Бернар все шел и шел, нагнув голову и засунув руки в карманы. Небо над его головой было ясным, голубым, его портил лишь белый след от немецкого самолета. Через некоторое время сильный бриз прояснил его голову и успокоил издерганные нервы. Но проблема оставалась – что делать, как заработать денег на острове, оккупированном врагом?

Наверное, подумал Бернар, надо было бы уехать и вступить в армию, вместо того чтобы медлить, демонстрируя преданность Шарлю. Подумав о том, что вчера сотворил немецкий самолет с той девушкой, он, конечно, пожалел, что не вступил в армию, – тогда бы он мог лицом к лицу столкнуться с человеком, сбросившим бомбу, а заодно убить нескольких его соотечественников. Но какой бы был сейчас смысл тратить время и сожалеть о том, что не сделано, что толку размышлять о том, что надо было сделать! Единственное, что имело значение, – это то, что он собирается делать сейчас.

И почти тут же, как только он поставил перед собой этот вопрос, Бернар знал, каким будет ответ. И это несмотря на то, что он старался избежать решения этого вопроса, ведь оно ни на йоту не привлекало его. Но через несколько минут, попытавшись представить себе приемлемую альтернативу и не преуспев в этом, Бернар вновь положился на свой здравый смысл.

Делать было нечего – надо возвращаться в электрическую компанию, если они примут его обратно. Его чутье подсказывало ему: это наилучший выход. Неважно, кто сейчас у власти на Джерси, – все равно люди нуждались в основных удобствах: в воде, электричестве, газе, линиях связи – и это будет всегда, как бы плохо ни обернулись дела. Электрическая компания будет обеспечивать его зарплатой, в которой так сейчас нуждается его семья.

Однако Бернар решил, что не позволит снова заманить себя в ловушку конторы. Как только закончится война, он ни за что не останется на вспомогательных должностях. Ведь существует столько интересных ремесел, которые принесут ему гораздо больше пользы, чем умение разбираться в документации электрической компании.

И уже на следующий день Бернар отправился на встречу со своим прежним боссом и высказал ему все, что у него на уме, опустив, конечно, свои планы на время окончания войны. К его огромному облегчению, ему предложили должность ученика инженера – но, конечно, под началом немецкого командования.

В практических делах Бернар схватывал все быстро – во многом ему это давалось легче, чем академические занятия, над которыми он потел в классе. Тут был определенный порядок и метод, благодаря которому он обучался, получал ощутимые результаты. И сейчас, после двухлетнего перерыва, он был способен выполнять ту же работу, что выполняли многие другие, прозанимавшиеся этим всю жизнь. И, уж конечно, Бернар был более квалифицированным, чем его отец, хотя у него хватало ума и такта не распространяться об этом. И еще – благодаря этой работе, приносившей ему деньги, он мог относительно свободно передвигаться по острову, скованному комендантским часом и другими ограничениями.

В полдень, когда ему довелось наткнуться на Шарля, Бернар работал на восстановлении кабеля в Сент-Питере. Он собирался было собрать оборудование и возвращаться назад в Сент-Хелиер, но оглянулся и увидел своего бывшего работодателя, шедшего по противоположной стороне улицы.

Бернар удивился – он слышал, что Картре выгнали из собственного дома, но понятия не имел, что они живут в Сент-Питере. Он громко поприветствовал его, и Шарль, сияя, пересек улицу, так же, как и Бернар, удивленный встречей.

– Бернар! Ну как ты, что ты здесь делаешь? Бернар объяснил ему, и Шарль усмехнулся:

– Я знал, что ты не будешь долго бить баклуши! Надеюсь, это не значит, что я теряю тебя! Я собираюсь возродить агентство, как только закончится эта проклятая война и все вернется в нормальное русло. Понимаешь, мне понадобится твоя помощь.

Бернар ничего не сказал. Сейчас не время, подумал он, говорить Шарлю, что за время последних двух лет он много передумал о том, что будет делать после войны, и что уже принял решение постараться организовать собственный бизнес. Бизнес, связанный с электричеством, может приносить доход, можно будет извлечь пользу и из своих вновь приобретенных знаний, что тоже даст ему шанс встать во главе дела. И если в прежние дни работа в туристическом агентстве представлялась ему отличной стартовой площадкой, сейчас, по прошествии времени, он почувствовал, что, когда «все вернется в нормальное русло», как выразился Шарль, вряд ли его сможет удовлетворить роль сияющего конторского мальчика.

– Как ваша семья? Все в порядке? – спросил он Шарля.

– Настолько в порядке, насколько возможно при таких лишениях. Я тут собирал крапиву, как видишь. Лола делает из нее замечательные вещи. – Он показал па большую сумку, до краев наполненную зеленью. – Послушай-ка, а почему бы тебе не заскочить и не поздороваться с моими, раз уж ты здесь? Они будут рады тебя видеть, я уверен, а ты попробуешь стаканчик отличного Лолиного розового ликера.

