Прошло несколько дней, прежде чем он заставил себя вернуться, а когда он пришел туда, то был исполнен ужаса. Но, к своему удивлению, он, единожды сломавший лед, уже не находил это таким трудным, как ожидал. Ники уже приспособился к своей неподвижности, и утешать приходилось его, Поля.

В погожие дни он толкал кресло-каталку Ники по полям вокруг санатория, и при этом они выбирали не самые красивые места, но короткие крутые склоны, которые не просматривались из окон, где кресло можно было отпустить, и оно несколько мгновений дико, бесконтрольно катилось вниз. Ники тошнило от прогулок, когда его кресло толкали исключительно по гравийным дорожкам, и он вопил от восторга, когда коляска набирала скорость и скатывалась по заросшим травой склонам. Ему было весело, даже когда он бесцеремонно вываливался на землю (колесо цеплялось за прячущиеся в траве корни), а Полю приходилось водворять его на место. Иногда они сидели в комнате Ники и разговаривали, но Полю это казалось трудным бременем.

Он рассказал Ники правду о Лоле и Шарле, потому что понимал, что это будет честно, и в бессильной ярости Ники, как в зеркале, отразилась испытанная им самим злость, когда он узнал о неподвижности Ники.

– Ты не мог остановить их? – спросил он.

– Ты не понимаешь. Немцы держат остров полностью под контролем. Спорить с ними бесполезно.

– Нет, я имею в виду – остановить маму и папу, чтобы они не делали таких опасных вещей?

Краска начала заливать шею Поля. Конечно же, он не хотел говорить Ники, что той ночью он был у Вив. Это значит – честность может завести его слишком далеко, да и сама мысль об этом заставляла его страдать.

Но все равно эту тему не удалось обойти. Когда Ники спросил о Вив, а это было неизбежно, Поль ответил, что надеется, что она с матерью живут неплохо, хотя их заставили переехать из собственного дома в коттедж садовника. Но он не сказал, что бывал там, и опустил информацию, что Вив сделала аборт, чтобы избавиться от ребенка Ники. Подозревал ли Ники, что мог оставить ее беременной? – раздумывал Поль, пытаясь прочитать мысли брата. Но Ники не подавал вида, что он о чем-то подозревал, и Поль с облегчением подумал, что его не будут принуждать разглашать чужую тайну. Это было между ними двумя, подумал он. И, конечно же, он не хотел быть втянутым в это!

Иногда Поль рассказывал Ники о том, что он будет делать здесь, в Англии. И хотя правительство еще не хватилось его и не приписало его к действующим войскам, он знал, что это лишь вопрос времени, и немного волновался. Как бывший солдат, Ники тепло относился к армии, но почему-то она не привлекала Поля, и хотя он привык к шлюпкам и был сыном моряка, он не хотел бы служить во флоте.

Его привлекала идея летать. Обсудив это с Ники, Поль решил брать быка за рога. Он явился на призывной пункт королевских военно-воздушных сил, и, к его восторгу, сравнительно высокий уровень образования и физические данные сыграли свою роль в том, что его приняли проходить обучение в летном отряде.

Полю было жаль вновь расставаться с Ники, хотя, с другой стороны, для него было облегчением не толкать больше по окрестностям кресло-коляску и пытаться избегать разговоров о Вивьен и о будущем. После первоначальной подготовки его направили в одну из истребительных эскадрилий, базирующихся на Востоке, так что он смог приезжать к Ники чаще, чем рассчитывал. Несмотря на несколько моментов, когда волосы у него вставали дыбом от ужаса, война протекала для Поля практически без приключений. Дважды его самолет с повреждениями вернулся на базу, как-то раз ему пришлось катапультироваться, и он видел, как его машина спиралью падала вниз в облаке черного дыма. Но Полю это нравилось. Он получил прозвище «Везунчик», а веселая доверительность, которая установилась между молодыми людьми, верно отражала отношение Поля к товарищам.

Во время службы он встречался со многими девицами – и служащими в авиации, и штатскими, – и большинство из них были рады пройтись с симпатичным молодым человеком в светло-голубой униформе. И хотя нескольким девушкам он назначил свидания, все равно считал, что они не идут ни в какое сравнение с Вив. Возможно, та ночь, что они провели вместе, не принесла ему успеха, возможно, Вив слишком задела его своим острым язычком, поэтому получилась столь смертельная комбинация, которую, впрочем, можно было счесть разумной. Но каким-то образом получалось, что, когда дело касалось Вив, разумные доводы не имели шансов на успех. Поль не был уверен в том, что дело лишь в ее привлекательности, но единственное, что он знал, – это то, что Вив была самой вожделенной женщиной, которую он когда-либо встречал.

