– Не обмануть меня, ромеец? – недоверчиво протянул варвар.

– Я старый игрок, просадил на ставках вдвое больше, чем у меня есть сейчас. А какой вкус в игре, если мухлюешь? Твоя свобода против твоей покорности! Ну, принимаешь такую ставку?

– Я есть буду биться! – после краткого раздумья изрек невольник.

Фракиец принял оружие и поднялся на ноги. Его противник спокойно вынул из ножен свой клинок, несколько раз крутанул им. Лезвие со свистом рассекло воздух.

Одрисс бросился на врага, но тот легко уклонился от удара и, словно танцуя, ушел в сторону. В толпе раздались смешки, Крисп одобрительно крякнул.

Варвар провел еще одну атаку, но клинок Номия легко парировал его удары. Оба были без щитов, потому сражались не так, как подобает на войне, но преимущество в любом случае оставалось явным.

Фракиец, взбешенный, зарычал, заругался по-своему. Еще бы, всем вокруг было видно, что его противник ниже ростом и куда старше, а вдобавок сам не атакует, а играет, показывая свое умение.

Вновь и вновь одрисс бросался вперед, но будто наталкивался на железную стену, пробить которую было невозможно. И скифянка, наблюдавшая за боем, в глубине души порадовалась, что с подобными мастерами судьба ее не сводила.

– Хватит шутить с варваром, Номий, – произнес Крисп по-гречески. – Заканчивай поединок. Но не убивай моего раба. Он нужен мне живым и невредимым. Ну, почти невредимым.

После этого схватка не продлилась и мгновения. Взмах – и римлянин выбил меч из рук своего противника.

– Соврал ты, варвар! Ты – не воин! – расхохотался надсмотрщик. А затем легонько мазнул острием гладиуса[47] по груди фракийца, оставив кровавую царапину. – Вот тебе на память, раб, от опциона[48] второй центурии Седьмого легиона Номия Манлия!

Он произнес это, словно в медные кимвалы ударил. Не только фракиец, но и сам Крисп невольно отступил на шаг.

– Этот раб станет хорошим гладиатором, – после короткой паузы произнес хозяин. – Конечно, у него пока нет твоего умения, но это дело наживное. (Гипсикратия видела: Номий коротко усмехнулся.) Однако у него есть злость – настоящий зверь!

…Утром они опять куда-то покатили. И уже не останавливались, пока не случилась заминка из-за сломавшейся клетки…

* * *

На Гипсикратию упала тень.

У ее клетки стоял один из младших надсмотрщиков. Просунул сквозь брусья решетки острие короткого копья, что-то буркнул, указав на дверь, – мол, не вздумай бежать. Скифянка поджала ноги, отодвигаясь подальше от копейного острия.

Лязгнул металл – с дверцы клетки сняли замок, тяжело выскользнувший из бронзовых дужек. А потом в ее клетку протиснулись другие рабыни. Одна… вторая… четвертая… Последняя, хрупкая брюнетка, вдруг замешкалась, о чем-то попросила тоненьким голоском… Другой надсмотрщик, с плетью, мотнул головой, показывая, чтобы та заходила и не смела возражать. Рабыня не двигалась, но на нее гаркнули – громко, зло, – и девушка, видимо, решила не искушать судьбу.

Внутри сразу стало тесно.

– Веди себя хорошо! – заговорил первый страж, убирая копье. – Не вздумай сожрать сердце или печенку кого-то из этих девок.

Гипсикратия только сейчас поняла, что он обращается к ней.

– …или что там у вас, скифов, положено жрать? – продолжил надсмотрщик, кажется, с искренним интересом. Не получив ответа, угрюмо насупился. Буркнул: – Кто вас, варваров, знает!

Снаружи тем временем перепрягали мулов и волов. Освободившуюся телегу подогнали вплотную к той, в которой пантеры нервно расхаживали по покосившейся клетке, и два раба-зверовщика специальными палками с крючьями, зацепив зверей за ошейники, ловко перетащили их в другую клетку, ранее принадлежавшую рабыням, пересаженным к Гипсикратии…

Нет, ничего им тут не принадлежит. И ей тоже. Она сама – вещь, собственность Криспа.

Весь остаток дня невольницы ехали молча.

Вечером они остановились на постоялом дворе. Как уже запомнила скифянка, эти заведения тут называли странным словом «мансион». Крисп лично пересчитал своих невольников – он всегда делал так с тех пор, как на пароме неизвестно куда пропала красивая молоденькая рабыня. Ускользнула ли она сама или ее украли, неизвестно: пропажа обнаружилась только на этом берегу.

