Витольд Недозор - Дочь Великой Степи

Медведи плясали на задних лапах под звуки флейт. Они шли не со зверями, а вслед за большой колесницей, которую провезли по арене здоровенные негры. Полунагие рабыни, стоя в ней, разбрасывали по сторонам цветы.

Зрители проводили их аплодисментами.

– Квириты![59] – вдруг возопил фальцетом какой-то горожанин в дорогой тоге, поднимаясь со своего места. – Я хочу надеяться, что сегодня жалкие рабы не омрачат праздник позорными попытками отвертеться от того, чему они предназначены. Ведь их выпускают на арену не трусливо цепляться за жизнь, а умирать в равной степени для того, чтобы порадовать народ и почтить подземных богов!

Он явно не был должностным лицом, но тоже снискал свою долю аплодисментов. Правда, как показалось Гипсикратии, насмешливых.

Затем снова зазвучали трубы и на арену вышел тот самый Диомид, на которого в предстоявшем бою со львом ставили тридцать к одному. Зрители приветствовали любимца восторженными воплями, и скифянка, невольно присоединившись к ним, как-то пропустила момент, когда из ворот стремительно выскочил громадный лев.

Она знала, что два последних дня перед боями зверей не кормят, чтобы голодом подстегнуть их хищную злобу и свирепость. Льва она тоже узнала. Это был тот самый зверь, что растерзал Алкиаста… а мог бы и ее…

Сегодня лев тоже не стал мешкать. В несколько прыжков он преодолел расстояние до бестиария, и казалось, сейчас удар лап обрушится на плечи человека, а стальные челюсти сомкнутся на его шее…

И снова она пропустила, как это получилось, но разъяренный зверь перелетел через рывком распластавшегося на песке Диомида. Тот молниеносным движением, не давая льву времени развернуться и не вскакивая, всадил хищнику в брюхо широкое, как меч, острие охотничьего копья.

То ли мастерство гладиатора было столь велико, то ли просто удача ему улыбнулась, но лев только слабо зарычал; потом лапы его разъехались и хищник ткнулся мордой в лужу собственной крови.

Писарь, стоявший у большой доски с результатами поединков, размашисто вычертил напротив имени Диомида огромную букву V, означающую победу.

Послышались рукоплескания, но какие-то слабые. Зрители были явно разочарованы: одни – скоротечностью схватки, другие – невредимостью гладиатора. А третьи решили, что их одурачили. Или, возможно, притворились, что решили так.

– Квестор, тебе подсунули за полновесные римские денарии какую-то дохлятину!

– На арену торгаша, обманывающего римских граждан!

– На арену!

Руфус невольно поежился. Он понимал, что не во власти зрителей воплотить эти угрозы, но…

Чтоб отвлечь публику, на арену выпустили большого медведя и другого льва. Среди животных, недавно содержавшихся в их лудусе, медведей не было; Гипсикратия, выросшая в степи, не знала толком, что это за зверь такой, хотя прежде и слышала о нем от бестиариев. Оттого, будь у нее серебро, поставила бы на льва. И проиграла бы. Бой продолжался одну малую клепсидру[60] – в конце ее медведь, хоть и покрытый ранами, заломал-таки своего противника.

В играх наступил перерыв. Служители привели в порядок арену, и зрителей принялись развлекать молодые гладиаторы, которые показывали свое мастерство, сражаясь деревянными мечами; их сменили ретиарии и мурмиллоны, затем – андабаты. И хотя мечи и пики, как и следовало во время боев утренней смены, были деревянные, все же несколько сражающихся упали, раненые более или менее серьезно. А один пострадал так, что, повинуясь воле раздосадованных болельщиков, лорарий, служитель арены, добил его взмахом специального молота.

Затем снова наступило время венации.

Не так уж и давно сражения с участием животных были простыми и незатейливыми, но с некоторых пор подобное наскучило. Теперь в Рим свозилось великое множество самого разнообразного зверья, которое должно было погибнуть на арене от рук венаторов. Но наибольшей популярностью пользовались по-настоящему опасные животные: львы, леопарды, волки, медведи. Такие, которые могли не только пасть под ударом бойца, но и самого его растерзать насмерть. Лишь они радостно принимались зрителями и удостаивались громких криков одобрения.

Кабаны и быки тоже входили в их число. И сегодня после перерыва свое мастерство должны были показать тавроценты – мастера игры с быками.