Поль выбросил Вив из головы и сосредоточился на полетах и на том, как остаться в живых и получить от жизни максимум удовольствия, где и когда это только было возможно. И когда пришел конец войне и Джерси освободили, первым, кто вернулся домой, был Ники, который, несмотря на благие намерения, не мог дольше оставаться вдали от дома.


Когда Ники в первый раз сказали, что он проведет остаток жизни в инвалидном кресле, он решил, что никогда больше не увидит Вив. Это решение не было проявлением заботы о себе, хотя он не думал, что будет справедливо ждать от Вив, что она свяжет себя с калекой. И в большей степени дело было в гордости. Чтобы заинтересовать Вив, ему надо было быть хозяином положения, но он боялся, что при таком раскладе он не сможет сохранять ее уважение к себе. Ники испытывал необъяснимый стыд за то, что теперь ноги не повиновались ему, но еще хуже было понимание того, что он никогда не сможет быть таким любовником, каким его запомнила Вив. Эта перспектива была для него особенно непереносима. Лучшее, что только могло быть, они с Вив уже пережили, а он не был готов на меньшее, чем в его представлении была она.

Согнувшись под бременем ужасной депрессии, которая в первые дни ни на миг не покидала его, Ники решил, что быстрый разрыв между ними будет лучшим выходом для обоих. Он стойко отказывался писать Вив, даже не хотел, чтобы она узнала, что он в безопасности, а когда к нему пришли другие мысли, стало уже поздно: Джерси был оккупирован, почта не работала.

Время шло, Ники начал привыкать к своему положению. Приступы отчаяния стали реже посещать его, длились не так долго, и он даже начал строить планы, что будет делать, когда закончится война. Но он все равно не позволял себе включать в эти планы женитьбу на Вив или на ком-нибудь еще.

– Кто захочет поврежденный товар? – легко спросил он у врача, в чьи обязанности входило научить его вести как можно более нормальную жизнь. Он не обратил внимания, когда она сказала ему, что он говорит глупости. Возможно, еще найдутся женщины, которым он сможет понравиться, но он-то, уж конечно, не был готов предстать перед любой из них патетической пародией на свою прежнюю силу, которой так гордился.

После того как на сцене возник Поль, Ники почувствовал перемену в его отношении к себе. Несмотря на то, что он чувствовал себя угнетенным на фоне здоровья и силы Поля, ему было хорошо с ним, старая жизнь словно обрела реальные черты, и временами Ники даже забывал, что все теперь переменилось навсегда. И вдруг все его потайные чувства, которые столько времени были запрятаны так глубоко, вырвались наружу, и он понял, что мечтает о Вив со всепоглощающей страстью.

Как только закончилась война и стало возможным вернуться на Джерси, он понял, что не вынесет, если еще хоть ненадолго останется здесь. Но он хотел оградить Вив от потрясения, которое испытал Поль, и в любом случае надо было принимать во внимание практическую сторону дела – он просто не смог бы без посторонней помощи передвигаться.

Когда была восстановлена телефонная связь, Ники сделал два звонка на остров. Первый – в «Ла Мэзон Бланш» – остался без ответа. Ники, зная о том, что его семья была выставлена немцами, сообразил, что это означает, видимо, то, что родные еще не вернулись или в этот момент в доме никто не живет.

Второй, звонок был Вив. Она сама ответила по телефону, и Ники понял, что это она, в тот же миг, когда ее немного хрипловатый голос зазвучал на другом конце провода – такой родной и знакомый ему голос, словно он в последний раз слышал его вчера, а не пять лет назад. – Вив? – спросил он. И она сразу узнала его.

– Ники! Ники – это ты?

– Да.

– О Ники! – Он понял, что она плачет, он слышал это по голосу, а его лицо тоже было мокрым от слез. – Ники, ты где?

– В Англии, – сказал он. – Но я возвращаюсь домой!

– Когда? Когда же?

– Как только смогу.

– О, я не могу ждать! Столько времени прошло! Я думала…

– Вив, – сказал он. – Я тебе хочу кое-что сказать, и если ты не захочешь меня видеть, я вполне пойму. Я в инвалидной коляске.

