– Но ему придется сказать, – произнес Френсис Бодель. – Тебе еще нет двадцати одного года, Вивьен. Ты еще не достигла возраста, когда можешь нести ответственность за свою жизнь.

– Как это патетично! Но, как бы там ни было, не думаю, что папочка станет возражать против того, чтобы как можно меньше людей узнали об этом. Он покроет меня, и – вам не следует беспокоиться – оплатит счет.

– Чек, вероятно, будет приличным.

– Это не слишком взволнует папочку. Он без возражений подписывает кучу чеков, поскольку это единственное, что от него требуется.

Френсис Бодель промолчал. Хотя он и был другом Адриана Морана, но не мог не признать того, что это суждение справедливо.

– Есть еще один момент, Вивьен. Иногда – не всегда, но могут быть осложнения. Возможно, что после такой операции ты не сможешь больше иметь детей.

Вив слезла с кресла.

– Ну хорошо, доктор. Я понимаю, что это не самое приятное дело, и в любом случае рискованное, но я готова рискнуть. Я хочу сделать аборт и вполне уверена, что мой отец оплатит его. Так что, пожалуйста, не читайте мне больше лекций. Просто устройте это – и как можно быстрее.

В то время как Вивьен Моран была принята в частную больницу как нуждающийся в операции по поводу аппендицита больной, война шла уже почти четыре месяца, и как-то с трудом верилось, что она вообще началась. Но светомаскировка, и множество инструкций, и гадания, когда и где что-то произойдет, начинали действовать людям на нервы, и планировать что-то было совершенно невозможно в такой странной атмосфере – ни войны, ни мира.

Один только Джерсийский туристский комитет сохранял оптимизм. Остров будет идеальным местом для отдыха во время войны, и реклама комитета гласила: «Далеко удаленный от театра военных действий, с вечным песком, морем и солнечным светом». Это было самым подходящим местом отдыха для отягощенных войной жителей материка, которым надо было освежиться, чтобы продолжать воевать дальше.

Лола была благодарна этому. Ники завершил свое обучение и находился где-то в Бельгии. Она радовалась любой нагрузке – а что могло лучше занять ее, чем дом, полный гостей. Она так занимала свою голову и ложилась спать настолько вымотанной, что у нее не было сил лежать без сна и тревожиться, где он и какие опасности его подстерегают.


У Поля Картре был радиоприемник. Он увидел его в витрине магазина Моллета и, накопив деньги, что ему давали на дни рождения и Рождество, постепенно, пенс за пенсом сумел заработать или, точнее, наскрести их и купить вожделенную вещь. Сейчас он стоял на почетном месте в его спальне, а Поль провел много счастливых часов, накручивая ручку настройки и ловя разные станции и передачи на всевозможных иностранных языках.

Во вторую пятницу мая он был дома, мучаясь от тяжелой простуды, которая надоела ему до слез. Он понимал, что ему некого было винить, кроме себя: он преувеличил свои недомогания, чтобы на несколько дней освободиться от школы, и Лола настояла, чтобы он оставался в своей комнате, чтобы не распространять микробы по всему пансиону. Изолированный от своих друзей и свободы, он читал комиксы – «Орел» и «Денди». Даже его любимый приемник надоел ему. Но поскольку ему ничего другого не оставалось делать, он начал возиться с ним, и получилось так, что он первым узнал новости о новом немецком наступлении. Он так быстро бросился вниз, что чуть не запутался в собственных ногах, и влетел в главное здание пансиона, где в своем кабинете работала Лола.

– Поль! – удивленно посмотрела она на него, когда он ворвался в комнату. – Что случилось?

– Мама, немцы напали на Голландию и Бельгию. Нервный спазм сдавил горло Лолы. Внезапно ей стало дурно.

– Напали? Как это понять – напали?

– Они бомбят. «Широко распространенные налеты», – так сказали по радио.

– Понятно, – тихо сказала Лола. В этот миг она почувствовала себя дочерью офицера русской армии – гордого, смелого и, наверное, тоже обманутого. – Что ж, пусть бомбят, что хотят, но им придется считаться с союзниками. Не думаю, что они продвинутся слишком далеко.

– А как же Ники? – вытаращился на нее Поль. Она сощурилась, а пальцы ее конвульсивно сжались на ручке, но голос не дрогнул.

– Мы ничего другого не можем делать, как только молиться, чтобы все это поскорее закончилось и Ники вернулся бы домой невредимым, – сказала она. – А теперь, Поль, мне надо работать. Почему бы тебе не пойти и не послушать, какие новости будут передавать по приемнику? Дай мне сразу же знать, как там будут развиваться события.