Сперва это была именно игра, пускай даже опасная. Гипсикратия решила, что лучше ей потратить время на отдых. Подремывая с открытыми глазами, она не очень следила за тем, как тавроценты, вооруженные лишь длинными шестами, погоняли и дразнили свирепых полудиких быков, пока те не выдохлись окончательно; как перескакивали через бросающееся на них животное и приземлялись за ним, а потом прыгали ему на спину и ехали верхом…

Римляне вокруг кричали, аплодировали, подбрасывали в воздух подушки для сидения. Но их радость или гнев ее не касались.

На миг вынырнув из дремы, она увидела, как под хохот трибун по арене едет кавалькада свиней, запряженных в маленькие колесницы, в которых сидели обезьянки: точь-в-точь такие же, как, Гипсикратия помнила, сидели на плечах у мимов. Потом возобновились игры с опасными животными, делаясь понемногу все сложнее и рискованнее. Безоружные венаторы, раздразнив огромного медведя, прятались от него в установленные посреди арены бочки и плетенные из лозняка крошечные домики, а когда зверь отходил, покидали убежище и снова продолжали потеху… Другой медведь бился с быком – они были соединены друг с другом одной цепью и, не в силах разорвать ее, вынуждены были сражаться до смерти…

Под шум трибун лорарии в масках богов преисподней крючьями на длинных древках оттаскивали тела животных, а иногда и людей в мертвецкую – сполиарий, место, где в итоге предстояло закончить свой путь каждому, кто выходит на арену. Но одним для этого потребуются считаные часы, другие же могут растянуть срок на долгие годы. Или вообще изменить предначертанную им судьбу.

Вновь Гипсикратия стряхнула дремоту, когда зрители вокруг в ужасе зароптали и начали отворачиваться. Перевела взгляд на арену – и увидела, как огромный косматый бык диковинного облика пытается стряхнуть повисшие на рогах внутренности гладиатора, а сам гладиатор, все еще живой, корчится под его копытами, марая кровью песок.

– Не надо было Сексту так много пить вчера… – процедил Руфус. – Иди поешь и отдохни. Сегодня вечером ты дерешься – не забыла?

– А против кого меня поставят? – осведомилась Гипсикратия, ощутив холодок меж лопаток.

– Кора… – произнес ланиста. – Опасная змея, что и говорить. Но я в тебя верю.

Вечерние бои – время «главного блюда». Право на постоянное участие в боях утренней смены еще надо заслужить. Если по гладиатору сразу видно, что он чего-то стоит, его «пробуют на вкус» вечером. И только если не разжуют и не проглотят…

Отзвучало приветствие «во имя сената и народа», привратник в фиолетовых кожаных одеждах и маске Харона, перевозчика мертвых, под звук труб широко распахнул ворота.

На арену хлынула целая толпа рабов. Одни разглаживали песок, другие посыпали его красной, как кровь, охряной пылью. Затем прозвучал новый сигнал – и на арену вышли тироны всех четырех школ, предназначенные для вечерних игр. Публика снова забушевала.

– Не разгибайся, – в помещении под трибунами старший наставник торопливо давал последние советы своей воспитаннице, помогал ей застегивать кожаные поножи и наручи-маники. – Палицу держи низко, вот так. Она очень любит бить по рукам.

– Мне тоже целиться Коре по рукам?

– Лучше по ногам… – подумав, сказал Адволант. – У локвеариев все стараются захлестнуть шею, но это сложнее. А если ты, наоборот, рискнешь атаковать в ноги, то… это будет правильно. И еще: если ты сама сможешь достать ее ногой, пинай прямо между ляжек.

– Как мужика? – на миг Гипсикратия вспомнила уроки Дараны.

– Да, – ухмыльнулся доктор. – Хороший удар туда валит бабу почти так же, как нашего брата. Так и бей на арене. Ей не поздоровится. Попрыгай-ка.

Гипсикратия послушно подпрыгнула несколько раз. Доспехи сидели на теле плотно, не сдвинулись и не скрипнули.

– А теперь… – шепотом произнес Адволант, покосившись влево, – скажу еще. Эта змея норовит при выходе стукнуть противницу по суставу, как бы нечаянно. В драке с ней это и будет самое опасное. Так что держи ухо востро!

Слева, в нескольких шагах от них, к схватке готовилась и сама Кора – высокая красивая лигурийка лет тридцати. На ее безупречном лице застыла презрительная усмешка. Важны были, впрочем, не красота и не презрительное выражение, а двенадцать выигранных боев, из которых в девяти она убила противницу.