После пересчета надсмотрщики загнали всю партию рабов в просторное каменное помещение, судя по обломкам денников, бывшие конюшни. Там, на каменном полу, была свалена солома, довольно свежая, да еще поверх нее оказались какое-то тряпье и несколько дырявых одеял. Что ж, бывало и хуже. В полнейшей темноте рабыни, и Гипсикратия вместе с ними, на ощупь стали устраиваться на ночлег.

Засветло их растолкали и загрузили в повозки, при этом зорко следя, чтоб никто не начал чудить. Ведь именно в такой момент и покончил с собой тот злополучный раб-германец, о потере которого хозяин сокрушался вчера: отпихнул надсмотрщика, ринулся под выезжавшую со двора повозку, сумев так ловко упасть, что шея оказалась точно под тяжелым колесом и вмиг переломилась… «Отмучился!» – произнес тогда немолодой привратник постоялого двора. Гипсикратия посмотрела на него с удивлением и увидела рабское клеймо…

На сей раз ничего такого не произошло. Но когда они ожидали погрузки, из дверей мансиона, шатаясь, вышла, невидяще уставившись в пустоту, молодая женщина, вся в синяках и совсем голая – на ней не было ничего, кроме свинцового ошейника. Несчастная, шатаясь, подошла к колодцу и вылила на себя ведро ледяной воды.

Гипсикратия вспомнила, как им долго не давали спать гогот постояльцев и жалобные стоны. Что ж, теперь понятно, какие дела творились в главном здании мансиона…

Когда женщина возвращалась от колодца, один из стражников, примерившись, ловко ухватил ее за ухо.

– И что же там написано на твоем украшении, милашка? – осведомился он, алчно облапив нагое тело. – Та-ак… «Это продажная женщина! Схватите ее, потому что она сбежала из мансиона Павла Секста!» Уже бегала, небось?

Та, равнодушно высвободившись из его рук, прошла дальше, но Гипсикратия успела различить в ее глазах нечто, заставившее содрогнуться. Какие еще ужасы могут ожидать всех их в этой на вид такой мирной стране с прекрасными дорогами и цветущими садами?

В повозке скифянка сразу задремала и проснулась от того, что кто-то осторожно тормошил ее. Открыв глаза, она увидела перед собой одну из девушек, молоденькую, черноволосую, ту самую, что не хотела залезать в клетку.

– Эй, ты знаешь эллинский? – спросила девушка тихо.

– Ты разбудила меня, чтоб узнать это? – буркнула Гипсикратия.

– Хвала богам! А ты настоящая скифянка?

– И что с того?

Та достала что-то из складок хитона и осторожно вложила в руку Гипсикратии. Приглядевшись, скифянка увидела, что это длинная железная заколка, остро, но неумело заточенная. Наверно, о камень пола или стены той самой конюшни, где они ночевали.

– Вот, – произнесла незнакомка. – Я сделала это, чтоб убить себя… Я не хочу… Они меня… Я не выживу в лупанарии[49], – голос ее сорвался. – И я подумала – лучше сразу. Но не смогла, мне страшно! А ты варварка, у вас, я вчера слышала, людей едят… Что тебе стоит? Ткни меня в сердце, а все подумают, что это я сама себя…

Несколько мгновений Гипсикратия молчала, растерянная и потрясенная просьбой несчастной, а потом одним движением выкинула заколку вон из клетки. Черноволосая всхлипнула, закрыв лицо ладонями.

– Не хорони себя… – прошептала бывшая амазонка. – Заколоть всегда найдется кому, дурное дело нехитрое. Но, глядишь, боги и смилостивятся…


Назавтра, после полудня, впереди показалась мутно-серая полоса узкой реки, что извивалась по долине, утопающей в зелени виноградников и оливковых рощ. По этой речушке тянулось такое множество барок, что, казалось, и воды́ между ними не разглядеть. Переехав реку по каменному мосту, караван оказался в местности, густо застроенной виллами. Как могла оценить Гипсикратия по понтийскому опыту, здесь жили очень богатые люди, и она горько усмехнулась, уверенная, что вскоре покажется нищее предместье. Конечно, вот уже и оно: скопище хижин под соломенными крышами. А затем взору открылся и сам город, обнесенный каменной крепостной стеной с высокими башнями.

Несмотря ни на что, Гипсикратия удивилась: за высокой стеной по склонам холмов поднимались вперемешку бедные домики, беломраморные усадьбы и громады странных зданий, явно непохожих на дворцы богачей. А что же это тогда?