Все последующие несколько недель Поль всегда, как только мог, слушал радио, но услышанные им новости приносили лишь все возрастающую печаль. Вопреки всему гитлеровские армии вторгались в Европу, и казалось, что ничто не может остановить их. В середине мая они заняли Хог, а спустя шесть дней добрались до реки Эны и Амьена на Сомме, всего в шестидесяти милях от Парижа. Потом в конце месяца пришла самая плохая весть – бельгийский король Леопольд был окружен, а британские войска, с тылами, обращенными к морю, ничего другого не могли сделать, лишь только как можно дольше удерживать позиции, чтобы позволить эвакуировать мирное население.

В те тревожные дни приемник Поля почти не умолкал, и сквозь треск радиоволн Шарль первый услышал воззвание о создании небольшой армады шлюпок, предназначенных для того, чтобы переправлять людей с берега подальше в море, где их будут ожидать войсковые корабли.

– Я мог бы пойти, – сказал он Лоле, и та кивнула. Она не питала иллюзий относительно того, как это могло быть опасно. Немцы не остановятся ни перед чем, они ни за что не упустят свои преимущества и покончат с союзниками при первой же возможности. А шлюпка Шарля, хотя она была уже совсем иного класса, чем та утлая лодчонка, которую он много лет назад унаследовал от дедушки Картре, все же была небольшим судном, которое могло бы противостоять печально известному течению канала и тяжелым ветрам, летящим с берегов Нормандии. Но Лола все равно была исполнена гордости, и она была довольна, поняв, что под смирным внешним видом Шарль оставался все тем же храбрым моряком, за которого она вышла замуж.

Когда он уезжал, вся семья отправилась к заливу проводить его. Все были поражены кипучей деятельностью, охватившей причал. Любая лодка, шлюпка, которые могли плавать, собирались в путь – рыбачьи шхуны и моторные лодки, яхты и даже старик Джо Лефевр, морщинистый, как кусок засушенных водорослей, на своем двухмачтовом кече «Флайти Леди».

– Мама! – спросила Катрин, когда маленькие корабли один за другим отправились в пенящиеся воды. – Как ты думаешь, папа привезет Ники домой?

Лола чуть улыбнулась. На ней был вызывающе красный шарф, повязанный на голове, но глаза при этом подозрительно блестели.

– Сомневаюсь, дорогая, – сказала она, обнимая Катрин и притягивая ее маленькое крепкое тельце к себе. – Но если будет угодно Богу, может, привезет кто-нибудь другой.

Но на душе у нее было сумрачно, какая-то тень залегла на сердце и не хотела оставлять ее.


Немецкий Ме-110 вихрем пронесся над головой. Никола Картре бросился ничком на землю и автоматически закрыл голову руками. Началась отрывистая стрельба, а облако песка какой-то непонятно почему аккуратной линией взметнулось вверх буквально в нескольких метрах от него.

Он почти ожидал, что будет ранен, предчувствовал острую, пронзающую боль, сопровождаемую страданием или забытьем, но в то же время он слишком устал, чтобы испугаться по-настоящему. Два дня и две ночи он вместе с остатками его соединения маршем продвигался к морю, солдаты усилием воли старались придерживаться дисциплины, хотя ноги у них распухли, стерлись, саднили, а желудки болели от голода. Что сталось с остальными солдатами его батальона? Он не знал. Они были разметаны после ужасного поражения, когда немецкая армия прорвала линию английской и французской обороны и отрезала им путь к отступлению. Они понимали, что единственный выход для них – путь к морю. Там их погрузят на корабли, перегруппируют, и они смогут продолжить воевать. Пока что они тащились по дороге, озабоченные поиском убежища. Они чувствовали себя почти виновными в том, что у них все еще были дома, куда они могут прийти, когда пересекут канал, в то время как другие несчастные скитались неизвестно где. Доброе сердце Ники болело за тех парней, целый год солдатской службы не ожесточил его по природе добрую, способную сопереживать душу, хотя то, что ему пришлось увидеть в последние дни, гнев и печаль немного закалили его. Когда он смотрел на стариков, бредущих по дороге со своими пожитками, которые они везли в тачках, когда он видел детишек младше Катрин, голыми руками рывшихся в полях в надежде найти репу или брюкву, когда они обогнали женщин, толкавших перед собой тележки, наполненные сумками и детьми, а ребятишки постарше плелись позади, вцепившись в материнскую юбку, – тогда он так ненавидел немцев, что ему казалось: если бы он встретился с одним из них лицом к лицу, то безжалостно убил бы его своими руками. Но до сих пор у него не было такой возможности. Сейчас важнее всего было живыми выбраться из Франции, чтобы на следующий день снова пойти в бой.