Она тщательно умащивала свое тело оливковым маслом, как делают борцы, хотя им не предстояло бороться. Волосы собрала в плотный пучок, привычно завязала его на макушке. Вдела в уши золотые серьги: она давно уже могла позволить себе дорогие украшения. А потом со все той же высокомерной усмешкой подошла к Гипсикратии:

– Привет, Фульга! Ты готова к своему последнему поединку? Обидно помереть, не выиграв ни одного боя, да? Уже помолилась своим неумытым богам? – все это прозвучало на одном дыхании. Улыбка на миг утратила высокомерность и сделалась попросту очаровательной.

– Мои боги тут ни при чем. А готова ли… Да, готова! – ответила скифянка, не меняясь в лице. – Готова хоть сейчас разбить твою тупую башку!

– Ой, амазоночка, не сглазишь ли?

Тренеры и служители придвинулись к ним вплотную, бдительно следя за каждым движением. Не сговариваясь, гладиатрисы отступили на шаг друг от друга.

Приготовления к бою были завершены. Гипсикратия стояла рядом с Корой позади красного занавеса, за которым начиналось пространство арены.

Крики зрителей доносились будто бы откуда-то издалека, но все равно шум на трибунах, нарастая, стал почти невыносимым для слуха. Однако Кора выглядела такой спокойной и уравновешенной, словно исход боя был ей уже заранее известен. А Гипсикратия…

Для нее сейчас на всем свете существовал только один человек – Кора. Ее необходимо победить. Если Гипсикратия хочет выжить, ей придется убить соперницу. А жить она хотела!

Нет – она просто должна была жить! Ради дочери… Потому что мертвая она не сможет ей никак помочь.

На мгновение промелькнула мысль: лучше уж быть домашней рабыней, наложницей самого жестокого господина, шлюхой в самом грязном лупанарии со свинцовым ошейником, надрываться на полевых работах – как угодно и кем угодно, но жить! Жить! Жить!

Ощущение это было всего лишь мгновенным – и тут же исчезло. А в следующий момент Гипсикратия отскочила от Коры – и как бы случайный взмах палицы, метивший по ноге, прошел мимо.

– Ловка, сучка! – ухмыльнулась та. – Но это тебе не поможет.

И почти сразу же под пение труб они выбежали на арену.

Обе сейчас были похожи на родных сестер – старшую и младшую. Как и всякие локвеарии, вооружены лишь дубинками, которые они держали в левой руке, и бичами – в правой. На обеих – желтые набедренные повязки и кожаные нагрудники. Волосы стянуты узлом на темени.

Перед ложей распорядителя гладиатрисы остановились и, поклонившись, сделали по десять шагов в противоположные стороны. Затем повернулись лицом друг к другу.

– Сражайтесь! – крикнул со своего помоста распорядитель.

Они закружили по арене. Каждая, непрерывно вращая бич над головой, старалась обойти противницу. Смысл поединка был не в том, чтобы ударом бича причинить сопернице боль, а в том, чтобы хотя бы на мгновение сделать ее неспособной вести борьбу, а тогда уже пустить в ход палицу. Таковы законы боя локвеариев: кто допустил, чтобы бич противника обвился вокруг его шеи или ног, – тот может считать себя погибшим.

До сих пор ни Гипсикратия, ни Кора еще не коснулись друг друга оружием. Зрители уже начали проявлять нетерпение.

– Хлещите как следует! – неслось с трибун.

– Задай ей жару, Кора!

– Бей, Фульга!

– Эй, лорарии, подгоните девок!

Впрочем, служители поля не вмешивались – они подчинялись только приказам распорядителя.

Наконец последовали пробные атаки. Обе соперницы были внимательны, каждая старалась зайти сбоку. Вот скифянка отбила кнут палицей. Вот ее взмах пошел ниже пояса, но Кора ускользнула в сторону. Вот Кора захлестнула ее бич своим и попробовала подтянуть поближе, под удар своей палицы, но Гипсикратия несколькими поворотами освободила оружие.

Вторя друг другу, их бичи вновь захлопали. Один раз кончик кнута ожог колено Гипсикратии, но она почти не почувствовала боли.

Кора снова взмахнула бичом, но Гипсикратия успела раньше. В мгновение ока кожаный ремень захлестнул шею старшей гладиатрисы – та выронила свой бич, пошатнулась и упала на песок. Гипсикратию учили, что в таких случаях нужно попробовать подтащить противницу к себе, но она сделала по-иному: одним прыжком оказавшись рядом, взмахнула палицей и под рев трибун со всей силой опустила ее на голову лигурийки.