– Вот это – Рим! – воскликнул Крисп и шумно почесался. – Всякий раз, когда его вижу, не могу сдержаться…

Не доезжая до городских ворот, караван свернул с мощенной камнем дороги куда-то в сторону, на укатанную грунтовую дорогу. Невдалеке высилось большое мрачное здание, окруженное высокой бревенчатой стеной. В ней тоже были ворота, чуть ли не под стать городским – мощные, обитые железом.

Как только череда телег подъехала вплотную, в надвратном оконце мелькнула голова какого-то рыжего бородача. Судя по всему, это тоже был раб, галл или германец; он, как видно, узнал Криспа. Тут же послышался скрип отодвигаемого засова и ворота распахнулись.

Повозки и всадники через закругленную арку ворот въехали на широкий двор. И вправду тут все под стать… ну, городу – не городу, но целому селению. Множество зданий, между которыми деловито снуют люди; если судить по одеждам, не только рабы, но и свободные. Окруженный виноградом дом – должно быть, обиталище хозяина; рабские бараки, конюшни, амбары, склады и возвышающаяся над всеми этими строениями странного вида громада из известковых блоков.

Гипсикратия привычно окидывала всю здешнюю обстановку цепким взглядом. Конечно, трудно представить, что ей удастся бежать отсюда, и тем более вряд ли предстоит брать этот «поселок» приступом. Но мало ли какие шансы бросает судьба тем, кто готов их поймать…

Справа – двухэтажное здание с колоннами, портиком и крытой галереей на втором этаже.

Слева расположены небольшие квадратные дворики, штук пять или шесть, все отгороженные забором из кольев. Дальше – длинное каменное строение с тремя входными дверями, очень узкими окнами и двускатной черепичной крышей. К нему примыкает крытая колоннада.

В двориках и на площадке перед длинным домом она заметила людей, явно выделявшихся по сравнению со всеми, кого доводилось прежде видеть в этой проклятой стране сыновей Волчицы. Их было больше сотни. Одни просто сидели в тени на скамейках или прямо на земле, другие, разбившись на пары, сражались друг с другом… Гипсикратия присмотрелась – не боевым оружием. У кого-то в руках был деревянный меч, а то и два, у кого-то – длинная палка… копье с деревянным трезубым наконечником… плетенный из лозы щит… Все они – мужи в расцвете лет или мускулистые крепкие юноши; все коротко острижены, из одежды на них имелись лишь набедренные повязки, на ногах – грубые сандалии. Упражняются в работе мечом по соломенным чучелам, учатся раз за разом набрасывать петлю или сеть на вкопанный в землю столб в рост человека… кто-то бьет трезубцем в щит в руках соперника… За поединками бойцов наблюдают наставники, у них особое облачение: короткие коричневые туники, перетянутые в талии широким кожаным поясом, в руках у каждого наставника то плеть, то палка. Время от времени раздается короткий возглас: кто-то из наставников останавливает поединок, чтобы указать на ошибку неумелому или вразумить особо нерадивого.

К прибывшим сразу же бросилось несколько человек, одетых в новые туники. Несмотря на добротность одеяний, это были, конечно же, рабы. Но посреди них шествовал человек в тоге, несомненно, здешний хозяин, даже если на вид он напоминал скорее пожилого грузчика.

– Хвала Юпитеру! – услышала Гипсикратия радостно-облегченный возглас. – Наконец-то! Давай разгружай повозки, Крисп, твой друг Руфус купит у тебя весь товар.

Пока довольный Крисп удалился, чтобы получить деньги за рабов, ее и прочих, всего голов тридцать, без различия пола первым делом отправили в баню. Что ж, она уже привыкла, что их считают по головам, как скот, значит, и мыть будут тоже, как скотину чистят…

В отличие от эллинской бани, вместо оливкового масла и мыла тут на каменном помосте была кучей выложена какая-то белая глина для обтирания. Смывать с себя глину и грязь можно было стоя под струей неожиданно теплой воды, бьющей из бронзового раструба в виде раззявившей рот бычьей морды. Голова быка находилась чуть выше человеческого роста, а приводить в действие механизм следовало посредством небольшого медного рычага внизу. Гипсикратия приноровилась быстро, а прочим, даже к самым простым из механических устройств непривычным, пришлось повторять действия за ней.

Как ни была она измучена, все же почти улыбнулась, подумав, что вот она же и попала в наставники…

После омовения их, как были, голых, погнали в соседний зал. Оказавшиеся там мужчины отпустили пару грубых шуточек, но, кажется, особо не заинтересовались нагой женской плотью. Иные из девушек прятали лицо в ладони, пытались прикрыться руками и всхлипывали, однако и Гипсикратия, и большинство остальных оставались равнодушными, давно усвоив, что невольнице гордость не полагается.