Порой Ники думал, что они никогда не доберутся до моря, поэтому, когда дуновение ветра в первый раз донесло до них запах соли и водорослей, он впал в дикую эйфорию. Но очень скоро понял, что, хотя море, может быть, и в поле зрения, как раз за грядой дюн, дом и безопасность были от них так же далеки, как и раньше, ибо берега были забиты людьми, попавшими в ловушку между приближавшимся врагом и морем, а летающие на бреющем полете истребители люфтваффе использовали их как мишень.

– Никогда мы отсюда не выберемся! – с ноткой паники в голосе воскликнул Дес Коллинз, лучший друг Ники. – Мы в ловушке!

– Мы выберемся, – ответил Ники. Но он не был уверен в правоте своих слов, и с каждым немецким самолетом, который проносился над ними и обстреливал с бреющего полета, этой уверенности в нем оставалось все меньше и меньше.

Лодки и шлюпки стояли возле берегов. Целая флотилия маленьких суденышек, которые могли пристать к берегу там, где это было невозможно для больших кораблей. Но какие у них шансы, если воздух контролировали самолеты люфтваффе?

Когда Ме-110 полетел дальше вдоль берега и когда треск пулеметной очереди и шорох разлетавшегося песка стал тише, Ники поднял голову.

– Господи, как он был низко! Дес сел и стал выплевывать песок.

– Слишком низко, мать его! Лучше бы нам найти какое-нибудь убежище до темноты. Тогда мы сможем продержаться.

Они поползли от одной воронки до другой, пока не оказались снова в дюнах и не нашли себе впадину под несколькими пучками волокнистой травы. Они руками вырыли яму поглубже, протиснулись в эту крысиную нору и съели шоколад из остатков своего пайка. Все время до наступления темноты они распевали, чтобы хоть как-то поддержать дух.

Потом появилась угроза массированного бомбометания по площади. Примерно через десять минут берег и кромка моря окажутся под прицельным, огнем, и через такое же время немецкое наступление сконцентрируется на некоторых зданиях прямо над прибрежной дорогой. А пока небольшие шлюпки, воспользовавшись временным затишьем, приблизились к берегу. Но как много людей надо было забрать! Ветер доносил гомон их голосов и криков, они входили в воду, надеясь, что она защитит их, и повсюду в воздухе витал запах смерти.

Десу показалось, что пора. Его воспаленные глаза увидели лодки у берега, подобно тому, как человек в пустыне видит оазис.

– Пошли! – закричал он и, выпрыгнув из воронки, бросился к берегу.

Он не видел тени «мессершмитта», не слышал гула его мотора. И предупреждающий вопль Ники вырвался слишком поздно. Воздух пронзила оранжевая стрела огня. Только что Дес бежал, и в следующий миг он широко раскинул руки, словно намереваясь тоже взмыть в небеса. На мгновение показалось, что он неподвижно завис в воздухе на фоне неба, сделал один шаг вперед, другой, ноги его запинались с каждым шагом, пока он не упал на колени в песок.

– Дес! – закричал Ники. – О, проклятье! Дес!

Внутренности его словно размягчились, он был потрясен, когда увидел, что его друг упал прямо на его глазах, изнемогающий, застывший. Выбравшись из крысиного лаза, он побежал по берегу к Десу. Тот лежал, странно подергиваясь, а песок вокруг него тем временем становился алым.

На этот раз Ники сам не заметил приближавшийся вражеский самолет, пока он не оказался у него почти над головой. Ники обернулся в изумлении. И тут же его настиг град пуль, вверх взметнулся песок, и в средоточии удара оказалась лишь неподвижность и раскаленная добела горячая боль, охватившая его и увлекшая в забытье.


Поль, София и Катрин были в гавани, наблюдая, как шлюпки с трудом возвращаются назад, когда к ним присоединился Бернар Лэнглуа.

Бернар вот уже девять месяцев работал на Шарля и очень встревожился, узнав, что Шарль уплыл во Францию. С одной стороны, ему искренне нравился Шарль, с другой стороны – он до болезненности ясно понимал, что если что-нибудь произойдет с его работодателем, то он тут же лишится работы.