– Это так любезно с вашей стороны, но я не хотел бы навязываться…

– Пустяки! У нас почти не было гостей все эти дни, и Лоле этого не хватает. – Шарль печально покачал головой. – Кроме того, похоже, тебе не повредит прохладительный напиток. Сейчас слишком жарко, чтобы работать.

Бернару хотелось побыстрее добраться домой, снять с себя рабочий комбинезон и выпить чаю. Но Шарль так настойчиво проявлял свое гостеприимство, что отказаться было бы просто невежливо. Он начинает здорово стареть, подумал Бернар. На лице Шарля появились глубокие морщины, словно кожи стало вдруг слишком много, а плечи ссутулились: этого не было раньше, когда они работали вместе.

Бернар закончил собирать свои инструменты, закрыл саквояж, и они пошли по улице, которая вела к коттеджу Картре.

– Боюсь, что Поля нет дома, – сказал Шарль, сворачивая на тропинку, которая шла между буйно цветущей гортензией и поворачивала к маленькому коттеджу из серого камня. – Его утомляют тихие домашние воскресенья. Но, думаю, остальных мы встретим в саду.

За коттеджем тропинка проходила под аркой, образовавшейся из вьющихся роз, роняющих на грубый камень, которым был вымощен двор, свои похожие на белые конфетти лепестки. За аркой виднелась клумба, там цвели львиный зев, турецкая гвоздика, а края аккуратной лужайки, на которой стояли два ветхих шезлонга, обрамляли ноготки. На одном из шезлонгов полулежала Лола, небрежно подобрав юбку и зажав ее между колен, на другом – как маленький пушистый котенок, крутилась Катрин. Заметив их, Лола села, в смущении оправляя юбку.

– Ты только посмотри, кого я встретил! – позвал ее Шарль. – Это Бернар. Я сказал ему, что мы очень обидимся, если он не заскочит к нам и не поздоровается со всеми. Я обещал ему стаканчик твоего розового ликера. Надеюсь, там осталось немного?

Лола поднялась с шезлонга. Щеки ее слегка порозовели.

– Боюсь, ликер не так уж и хорош, – сказала она. – Без сахара очень трудно сделать его вкусным. Но я все равно предлагаю вам стаканчик, Бернар.

– Спасибо, это будет чудесно. – Бернар почти не слушал ее и ответил машинально. Несмотря на то, что он вежливо улыбался Лоле, он смотрел на Софию и, не веря своим глазам, думал, неужели эта прелестная молодая женщина – действительно та полнощекая школьница, которую он когда-то знавал.

За эти два года она изменилась почти до неузнаваемости. Она лежала на животе на лужайке, приподнявшись на локтях, расщепляла стебелек маргаритки и лениво вплетала его в венок. Ее волосы, ниспадавшие до плеч, обрамляли лицо, она скрестила согнутые в коленях ноги над нежно-выпуклым задиком с почти детской грацией.

Бернар почувствовал вдруг слабость, у него словно что-то задрожало глубоко внутри; он никогда еще не испытывал такого.

– София, принеси ликер, – попросила Лола. – Я поставила его на мраморную плиту, чтобы держать на холоде.

София аккуратно положила венок на книгу, которую читала, и встала. Как и все на острове, она похудела, но ей это шло как никому. Щенячья припухлость исчезла, и остались лишь ласкающие глаза округлости; она таинственным образом даже стала казаться выше. На ней были шорты, и его взору предстали ее длинные стройные ноги, коричневато-ореховые от щедрого летнего солнца.

Она взглянула на Бернара, когда проходила мимо него, и улыбнулась легкой кокетливой улыбкой, словно понимала, о чем он думает. Бернар почувствовал, что его бросает в краску, и поспешно отвел взгляд.

– Садись, Бернар, – пригласила Лола, показывая на один из шезлонгов.

– Не беспокойтесь, оставайтесь на своем стуле, – я могу сесть на траву. – Бернар уселся на лужайку, украдкой посматривая на дверь кухни в ожидании возвращения Софии.

Она вернулась спустя несколько минут, неся ликер в кувшине, накрытом марлей от мух. Лола не преминула отметить, что София, воспользовавшись случаем, чуть подкрасила губы – сейчас помада была слишком драгоценна, ведь ее невозможно было достать, – но Бернар лишь подумал, как мило выглядит девушка. Он туманно отвечал Лоле на ее вопросы, где он сейчас работает, и вздохнул с облегчением, когда она переключила внимание на Шарля.

– Ты видел кого-нибудь из военнопленных, когда был на улице?

– Издалека. Они опять работали на железнодорожных путях.

– В такую жару! О, это ужасно, ужасно! Чтобы эти фашисты сгорели в аду! Знаешь, Бернар, София видела, как их привезли. Она сказала, что с ними обращались хуже, чем с животными, да, София?

София кивнула. На ее лицо упала тень. Бернар почувствовал, как сердце его опять сжалось.

– Как плохо, что нам приходится слишком часто видеть их здесь, – продолжала Лола. – Железнодорожные пути, которые их заставляют ремонтировать, близко отсюда, и они приходят из лагеря в Сент-Бреладе. Некоторые из них русские, вы знаете об этом? Мои соотечественники, которых используют как рабов! Это разрывает мне сердце!

