем себя винить, принцесса. Разве не вы дали жизнь победителю при Рокруа и во множестве других сражений? Горстке мятежников не устоять против нашего героя!