Он почувствовал ее шок.

– В инвалидной коляске!

– Да. Так что если ты не хочешь…

Она оборвала его:

– Не будь таким дураком, черт побери! Это не имеет значения, Ники. Главное, что ты возвращаешься домой. Это совсем не имеет значения!

Но это, конечно же, имело значение. Может, не сразу, ибо ими настолько овладела эйфория, что они опять будут вместе, что для всяких сомнений не оставалось места. Эти первые недели Вив напоминала ребенка, у которого новая игрушка, она настояла на том, чтобы Ники приехал к ней и ее матери, так как у Софии на руках был крошка Луи, да еще надо было заботиться о Бернаре и Катрин. Вив заждалась его, и было столько разговоров, столько приготовлений, столько поцелуев и объятий. Они даже пытались найти способы заняться любовью, частично опираясь на уроки, которые давала Ники врач (а она, наверное, стоящая леди, твоя докторша! – дразнила Вив), частью отдаваясь инстинкту и воображению.

Но когда ощущение новизны постепенно прошло, Вив начала осознавать, что она больше не испытывает прежних чувств. Сначала она не хотела в этом признаваться даже себе. Ники, опять с нею, как она и сказала ему в тот первый день по телефону, и это все, что имело значение. Но беда была в том, что это был не прежний Ники. Он выглядел так же – ну более или менее. Может, слегка осунулось лицо, а ноги его были ужасающе неподвижны. Вив думала о паре мускулистых загорелых ног, которые также делали Ники столь привлекательным. Он был добрым. Он был мужественным; Боже, как она восхищалась его мужественностью! Он даже умудрился сохранить чувство юмора. Но он не был больше порывистым, молодым и непобедимым. Люди теперь жалели его, и хотя им восхищались, это восхищение было совсем иного качества, чем то, что делало его неотразимо прекрасным.

Внешне Вив сохраняла полный восторг от того, что Ники вернулся домой. Но наедине с собой, к собственному огорчению, она испытывала серьезные сомнения.


София же была очень счастлива. Казалось, будто рождение крошки Луи отметило окончание одной главы в книге ее жизни и начало совершенно новой.

Иногда она все еще думала о Дитере – что было толку делать вид, что такие мысли не посещали ее, – но теперь он стал для нее нереальным, далекой мечтой, словно все, что было, приключилось не с ней, а с кем-то другим. Теперь реальностью стал Бернар, не тот давний Бернар, с которым было так легко и с которым она обошлась так плохо, но мужчина, который поднялся над нею в тот день, когда предъявил ей свой ультиматум, а сейчас стал настоящим главой семьи, хозяином дома. София уважала его и немного боялась, хотя и не показывала вида. К тому же она обнаружила, что его недоверие, которое, как она ощущала, сохранялось у него к ней, больше приподнимало его в ее глазах, чем его прежняя рассудительность.

Не то чтобы он был теперь невнимательным – напротив, он был великодушным супругом, – но все это было на грани недоверия, и София не сомневалась, что, если она когда-либо обманет или подведет его, все будет кончено.

Когда солдаты уехали из «Ла Мэзон Бланш», Бернар и София поехали посмотреть на принесенный ущерб. К своему облегчению, они обнаружили, что все не так уж плохо, как могло быть: другие гостиницы, вроде «Пом-д-Ор», находились в ужасающем состоянии. Главный отель, в котором квартировали офицеры, нуждался в косметическом ремонте, кое-что из мебели и оборудования было повреждено или похищено, но офицеры, которые пользовались коттеджем, обращались с ним достаточно бережно. Даже драгоценное пианино Софии не казалось слишком изношенным. София сыграла на нем несколько нот, критически прислушиваясь к высоте тона и испытывая радость, которая всегда наполняла ее, когда она играла, и одновременно сожаление по утраченным мечтам. Какими далекими казались сейчас дни, когда она надеялась завоевать место в музыкальном колледже и, возможно, сделать карьеру на концертных подмостках! Разумеется, сейчас об этом не могло быть и речи: со всеми ее теперешними нагрузками и ответственностью, эти амбиции были обречены оставаться несбыточными. Но по крайней мере она сможет играть на пианино для собственного удовольствия. Она надеялась, что так будет, когда они вернутся в «Ла Мэзон Бланш».