– А вы слышали о госпитале, что они строят в Сент-Лоуренсе? – спросил Шарль. – У них всего лишь жалкие лопаты, а они должны рыть тоннели в твердой скале, чтобы весь госпиталь находился под землей – от воздушных налетов. Хотел бы я подложить туда бомбу и взорвать все это до основания. – Он тоже говорил со злостью, совершенно не свойственной его характеру, и Бернар отвлекся от созерцания Софии и подумал, как изменила оккупация людей. Она полностью поменяла их взгляды на жизнь и обнажила глубоко запрятанную агрессивность.

Допив свой ликер, он нехотя поднялся. Мать всегда внушала ему, что неприлично злоупотреблять чьим бы то ни было гостеприимством, а Бернар меньше всего хотел произвести неприятное впечатление на Картре. Но даже когда он благодарил за угощение и прощался с ними, голова его была занята. Когда-нибудь, как-нибудь, ему снова надо будет увидеться с Софией. Но захочет ли она увидеть его?

Он еще раз украдкой посмотрел на Софию. Она встала и пошла проводить его к воротам. В какой-то безумный миг ему захотелось спросить прямо там, перед родителями, не выйдет ли она с ним на улицу. Но он, конечно, не сделал этого. Бернар не хотел выставлять себя дураком. Такое важное дело надо тщательно обдумать и спланировать.

У ворот София вдруг приподнялась на цыпочки и надела на Бернара венок из маргариток.

– Это напомнит тебе о деревне, когда ты доберешься до города, – грустно сказала она.

Бернар снова почувствовал, как щеки его вспыхнули, и не только щеки, но и все тело. Он пошел вдоль улицы туда, где оставил свой саквояж, и слова ее музыкой звучали в его сердце, а цепочка из маргариток превратилась в лавровый венок.


Когда на следующий вечер после работы София вышла из зубоврачебного кабинета, она с удивлением увидела поджидавшего ее Бернара.

Она, конечно, обратила внимание на его интерес к себе там, в саду. Каждый раз, поднимая глаза, она видела, что он неотрывно смотрит на нее. И хотя он быстро уводил взгляд, их глаза на миг встречались. Не ускользнуло от нее и то, как он вспыхнул, когда она надела ему венок из маргариток. Но для нее это было игрой, новой игрой, испытанием власти, о которой она не подозревала. Когда Бернар ушел, она почувствовала легкий стыд, что так откровенно флиртовала с ним, хотя ее до сих пор пьянили пережитые ощущения.

Беда в том, подумала София, что она никогда не думала о себе как о привлекательной девушке. Будучи ребенком, она болезненно воспринимала свою полноту и считала себя слишком толстой, чтобы быть красивой, и даже ее отношения с Дитером не заставили изменить мнение о себе. То, что они испытывали друг к другу, было – она чувствовала это, несмотря на то, как она выглядит, – некоей сладкой полудетской привязанностью, романтически окрашенной. Тут и речи не шло о сексуальном влечении. И Дитер, безусловно, оставил ее. Она ни разу не получала от него весточки и в конце концов сочла нужным прийти к болезненному выводу, что он забыл ее.

Но она, конечно же, не забыла его. Но почему-то София иногда думала, что вряд ли когда-нибудь сможет пережить такую всепоглощающую любовь, такое горьковато-хрупкое счастье, нежные грезы, когда ей казалось, что все тело ее поет и взлетает ввысь. Тогда для нее существовал только Дитер – наверное, в жизни каждой женщины существует один-единственный. Первая любовь, совершенная, всепоглощающая, слепая. Все прошло, сказала она себе, и надо оставить это там, где оно должно быть, – в прошлом. Но это оказалось не так просто, ибо, по сравнению с той любовью, все остальные чувства казались бледными и безвкусными, словно в них чего-то не хватало – какого-то волшебства, которое ей было ведомо раньше. Лишь постепенно к Софии пришло сознание того, что она из довольно заурядного ребенка превратилась в желанную молодую женщину, – она словно медленно пробудилась от сна. Сначала она едва замечала оценивающие взгляды, а когда стала их замечать, то едва поверила, что они адресуются ей. Она испытала это как-то раз: когда навстречу ей по улице шел молодой человек, она высоко подняла голову, делая вид, что не замечает его, а потом в последний момент подняла на него глаза, чтобы убедиться, смотрит ли он на нее. Конечно, он смотрел, и это знание вызвало легкий порыв возбуждения где-то в глубине ее души. Через некоторое время ее уверенность в себе начала расти, и она критически новым взглядом посмотрела на себя, пытаясь распознать, что в ней видят другие. Но все равно, ее уверенность уживалась с сомнениями, два полюса соперничали, друг с другом, слали ей разные послания. Все парни лишь смотрели на нее, но они были не знакомы ей, и она никогда больше с ними не встречалась. А когда она имела дело с парнями, которых знала – например, с друзьями Поля, – то обычно настолько боялась быть затянутой флиртом, что вела себя с ними подчеркнуто холодно, и они не осмеливались к ней приближаться.